— Вы можете поцеловать невесту, — говорит священник.
Я планировала поцеловать его в щеку, или вообще не целовать его, или даже не думать об этом. Но затем клятвы произнесены, и он здесь, смотрит на меня, такой живой и реальный, так близко, что, прежде чем я осознаю, что делаю, я качаюсь вперед, и мои глаза закрываются, а затем его губы оказываются на моих.
Возможно, это могло быть мимолетной вещью, мимолетной лаской, которую мы избегали. Так все и начинается — легкое прикосновение, удивление. Но затем его рука поднимается, чтобы обнять мое лицо, я прижимаюсь к нему, и поцелуй больше не мимолетный, а горячий, сладкий и полный чего-то, что заставляет мое сердце сжиматься от тоски, а тело болеть. Он пахнет кедром и солнечным светом и ощущается как солнце, церковь и священник исчезают, пока не остаются только его губы на моих и мир между нами.
Когда это, наконец, заканчивается, я открываю глаза и вижу, что он смотрит на меня так, что огонь пробегает по моим венам, а священник сияет, глядя на нас, как будто это самый счастливый день в его жизни.
Мы расписываемся в книге регистрации, и священник вручает Антуану сертификат. Антуан смотрит на него. — Теперь ты можешь идти, — говорит он низким и повелительным голосом. — Тебя здесь никогда не было. Пока я не скажу иначе, ты не помнишь, как мы поженились. Повтори.
— Теперь я могу идти.
Священник пристально смотрит на него. — Меня здесь никогда не было. Я не помню, как вы поженились.
Антуан берет меня под руку, и мы выходим из темной церкви на солнечный свет, соединенные до самой смерти как муж и жена, в глазах Бога.
Глава 19
Сломанный
Все, что связано с возвращением в Дипуотер, кажется, происходит сквозь золотистую дымку. Солнечный свет пробивается сквозь деревья на обочине дороги. По радио играет старый блюз, который напоминает о более счастливых днях, и когда я немного опускаю окно, воздух пахнет кипарисами и магнолиями.
Мы почти не разговаривали с тех пор, как вышли из церкви. Я осознаю, что Антуан развалился на водительском сиденье, одна рука свободно лежит на руле, его новое обручальное кольцо блестит на солнце. Другая его рука лежит достаточно близко, чтобы можно было дотронуться. Я боюсь того, как сильно я этого хочу.
— Мы должны пойти прямо в суд.
Антуан нарушает молчание, когда мы подъезжаем к городу. Его голос слегка хриплый. Его глаза касаются моего лица, а затем быстро отводят взгляд, как будто боится смотреть на меня слишком долго.
— Процесс изменения фамилии обычно занимает недели, но я могу ускорить процесс. Однако тебе нужно будет там присутствовать.
— Конечно.
Я опускаю взгляд на изумруд, сияющий среди бриллиантов на моем пальце. Я хочу прикоснуться к нему, и хочу вернуть его ему. Я знаю, как все это неправильно. Я разрываюсь между презрением к себе и странным, ползучим чувством удивления.
Мы женаты. Теперь я Харпер Мариньи.
— Надеюсь, тебе нравится.
Он смотрит на изумруд.
— Я верну его, — быстро говорю я, протягивая руку за ним.
— Нет.
Он говорит это так решительно, что я останавливаюсь на полпути. Он прочищает горло. — То есть — носи его или нет, как хочешь. Но это твое. Я бы хотел, чтобы ты сохранила его.
— А как насчет тебя?
Мой голос немного хриплый. — Ты будешь носить своё?
Мы въезжаем на стоянку перед офисом суда. Он останавливает машину и смотрит мне прямо в глаза впервые с тех пор, как мы вышли из церкви. — Всегда, — говорит он, и это слово так наполнено смыслом, что все, что я могу сделать, это уставиться на него. Он долго смотрит мне в глаза. Затем он выходит и обходит вокруг, чтобы открыть мою дверь. Он протягивает мне руку, и когда я встаю, я оказываюсь прямо перед ним, так близко, что мои ноги касаются его, и он все еще держит меня за руку. Он криво улыбается мне, и его глаза ласкают мое лицо так, что мой желудок превращается в кашу. — Вы готовы сделать это, миссис Мариньи?
Он не ждет ответа. Он держит меня за руку, когда мы входим, и я не убираю ее.
В конце концов, на то, чтобы сменить мою фамилию уходит меньше получаса. Я слышу, как телефон Антуана гудит снова и снова, но он переключает его на беззвучный режим и игнорирует его. Мы выходим из кабинета секретаря и идем к адвокатам. Через час после этого ошеломленный адвокат перерисовал документ, и я сижу, держа ручку над ним, глядя на Антуана. Он слегка кивает мне, его глаза темные и серьезные.
Я делаю глубокий вдох и смотрю на изумруд, поблескивающий на моей руке. Затем, в третий раз за этот день, я подписываюсь своей новой фамилией: Харпер Мариньи.
Возможно, дело только в том, что я знаю, что означает эта подпись. Возможно, это не более чем реакция на события дня. Но в тот момент, когда ручка покидает страницу, я чувствую странный стук внутри, как будто что-то сдвинулось. Я удивленно поднимаю глаза и вижу, как Антуан слегка хмурится, как будто он тоже это почувствовал. Мгновение спустя его телефон звонит снова. Он смотрит на него, и его хмурый взгляд становится еще более глубоким. Он бормочет извинения, затем выносит телефон из комнаты. Я заканчиваю разговор с адвокатом и выхожу на улицу, чтобы увидеть, как он отключается. Он смотрит на меня с суровым выражением лица.
— Мы опоздали.
Он берет меня за локоть и ведет к машине.
— Что значит «мы опоздали»?
Он открывает дверь и ждет, пока я сяду, затем обходит меня с другой стороны со сверхъестественной скоростью, которую он обычно скрывает на публике. Машина с урчанием заводится, и он выезжает.
— Джереми позвонили с телефона Коннора час назад, когда мы все еще были в здании суда. Он ответил, но на другом конце провода ничего не было слышно, только неясные звуки, дыхание. Он подождал, но звонок не отключился. Он забеспокоился, поэтому поехал к тебе домой.
Я чувствую, как страх пронизывает мое тело в холодной тени, высасывая солнечный свет из дня.
— Твой брат открыл потайной ход в библиотеке. Джереми спустился туда.
Антуан смотрит на меня с мрачным выражением лица. — Дверь в подвал была открыта. Он нашел Коннора и Эйвери лежащими на земле без сознания.
— Это невозможно.
Я поворачиваюсь к нему лицом, мой разум отказывается воспринимать то, что он говорит. — Коннор не мог открыть эту дверь. Он так и сказал. У него нет инструментов.
— Джереми звучал уверенно.
Антуан мчится по дороге к нашему дому, делая каждый поворот так быстро, что обычно это приводило меня в ужас. Сегодня все, чего я хочу, это чтобы он двигался быстрее. — Это еще не все.
Он заводит машину в дубовый туннель нашей подъездной дорожки. — Гробы, в которых лежали Кезия и Калеб, открыты.
Он с ревом мчится по подъездной дорожке и останавливается в облаке пыли. — Мы опоздали, Харпер. Мы изменили договор слишком поздно. Они сбежали из подвала, когда дом еще был на твою девичью фамилию, теперь они свободны.
