– Обменивались любезностями? – насторожилась Николетт.
– Да. Он сказал: «Красивые места проезжаем, не находите, сударыня?». А я ему: «Есть такие мужчины, которые имеют обыкновение замечать красивые места не только в придорожных пейзажах, но и у молоденьких горничных».
Вот же Дороти! Не удержалась, чтобы не съязвить.
– А он что?
– А он: «Что вы имеете в виду, сударыня?». В общем, слово за слово и я немного вспылила.
– Это из-за тебя у Филимона такой помятый вид? – Николетт испугалась, что её худшие подозрения подтверждаются.
– Ну что вы, госпожа. Я, конечно, сильно разгорячилась, но Филимон оставался невозмутимым, и вскоре выяснилось, что та молоденькая горничная – его племянница.
У Николетт отлегло от сердца.
– Я же говорила, что зря ты ополчилась на Филимона. Но что произошло дальше? Как так получилось, что ты вернулась в другом платье?
– Это долгая история, госпожа. Хотя ещё по дороге в Сомеральж, когда я разволновалась во время нашей беседы о придорожных красотах и начала глубоко дышать, то почувствовала какое-то подозрительное потрескивание. Но была сильно увлечена, чтобы обратить на это внимание.
Платье начало трещать по швам? Николетт же предупреждала!
– Мы въехали в Сомеральж. На центральной площади было столько народу. Люди прибыли со всех окрестных городков и деревень. Прямо посреди площади был сооружён помост. На нём выступали скоморохи и канатоходцы. Мне так хотелось посмотреть поближе на их трюки, но когда я стала спускаться со ступенек экипажа, снова послышался треск, только теперь громкий. И сразу стало легче дышать. Я насторожилась. Спине сделалось прохладно. А спускающийся вслед за мной Филимон замер. Ну, замер-то он только на минуту. Потом мигом скинул с себя камзол и накинул на меня. «Сударыня, – говорит, – поднялся ветер, боюсь, вы простудитесь».
А Филимон-то каков джентльмен!
– Я, конечно, поняла, что случилось, и приуныла. «Вот, сударь, – говорю, – из-за вашей любви к тощим, нам теперь придётся возвращаться назад. Ни скоморохов не посмотрим, ни канатоходцев».
Николетт усмехнулась. Ну, Дороти! И тут ей Филимон виноват.
– Он усадил меня назад в экипаж и говорит: «Подождите меня здесь, сударыня». Как будто я могла куда-то в порванном платье деться. Ну, думаю, сейчас он быстренько купит сыра, и поедем назад в замок. Такого короткого свидания у меня ещё никогда не было. Хотя вообще-то у меня никакого свидания ещё ни разу не было, – вздохнула Дороти.
Но Николетт чувствовала, что это ещё далеко не конец истории. Ведь так пока и не понятно, где Филимон получил свои боевые ранения, за что пострадал сыр, и почему они оба: и Дороти и Филимон были такие взъерошенные, когда прибыли в замок.
– Филимона не было довольно долго, – продолжила Дороти, – Я немного серчала. Думала, уже можно было бы не то что одну – десять головок сыра купить. «Вас, сударь, только за смертью посылать», – сказала ему, когда он наконец-то явился. Но это я ещё не видела, что было в коробке, которую он принёс. «Вот, – говорит, – сударыня, вам новое платье. Переодевайтесь. Пойдём скоморохов смотреть. И нравятся мне не тощие, а ровно такие, как вы». Как у меня сердце начало стучать, госпожа! Я думала, рёбра не выдержат. В этот момент я окончательно поняла, что каким бы чопорным и надменным не был этот столб в ливрее – это лучший мужчина в нашем королевстве! Но это я ещё не знала, что произойдёт дальше…
Глава 31. Породистый!
Глава 31. Породистый!
Дороти продолжила расхаживать по комнате и с азартом рассказывать о приключениях на фестивале.
– Скоморохи показывали такие уморительные сценки. Хорошо, что на мне уже было новое платье, которое не мешало хохотать, потому что удержаться от смеха было невозможно. А что вытворяли канатоходцы! Народ аплодировал и ахал. Но вскоре представление закончилось, и люди перетекли к лоткам с сырами. Мы с Филимоном тоже прошлись по рядам торговцев, но он почему-то только смотрел на цены, но не останавливался поторговаться. Говорил что-то вроде: «Сыры в этом году совершенно невзрачны». Хотя выглядели они крайне аппетитно, уж я-то в сырах разбираюсь. Поэтому у меня закрались подозрения.
Николетт догадалась, что Дороти имеет в виду.
– Я заподозрила, что все деньги, которые были у Филимона с собой, он потратил на платье. Оно ведь не из дешёвых. Кружево ручной работы, видите, госпожа? – Дороти с гордостью показала края рукавов. – И из-за этих непредвиденных трат, у Филимона не осталось, на что купить сыр. Однако признаваться он, видимо, не собирался, чтобы не поставить меня в неловкое положение. Но если мы вернёмся в замок с пустыми руками, вряд ли лорд Теодор останется доволен, подумала я. Будет отчитывать Филимона. Вы же понимаете, госпожа, я этого допустить не могла, – Дороти эмоционально упёрла руки в бока. – У меня быстро созрел план. Я уже слышала, как зазывалы приглашают всех желающих принять участие в традиционном соревновании, приз в котором – головка лучшего Сомеральжского сыра. Я потянула Филимона туда – на поле для кегельбана.
Николетт, конечно, слышала о неизменной традиции фестиваля сыров – соревновании по сбиванию кеглей при помощи головки сыра. Но насколько она знала, в игрищах обычно принимают участие только мужчины. Хотя о чём это Николетт? Когда подобные «мелочи» останавливали Дороти, в особенности, если она поставила перед собой цель.
– На поле толпилось много народу. Судья рассказывал правила. Согласно правилам, одновременно соревнуются двое. Проигравший выбывает, а выигравший состязается со следующим. И так пока не останется ни одного желающего. А начать должен победитель прошлого года – Бурвиль, местный пивовар. Он стоял в компании своих дружков, выпятив грудь колесом. Явно собирался и в этом году стать первым.
Прежде чем продолжить рассказ, Дороти подошла к графину с водой и залпом осушила стакан. Николетт догадалась, что история подходит к своей самой горячей части.
– Там, на поле, очерчены две дорожки, в конце которых устанавливаются кегли. Бурвиль встал в начале одной дорожки, и судья спросил, кто хочет стать первым соперником прошлогоднего победителя. Меня как будто сам дьявол дёрнул тут же выйти вперёд. Говорю: «Я!». Что тут началось, госпожа! Шум, свист, крики! Никто ж не ожидал, что соревноваться с Бурвилем вызовется такой сильный соперник.
Николетт, по правде сказать, была несколько другого мнения. Пожалуй, зрители взволновались не тому факту, что соперник сильный, а тому факту, что соперник – барышня. Но перебивать Дороти Николетт не стала.
– Филимон, конечно, тоже не ожидал. «Сударыня, – говорит, – не будет ли благоразумней остаться зрительницей?». Но я ему ответила «Не будет, сударь». Что ж с пустыми руками в замок возвращаться?
Бедный Филимон. Знал ли он, какое ему предстоит непростое свидание.
– Я встала в начале второй дорожки, как и положено по правилам. К этому времени гул на поле прекратился. Наоборот, воцарилась мёртвая тишина. Слышно было как муха пролетит. Судья подошёл к Бурвилю и вручил ему головку сыра, чтобы тот сделал первый бросок. Но Бурвиль сыр не взял, набычился и повёл себя совсем не как джентльмен. «Многоуважаемый Барталомео, вы что, предлагаете мне соревноваться с этой курицей?». Его дружки загоготали. Ух, как же я в тот момент пожалела, что послушалась вас, госпожа, и оставила ружьё дома!
Возмущённая Дороти жадно запрокинула в горло ещё один стакан воды.
– Я уже собиралась было объяснить господину пивовару, кто тут курица, а кто тут петух ощипанный, когда к нему подошёл Филимон. Ох, какой у него был вид! Надменный, грозный, одно слово – породистый! «Извольте, – говорит, – сударь, немедленно принести барышне извинения». «А то что?» – язвительно скривился тот. «А то вот что», – невозмутимо ответил мой породистый столб и ка-а-а-ак заедет пивовару кулаком в челюсть. Тот повалился и завопил нечеловеческим голосом как подстреленный кабан. А его дружки тут же набросились на Филимона. Всемером. И я снова пожалела, что ружьё не при мне.
