Рыжая племянница лекаря. Книга вторая (СИ) - Заболотская Мария

— Я ничегошеньки не понял, если признаться честно. Но то, что всем, кто имел дело с тобой и твоим дядюшкой, придется туго — сообразил, не без этого. С чего это сестрица господина Огасто так взъелась на тебя, Фейн?

— Да никакая она ему не сестрица! — я сжала кулаки от бессильной злости. — Поганая ведьма, заколдовавшая Его Светлость — вот кто эта змея! Это из-за ее чар он сам не свой!

— Ведьма? — герцогиня теперь внимательно слушала меня. — Ты точно это знаешь? Она говорит, что это твое колдовство губит Огасто…

— Я бы ни за что, никогда не причинила вред Его Светлости! — воскликнула я с такой горячностью, что приободрившийся Харль присвистнул, Хорвек вздохнул, а госпожа Вейдена после некоторого замешательства нахмурилась. Я почувствовала, как щеки запылали, и опустила голову, упрямо пробормотав напоследок:

— Она все лжет, и даже имя свое украла…

Какой бы дерзостью не казалось то, в чем я себя только что выдала, именно это заставило госпожу Вейдену поверить нам.

— Зачем ты пришла сюда? — прямо спросила она, глядя на меня уже без испуга, но с тем неуловимым оттенком высокомерия, который показывал, что она верно истолковала мои слова, однако считает ниже своего достоинства обсуждать столь нелепые чувства.

— Мне нужен портрет, — хмуро сказала я, выдержав ледяной взгляд госпожи Вейдены. — Тот, что висит здесь на стене.

— Мой портрет? — недоуменно переспросила герцогиня, смерив меня еще более холодным взглядом.

— Это не ваш портрет, — произнесла я, ощутив в глубине души мстительное удовлетворение. Надменность герцогини уязвила меня куда больше, чем мне показалось сначала. Раньше я смиреннее принимала то, что по своему положению недостойна даже ревности со стороны Ее Светлости, сейчас же впервые подумала, что судьба не так уж справедливо разделила блага между благородными господами и простолюдинами.

— Что за безумные речи? — герцогиня гневно вскинула голову. — Там изображена я! Это понятно каждому, кто не ослеп или не сошел с ума!

— Что-то ты заговариваешься, Фейн, — не преминул влезть в наш спор Харль. — Я своими глазами видел ту картину! Она не так плохо нарисована, чтоб не узнать Ее Светлость! Да и с чего бы Его Светлости держать перед глазами портрет кого-то, кроме госпожи Вейдены?

— Я точно знаю, что там нарисована не госпожа Вейдена, — никогда я еще не осмеливалась так прямо и непочтительно говорить со знатной дамой, и, хоть обида подстегивала меня, разговор этот нравился мне все меньше и меньше. Мои глупые слова пока что оборачивались против меня, и я бы не удивилась, если бы к утру за мою голову давал награду не только околдованный герцог Таммельнский, но и его разгневанная жена. В растерянности я оглянулась на Хорвека, но тот, как будто потеряв всякий интерес к происходящему, отступил в тень, и замер там, предоставив мне самой объясняться с госпожой Вейденой. «Проклятие, да он испытывает меня, — подумала я обреченно. — Ему интересно наблюдать за тем, как я копошусь, силясь спасти себя. И стоит его разочаровать, как он исчезнет. Никакого слова он мне не давал. Впрочем, клятвы он нарушает безо всяких колебаний и поступает лишь так, как ему самому желается. Покажусь ему малодушной, да еще и более скудоумной, чем он полагал — и поминай как звали!..».

Эта мысль придала мне решимости — я перестала горбиться и обратилась к госпоже Вейдене, не пряча взгляд.

— Ваша Светлость, разве портрет этот рисовали в вашем присутствии? Откуда он взялся? Что за художник над ним трудился?

Герцогиня не сразу удостоила меня ответом, однако, спустя минуту-другую, признала:

— Нет, я не знаю мастера, нарисовавшего ту картину. Мой светлейший супруг… Огасто… подарил мне ее, когда мы прибыли в Таммельн. Он объяснил, что попросил какого-то художника тайно сделать копию с тех портретов, что имелись во дворце моего батюшки. Он говорил… говорил, что моя красота должна отражаться бесконечно, делая этот несовершенный мир чище и лучше.

Я с кислой ухмылкой приняла этот удар — Вейдена не удержалась от того, чтобы напомнить, как любил ее господин Огасто до того, как душевная болезнь начала одолевать его.

— Но кто может быть изображен там, если не я? — герцогиня улыбалась победно, но глаза ее потемнели от тревоги. — Многие говорили, что сходство безупречно и просили Огасто назвать имя художника, который так хорошо выполнил свою работу, но он не выдал свой секрет, говоря, что не желает, чтобы мастеру пришлось рисовать что-то менее прекрасное…

— Я не знаю, кто та женщина, — твердо сказала я. — Но ее тайна — это тайна господина Огасто и проклятой ведьмы, которая хочет его погубить. Если вы желаете спасти своего мужа, то позволите мне забрать портрет.

— То, что ты говоришь, звучит безумно, — госпожа Вейдена погрузилась в раздумья. — Но… я верю тебе. Не потому, что ты кажешься мне достойной доверия, о нет. Теперь я точно знаю, что повстречала тебя на ярмарке в черный день своей жизни. Следовало бы приказать страже вышвырнуть вас с дядюшкой из Таммельна — мне не раз говорили, что я привечаю шарлатана и мошенника. Но теперь ничего не исправить, и мне предстоит еще долго терпеть перешептывания за спиной — все знают, как добра я была с придворным лекарем. С лекарем, оказавшимся колдуном и злоумышленником. Я пригласила в дом того, кто хотел убить моего супруга! Пусть это неправда, но об этом никто не знает, и не захочет знать. Понимаешь ли ты, Фейнелла, каково мне думать об этом? Эту грязь с моего доброго имени не так-то просто смыть и не так-то просто стерпеть — а принесли ее в эти стены вы с дядюшкой.

Ее упреки были во многом справедливы — мы и в самом деле были наглыми безродными чужаками, готовыми едва ли не на все, чтоб получить теплый угол в богатом дому. Но мы пришли туда, где еще до нас все пронизало отвратительное тлетворное колдовство, дряннее которого быть ничего не могло — колдовскую грязь заметить куда сложнее, чем всякую другую. Я упрямо смотрела в глаза госпоже Вейдене и не склонила голову, когда она обвиняла меня.

— Сейчас мне следовало бы позвать слуг, переполошить весь дворец, и пусть над твоей головой свершился бы суд моего супруга, — Ее Светлость покачала головой. — Я вновь предаю его, слушая тебя. Но… я чувствую зло в той, кто называет себя сестрой Огасто. В ее присутствии люди одурманены и только я одна замечаю, что она распоряжается в моем доме, точно в своем собственном. Стоит мне ее увидеть — и я словно засыпаю, не могу сказать ни слова, как это бывает в дурном сне. Но когда она уходит, в голове у меня проясняется, и я понимаю, что покорно принимала чужую волю…

— Магия, — Хорвек счел, что может вмешаться в разговор, но из темноты не вышел. — Ей не так уж легко сопротивляться, но, раз у вас получается, стало быть, речь идет о природном даре. Это не редкость среди особ королевской крови — так уж заведено было в давние времена, что чародеи не упускали возможности тайно смешать свою кровь с королевской. И чародейские способности дремлют в тех, кто сидит на тронах, проявляя себя изредка самым неожиданным образом.

Я заметила, как госпожа Вейдена нахмурилась — ей пришлось не по нраву то, что кто-то сомневается в чистоте ее королевской крови, — и хитрый Хорвек тут же прибавил:

— Или же вас бережет от чар любовь. Это сильное и довольно бессмысленное чувство — одно из тех, которые сложнее всего подавить колдовством. Какое бы заграждение из чар не выстроил маг — человеческие страсти становятся ручейком, разрушающим колдовскую плотину. Усмирять их — непростое дело, чаще всего — и вовсе невозможное.

Это объяснение понравилось герцогине куда больше, и она улыбнулась перед тем, как вновь повернуться ко мне с надменным видом.

— Да, я слышала много странного, пока стояла в оцепенении рядом с Огасто, выслушивающим наставления этой женщины. Многое я позабыла, но кое-что помню. Она приказала ему не входить более в библиотеку и не смотреть на этот портрет!

— Поэтому-то я и спрятался здесь, — пискнул Харль, все это время державшийся тихо, как мышка. Мальчишка верно почуял, что милость герцогини к врагам новой госпожи дворца переменчива, и после моих неосторожных слов может растаять, как туман на солнце.