Миледи и притворщик (СИ) - Ванина Антонина

Поездка по городу радовала мой глаз даже несмотря на жёлтую ткань перед глазами, что заглушала все краски. Не беда, я ведь обязательно увижу всю эту красоту в цвете, когда проявлю плёнку из миникамеры. Эх, жаль только, что объектив в дорожной сумке нацелен исключительно на прохожих и первые этажи. Поэтому великолепный особняк с резными решётками на балконах в кадр не попадёт. И конусовидный храм с шестью ярусами, что устремился навершием в виде застывшего в прыжке тигра прямо в небеса.

Следующим моим разочарованием стал рынок, вернее то, что, спешившись, я уже не могла тайно снять всё обилие тканей, специй, утвари, женских украшений и разнообразной снеди, которые лежали на лотках торговцев. Нажимать лёгким движением ноги на пружину куда легче и незаметнее, чем стоять всё время рядом с лошадью и теребить рукой сумку. Впрочем, именно это мне и пришлось делать, потому что торговцы гневными окриками запретили мне приближаться к их лавкам.

– Сиди рядом со скотом, лишайная. И даже не думай браться руками за товар. Ты его испортишь. И проклянёшь. И кто тогда будет покупать у меня дыни? Я же разорюсь. Из-за тебя. Так что сиди там и не двигайся. И собаку белоглазую попридержи, а то мало ли какая и от неё будет беда.

Вот так нам с Гро и пришлось ютиться рядом с лошадьми, пока Стиан ходил между рядами и пополнял наши запасы.

– Что, полукровка, – доносились до моих ушей насмешливые реплики лавочников, – ни один приличный человек не захотел отдавать за тебя свою дочь, так тебе пришлось искать жену среди лишайных? Ну, ты и плут. Сам себя обхитрил, небось там под тряпкой уродина редкостная сидит, вся обожжённая, со струпьями вместо кожи. Ты же, небось, без молитвы богам и ночи пережить рядом с ней не можешь. Просишь у них сил, чтоб со страху не помереть и до утра дожить с женой-то такой.

Тут по торговому ряду прокатился заливистый смех. Кажется, всем здесь доставляло удовольствие лишний раз унизить сына тромца и напомнить ему о его полной никчёмности в очищенном от иноземцев старосарпальском обществе.

– А ты не завидуй, – ответил остряку Стиан, – Это сестра моя единокровная от отца моего, гуляки. Так что раз тебе мысли о ночи с лишайной покоя не дают, можешь свататься к ней, я не против.

Тут снова разразился хохот, но уже над говорливым лавочником, а тот только чертыхнулся и сунул Стиану купленный им кулёк с мукой, лишь бы он поскорее убрался со своими предложениями подальше от его лавки.

Стиан с довольным видом направился в нашу с Гро сторону, а мне что-то вдруг стало не по себе. Он ведь это просто для острастки лавочника сказал ему, что готов отдать меня первому встречному? А почему от этих слов страшно мне, а не наглому торговцу?

– Ну что, пойдём в мясной ряд? – беззаботно сказал он мне.

– По-дём, – буркнула я, стараясь изобразить дефект речи, чтобы все вокруг думали, будто у меня из-за болезни и испепеляющего солнечного света полчелюсти отвалилось, и смотреть на меня без покрывала в ночи чревато сердечным приступом, не меньше.

Взяв поводья в руки мы пошли вперёд, то и дело встречая на пути крикливых коробейников, которые, однако, при виде меня тут же замолкали и старались прижаться к торговым рядам, лишь бы не приблизиться ко мне ненароком. Нет, всё-таки жёлтое покрывало и проклятие лишайных – удобная вещь. С такой легендой мне в этой сатрапии всё нипочём.

Мы приблизились к мясному ряду, а там к моему удивлению не было ни нарубленных окороков, ни филе, ни вырезки с салом. Здесь вообще не было прилавков и мясников с окровавленными фартуками и ножами – только клетки с живыми курами, утками, индюками, и загоны, где живой хряк роет рылом землю, корова чешет рога о балку, а бараны и козы равнодушно жуют сено в своём вольере.

Так, всё понятно, мясо на жаре быстро портится, поэтому его предпочитают покупать живьём. А красавцев-коней и голосистых кенаров в клетках тем более – они нужны людям для совсем других целей.

Стиан остановился у клеток с курами и принялся торговаться с владельцем птицы, а я последовала дальше, но мясной ряд вскоре кончился, и за ним я увидела просторную площадку и сидящих прямо на земле людей, что безучастно смотрели в пустоту.

Их смуглые, почти почерневшие от солнца лица за редким исключением не выражали ничего кроме смертельной усталости от этой жизни. Даже у баранов в загоне по соседству было больше осмысленности в глазах, чем у этих страдальцев.

Я пригляделась и заметила на шеях мужчин деревянные таблички. Что там было написано, я не имела ни малейшего понятия и потому обратилась к Стиану, когда он принялся привязывать к нашему грузу клетку с раскудахтавшимися птицами.

– Проч-тай.

Стиан немного подумал и сказал:

– Ты не хочешь этого знать, поверь.

– Проч-тай, – повторила я.

Стиан вздохнул и после непродолжительной паузы принялся показывать то на молодого мужчину, то на юношу, приговаривая.

– Должник, ест мало, не склонен к побегу, пятьсот дирхамов. А тот беспризорник, ловкий и расторопный, стоит четыреста дирхамов. А там сидит вор, он умеет писать и читать, покорный, за него просят тысячу дирхамов. И ещё клятвопреступник, выносливый, годится для тяжёлых работ, стоит девятьсот дирхамов.

У меня волосы встали дыбом от увиденного и услышанного. Так, значит, скотный рынок в этом городе плавно переходит в рынок невольников, где люди за свои проступки становятся живым товаром наряду со свиньями и коровами? Нет, это невозможно, недопустимо. А ведь здесь под открытым небом на самом солнцепёке в стороне от мужчин ютятся ещё и женщины.

– Проч-тай, – настояла я, указывая на девушку.

– Имрана, не надо. Ты только расстроишься и…

– Проч-тай.

Он снова вздохнул, но выполнил моё желание:

– Дочь рабы, немая, может стать личной служанкой госпожи, тысяча дирхамов.

– Ещ-ё.

– Сестра должника, девственница, играет на ситаре, согреет постель, две тысячи семьсот дирхамов.

– Ещ-ё.

– Бродяжка, умеет петь и танцевать, ублажит в постели, две тысячи дирхамов.

Кажется, в этом момент я потеряла веру в человечество. Ничего отвратительнее и грязнее мне слышать не приходилось. Сколько же здесь людей, столько судеб, столько страхов и несбывшихся надежд. И всех этих людей с душой и собственным образом мыслей свели до набора функций, что перечислены на табличках и так точно оценены. До чего же безумный мир…

Внезапно от мрачных мыслей меня отвлекли женские крики. Одна из невольниц сидела в сторонке со связанными руками и ногами и безудержно рыдала, пока к ней не подошёл надменного вида мужчина в красном жилете с неким подобием розог в руке и не накричал на неё:

– Прекрати! Ты – женщина, ты должна подчиняться воле своего мужа.

– Но мои дети! Дети…

– Твой муж получил за тебя деньги и теперь сможет накормить ваших детей. Радуйся, что смогла послужить им. А теперь сиди здесь и жди, когда тебя купят.

– Кто она? – спросила я Стиану.

– Жена должника, – нахмурившись, начал читать он надпись на её табличке, – умеет вести домашнее хозяйство, нянчить детей, угодит своему господину в постели за тысячу триста дирхамов.

Да что же это такое? Каким же подонком надо быть, чтобы свои долги переложить не плечи жены и отправить её на невольничий рынок, чтобы она угождала в постели не пойми кому?! Что это за муж такой?! Да какое он право имеет после содеянного называться мужчиной?!

– Ну, всё, пошли отсюда, – шепнул мне Стиан и пошёл к оставленным нами животным.

Я последовала за ним, но подойдя к своей лошади, обернулась, нащупала одной рукой спусковой механизм под застёжкой дорожной сумки, а другой взяла лошадь под уздцы, чтобы она развернулась на месте и встала боком к невольничьему рынку. Одно нажатие на застёжку, и снимок сделан. Пусть теперь весь мир узнает, что творится в Старом Сарпале, так рьяно очищенном от иноземцев и их порядков.

– … и рабы станут господами, – вдруг послышался скрипучий голос неподалёку от площадки с невольниками, – в День Очищения всё переменится. Раб станет господином и будет править в Шамфаре. Такой же раб как вы. А может, кто-то из вас станет сатрапом на семь дней?