Страна мужчин (СИ) - "Elle D."

Проклятье, нет. Нет…

Он слез с кровати, встряхивая головой — его по-прежнему мутило, двигаться и соображать было тяжело. Но он всё же кое-как добрался до двери — и обнаружил, что она отказывается на него реагировать. Он подал голосовую команду — с тем же самым успехом. Похоже, Мэлвин стёр или, скорее, заблокировал его биометрические данные. Дженсен вбил команду на компьютере — аварийное средство, на случай сбоя системы — и почти не удивился, когда пароль не подошёл. Чувствуя, что отчаивается, Дженсен ударил по клавише коммуникатора и рявкнул:

— Мэлвин!

Тишина.

Отлично. Просто, блядь, чудо как хорошо.

Дженсен вернулся к кровати и присел. Ясность сознания возвращалась, но медленно. Он старался не думать о Джареде, потому что знал, что эти мысли быстро сведут его с ума. Но обрывки их всё равно достигали его спутанного сознания: улыбка Джареда, живот Джареда, страх в глазах Джареда, когда он узнал, что им придётся поехать в Центр Размножения, сбивчиво-паническое: «Они меня вивисектируют, я не хочу…»

«Они не посмеют причинить ему вред. Он слишком ценен для них», — подумал Дженсен, сжимая зубы до ломоты в челюстях. Да, вот эта мысль была хорошей — логичной и рассудительной. За неё получится держаться какое-то время.

Он опять поднялся и принялся мерить спальню шагами.

Прошло полтора часа — настенный монитор в спальне по-прежнему исправно показывал время, и Дженсен смотрел на него, наблюдая, как сменяются цифры на табло. За это время он уже полностью отошёл от действия наркотика и больше всего на свете мечтал, чтобы дверь открылась и Мэлвин появился на пороге. Он наверняка окажется вооружён, но Дженсен теперь был к этому готов. Если напасть неожиданно…

Но в итоге это его застали врасплох. Дверь открылась — беззвучно, как всегда, в тот миг, когда Дженсен стоял к ней спиной. Он обернулся — и только тогда увидел, что уже не один.

И вся его злость куда-то пропала разом. Дженсен разжал кулаки.

— Папа, — прошептал он.

Кеннет Эклз пересёк разделявшее их расстояние своей неторопливой, степенной походкой. Створки двери мягко сошлись за его спиной.

— Здравствуй, Дженсен.

Он говорил так же, как всегда — спокойным, уверенным голосом человека, который всё держит под контролем. Он был немного ниже Дженсена ростом, и возраст отразился на его фигуре, сделав грузным и медлительным, но это не прибавляло его облику мягкости, а, напротив, делало его ещё более тяжёлым и давящим. Дженсен никогда не мог подолгу смотреть ему в глаза — в эти небольшие, почти не моргающие светло-зелёные глаза, так похожие на его собственные, и в то же время — совершенно другие. Их взгляд словно увеличивал гравитацию в комнате в десять раз, придавливая Дженсена к полу, так, что трудно было шевельнуться, не то что бежать.

Да и куда бежать от того, кому ты принадлежишь?

— Ты не предложишь мне выпить? — спросил Кеннет Эклз так спокойно, словно явился на давно запланированный традиционный ужин.

Дженсен сглотнул слюну, смачивая пересохшее горло.

— Предложил бы, — ответил он. — Но, подозреваю, бармен меня не послушается. Как и вся остальная техника в доме.

— Досадно, — заметил его отец. — Но хотя бы предложить мне присесть ты можешь? Или для этого тебе тоже нужен робот?

Дженсен молча смотрел на него. Эклз-старший слегка приподнял уголок рта, что означало у него саркастическую улыбку, и, подойдя к креслу, неторопливо уселся в него и достал из внутреннего кармана пиджака портсигар.

— Это ты, — сказал Дженсен, не двигаясь с места. — Ты всё знал.

— Конечно, — невозмутимо ответил его отец, вынимая сигару. — А ты правда думал, что можешь от меня что-то скрыть? Опрометчиво, Дженсен, и довольно-таки неумно. Ты снова меня разочаровал.

Это «снова», несмотря на кажущуюся небрежность, было тяжёлым, как пощёчина. Дженсен опять прикрыл глаза на секунду, справляясь с желанием сжаться, закрыться, спрятаться от этой пощёчины и обвинения, которое она несла. Это был рефлекс, вырабатывавшийся в нём годами, и даже сейчас, несмотря на всё случившееся, Дженсен не мог просто взять и отбросить его.

Но он должен. Он не имеет права отступать и бояться. Только не теперь.

— Это ты его забрал. Это сделали твои люди.

— Ты, кажется, в чём-то обвиняешь меня? — Кеннет Эклз выгнул бровь — ещё одна черта, которая была у них почти идентичной, но которая всё равно их совсем не роднила. — Я не сделал ничего предосудительного. Напротив, все мои действия продиктованы законопослушанием и заботой об интересах государства. Тогда как твои действия противоречат и первому, и второму. Мне казалось, ты уже вырос из этого юношеского бунтарства. Но увы, я ошибся.

Теперь он постарается представить действия Дженсена не более чем вздорным мальчишеским баловством. Отлично, это они уже не раз проходили, и тут Дженсен чувствовал себя более уверенно.

— Ты ничего не знаешь о Джареде. И ты ничего не знаешь обо мне. Мы…

Его отец, как раз в этот миг прикуривающий сигару, остановился, слегка откинул голову и засмеялся низким раскатистым смехом, от которого у Дженсена останавливалось сердце.

— Я знаю о тебе и твоём рабе больше, чем вы сами о себе знаете. Брось, Дженсен, ты же не думал, в самом деле, что я позволил бы тебе свить тут любовное гнёздышко, не проанализировав возможные последствия. Мне показалось подозрительным уже то, что ты купил его, хотя не любишь выбирать рабов сам и оставляешь эти заботы мне. Хотя. должен сказать, если бы мне пришлось рекомендовать тебе автомеханика, я не нашёл бы кандидата лучше. В этом отношении он и правда хорош.

— Он лучше, чем ты можешь вообразить, отец. И я не позволю тебе причинить ему вред.

Кеннет Эклз вздохнул и меланхолично затянулся сигарой.

— Дженсен, ты влюблён. Это иногда случается в твоём возрасте с людьми, слишком эмоциональными и недостаточно увлечёнными своим делом. Я не утверждаю, будто влюблённость — недостойное чувство. Его стоит испытать хотя бы однажды, чтобы потом, лет через сорок, мысль о нём согрела твои старые кости унылым вечером. Все мы нуждаемся в эндорфинах, не меньше, чем в адреналине. Адреналин и эндорфин — вот и всё, что тебя привязывает к этому юноше. Это биохимия, и она может быть очень сильна. Но человек тем и отличается от обезьяны, что способен контролировать свои физиологические реакции. Ты должен взять себя в руки. Тебе придётся.

— Я не такой, как ты, — сказал Дженсен, и его отец рассмеялся снова.

— Все такие, как я, мой дорогой сын. Все люди одинаковы, и уж тем более одинаковы все мужчины. Различия только в возрасте, опыте и силе воли. Я слишком баловал тебя, я проявил этим слабость, и теперь моя слабость отражается в твоей, как в зеркале. Но это можно исправить.

— Я не хочу ничего исправлять, — прошипел Дженсен, чувствуя, как руки опять сжимаются в кулаки. Чёрт, это был его отец, но… но… — Я хочу, чтобы ты прекратил лезть в мою жизнь. Я уже давно не завишу от тебя материально, а все свои долги я тебе отдал. Оставь меня в покое. Оставь меня наконец в покое!

Боже, он так долго хотел это сказать. Так долго мечтал, что выкрикнет это ему в лицо, развернётся и уйдёт, и больше никогда не увидит этого лица и не почувствует на себе этого сгибающего пополам взгляда. И вот теперь он это сказал, но всё равно не почувствовал облегчения. Ни малейшего.

— Как тебе будет угодно, — сказал Кеннет Эклз, гася сигару и поднимаясь. — Я лишь хотел удостовериться, что ты адекватно воспринимаешь сложившееся положение.

— Верни мне Джареда.

Эклз-старший взглянул на него с удивлением.

— Прости? Мне казалось, ты всё понял. Разумеется, это невозможно.

— Он мой раб! — «И я люблю его, но этого тебе вовек не понять». — Он принадлежит мне по закону, и твои шестёрки не имели права его забирать! Это похищение, я заявлю на тебя в Центр Гражданской Дисциплины и…

— Успокойся, Дженсен. Ты ведёшь себя отвратительно.

Дженсен осёкся, задохнувшись. Взгляд его отца был теперь тяжелее крышки гроба.