Звякнули цепи на руках моих, брякнули тяжело у ног. Руки крепкие от оков на плечах освободили, развернули да подтолкнули к дверям.
— Уходи, Ядвига! Путь из подземелья тебе факелы укажут, а там час поздний, с именем Господа, глядишь, выберешься. А я сколь смогу задержу Палания от тебя.
Лёвушка! Милый! Неужто вспомнил?!
Нет… Глаза участливые добротой да состраданием горят. Э-эх, как сердечку-то больно, кроведно…
Не удержалась, с места сойдя, потянулась к послушнику, другу сердешному, как огонек горячий к свече холодной, прильнула:
— Ах, Лёвушка! Приласкать бы тебя… Душу твою да тело теплом отогреть, так ведь прогонишь, а?
Вздох прерывистый, дыханием битый.
— Прогоню.
— Э-эх…
Голову к плечу склонила, глазами по лицу провела. Рука сама собою на шею легла, кожу лаская.
— Таки прогонишь?
Взгляд в пол ушел, немоты своей стыдясь.
Засмеялась я да недолго думая рукой обвила, и в губы дрожащие, сухие поцеловала. Крепко поцеловала. Не оторвешь.
— …Ох!
— Что охаешь, Лёвушка? Али не по сердцу ласка моя пришлась?
— Прости, Господи. — Перекрестился, понурился. — По сердцу, Ядя.
Ах ты мой ненаглядный! Сокол ты мой кареглазый! Не забыл-таки свою зеленоглазую ведьму. Ох, не забыл!
Обнял меня Левий крепко. К груди своей широкой прижал — не оторвешь, зашептал в волосы:
— Ядюшка, милая, зачем пришла? Нет мне возврата. Нет.
— Знаю.
— Тогда почему?
— За ответом пришла. Чем вера взяла тебя у меня, знать хотела.
— Вера не отпускает.
— Верой той ты оплетен, словно лозой пьяной. Что в имени Божьем тебе, если украдкой о милом тебе вспоминаешь? Не возрадуешься о любимых в вере своей.
— А ты? Веруешь ли ты, Ядюшка?
— Верую, Лёвушка! Верую в полной мере. И в вере своей смеюсь и рыдаю. Падаю и поднимаюсь. Люблю, не таясь, и не стыдясь той любви, сыновей рожаю. Живу так, как хочу. Я здесь, потому что решила. Я решила!.. Сама.
— Живешь, говоришь… — Ладонь теплая к щеке прижалась. — А служишь ли ты вере своей?..
— Служу? Нет, послушник мой милый. Это вера моя служит мне.
— "…Я, царь дома своего, подлинно говорю вам, что вернется сила и трон к тому, кто да уподобится мне…"
О-о-ой! Больно-то как. Вот оно и пришло — времечко за зарок платить, стоимость поцелуя душой своей грешной возвращать. Только что-то косточки ломит натяжно… Пальцы холодные судорогой огневой сводит… Скулы силой невидимой ломает. Зашевелились, поползли кудри по плечам, огненней да гуще прежнего. Взвились и опали волной на спину.
— Ты-ы?! — увидев меня, закричал Паланий голосом неживым и глянул всполошено на Дария. — Нет! — Затряс бесчувственные плечи безусого. — Не может того быть! Замолчи, барон! Смолкни сей же час, — приказал, — именем Вериговым!
Поздно. Рухнул барон телом горящим на плаху, пеплом по щелям рассыпался. Свиток мерцающий в свете лунном вспыхнул над ним огнивом синим и исчез.
— Ядюшка, милая… — Приник ко мне Левий лицом, руками ласковыми по телу провел. — Тебя люблю…
Ох, Лёвушка. Глаза-то у тебя какие говорящие, прежние глаза. Живи да радуйся, сокол мой, за меня. А я уж тебя, поди, и не коснусь, не вспомню в обличие новом своем.
Оттолкнула друга сердешного от себя, на колени пала.
— Не… смотр-ри. Хр-р-ристом-м Богом молю, Левий, уйди, — взмолилась в просьбе последней своей да обратилась, о землю плечами ударившись.
Справилась печать ведьмовская с пророчеством Вериговым. На себя покров тайный перетянула. Быть мне посему зверем вечным. Необращенным зверем, диким, без дома, без памяти. Что ж, про то цена ранее оговорена была.
