Миледи и притворщик (СИ) - Ванина Антонина

Я сделала над собой усилие и встала за камеру, чтобы поскорее покончить со съёмкой. До чего же мне теперь было неприятно смотреть на красивое, но такое холодное лицо Нафисы. Как ей вообще пришло в голову позировать на троне убитой правительницы Румелата? Тут есть какой-то политический подтекст? Или она считает, что Сураджу будет приятно видеть её сидящей на трофее и едва ли не попирающей ногой отсечённую голову его кровного врага?

А слуги – как они могут так спокойно ходить по залу, где хранятся человеческие останки? Их не пугает, что голова колдуньи до сих пор испускает угрожающее свечение? Или только я успела это заметить? Похоже на то. Разве что в глазах побледневшего Сеюма сверкнул священный ужас и даже бусинки навернувшихся слёз. Он тоже видел те зелёные огни в глазницах Генетры и они его напугали? Или его страшит жестокость его хозяев? А я-то думала, за годы службы во дворце он ко всему привык…

Завершив съёмку, я поспешила покинуть это хранилище трофеев и трупов, чтобы закрыться в лаборатории и прийти в себя, пока буду проявлять плёнку. Я даже оставила камеру со штативом на попечение Мехара – настолько мне было противно лишний миг находиться в зале рядом с головой румелатской правительницы и высокомерной Нафисой.

Увы, но спокойно побыть наедине с собой мне долго не дали. Вскоре в лабораторию пожаловал Мехар и сказал:

– Госпожа мастер, идём скорее в купальни.

– Зачем? – не поняла я.

– Ну как же. Осталось снять последнюю младшую наложницу.

– Так она уже здесь? – не поверила я своему счастью. – Сеюм наконец привёл её?

Неужели этот знаменательный день настал? Сейчас я сделаю последние снимки, проявлю последнюю плёнку, а завтра напечатаю оставшиеся фотографии и, наконец покину этот жуткий дворец навсегда.

Я словно на крыльях летела в купальни, пока Мехар едва поспевал за мной. Войдя, я увидела, что бассейн в центре зала уже заботливо закрыт тентом, декорация из натянутого между колонн полотна цвета молочного кофе, фикуса и вазы, полной винограда, уже стоит напротив камеры, а на ковре во весь рост растянулась приставленная ко мне служанка с белым пушистым котом в руках.

– Малика? – не сдержала я удивления, – так это тебя выбрали двадцать седьмой наложницей?

Увидев меня, она тут же сгруппировалась, отогнала от себя кота, а потом и вовсе вскочила на ноги и умчалась прочь из купален. Вот странная. Думает, я буду ревновать и злиться за то, что она больше меня понравилась Сураджу? Глупая. Да я просто вне себя от счастья. Это же мой последний съёмочный день. Даже последний съёмочный час.

– Мехар, – сказала я, – догони и приведи Малику обратно. Давай уже покончим со всем этим поскорее.

Мой неизменный ассистент, стоя за камерой, вопросительно посмотрел на меня и сказал:

– Малика нам не нужна. Я просто попросил её полежать на ковре, чтобы выстроить кадр, как ты говоришь. Я сделал всё, как всегда делала ты, госпожа мастер. Я многому у тебя научился.

– Это прекрасно, Мехар, ты большой молодец. Правда. Тогда просто приведи сюда ту, кто должен позировать, и покончим с этим.

– Хорошо, госпожа мастер, – ответил он и зачем-то приблизился ко мне.

Я смотрела на его умиротворяющую улыбку, и не могла понять, зачем Мехар берёт меня за руку и подводит к декорации. Когда он поднял с пола кота и вручил его мне, я всё ещё терялась в догадках, что происходит. А потом он сказал:

– Ложись, госпожа мастер. А я сниму тебя.

И тут я словно очнулась ото сна.

– Это что ещё за шутки? – возмутилась я. – Что ты себе позволяешь?

Мехара испугал мой свирепый тон, и он невольно попятился назад со словами:

– Господин Сеюм повелел мне снять тебя для альбома господина. Ты ведь не можешь сфотографировать себя сама.

Сама? Себя? Как двадцать седьмую наложницу? Нет, ну это уже свинство, это уже ни в какие ворота не лезет! Мне уже осточертели все эти игры и интриги. Хватит! Самое время мне переговорить со старшим евнухом с глазу на глаз.

Я нашла его в крыле старших наложниц, ибо согласно лунному календарю нынче была их пора ублажать Сураджа.

– Как ты посмел обмануть меня? – без лишних предисловий вопросила я. – Ты и твой господин?

Своим рыком и явно свирепым видом я тут же распугала всех старших наложниц, что были поблизости, и в особенности их детей. Они тут же ретировались во внутренний дворик, оставив нас с Сеюмом наедине, и тогда я снова вопросила:

– Где мой гонорар? Где моя обещанная свобода? Учти, я жду полчаса, а потом ухожу отсюда. У меня больше нет желания терпеть все прелести старосарпальского гостеприимства. Я думала, меня нанимают на работу порядочные люди, а здесь никто даже не имеет представление о деловой этике. Ну, тогда и с меня спроса нет. Всего доброго.

Вне себя от бешенства я решительно направилась в зал младших наложниц, чтобы смести с туалетного столика свои пожитки в виде подаренных духов с маслами и сундучок с подарками от девушек. А потом я пошла в купальни, чтобы забрать свою камеру. Немного подумав, я решила заглянуть в лабораторию, чтобы вытащить плёнку с кадрами из Зала Казны и оставить её Мехару – пусть проявляет и печатает снимок Нафисы сам. Я верю в его способности, он справится.

Собрав сумку и положив в неё все свои объективы, я немного подумала, посмотрела на коробку с негативами, ещё немного подумала. А потом решила и её забрать с собой. Нет оплаты моей работы – нет и исходных фотоматериалов. Теперь всё будет честно, теперь всё будет правильно.

Замотав коробку в палантин и сунув её под мышку, я повесила камеру на шею, сумку – на плечо, и сама со шкатулкой в руках покинула лабораторию и двинулась к выходу. Вернее, пошла по коридору в сторону резных ворот, за которыми заканчивалась женская половина.

На что я рассчитывала? Пожалуй, на то, что всё происходящее со мной лишь страшный сон, глупая ошибка, недоразумение. Сейчас я просто покину дворец, и весь этот ужас закончится. Вот только с каждым мигом моя уверенность всё таяла и таяла…

Перед воротами меня встретили двое евнухов, но я сделала вид, что в упор их не вижу, и пошла напролом.

– Госпожа мастер, тебе туда нельзя, там стражи и чужие тебе люди.

– Плевать. Я ухожу. Мне можно. Мне теперь можно всё.

А дальше меня попытались остановить. А я попыталась дать отпор. Было много криков, тычков, попыток заломить мне руки и связать их палантином, но я прорвалась наружу, распахнула ворота, а там… Там были стражи с саблями, но острые лезвия меня больше не пугали. Или свобода, или смерть – другого пути у меня больше нет.

– Не троньте наложницу повелителя! – крикнул кто-то из евнухов, когда меня прижали лицом к стене, а ремешок камеры натянулся и врезался в горло. – Она самый ценный алмаз в его сокровищнице!

– Лучше… убей… – прохрипела я, вцепившись пальцами в удавку.

Лучше умереть человеком, чем стать вещью – так я думала в тот момент. А потом воздух в лёгких иссяк, и всё вокруг стало таким тёмным и вязким…

Я пришла в себя в уже знакомом сыром чулане, без света, без еды, без мягкой перины и с полным осознанием собственной никчёмности. Ещё вчера я была уважаемой всеми обитателями гарема госпожой мастером, а теперь – хуже скота, а моя обитель отныне – стойло.

Не знаю, сколько дней, я провела там – в кромешной тьме время тянулось бесконечно долго. Я лишь изредка слышала шаги в коридоре, когда мне приносили хлеб и воду, просила освободить меня или хотя бы сказать, когда меня отсюда выпустят. Но со мной никто не говорил. И это сводило с ума больше, чем скудный паёк, ведро вместо отхожего места, отсутствие сменной одежды и кувшина с тазом, чтобы ополоснуться.

Только ночами, когда я забывалась и падала в бездну мрачных снов, со мной говорил Стиан. Я не видела его, но слышала голос, уставший и полный мрачного уныния:

– Ещё немного, любовь моя. Совсем немного, и я приду к тебе. Скоро мы снова будем вместе. Я больше не покину тебя. И буду с тобой до последнего вздоха.

Моё сердце сжималось от звуков его голоса. Я чувствовала, что сейчас ему ещё хуже, чем мне.