Манул (СИ) - Македонский Ляксандр Олегович

— Уууу — не своим голосом ныл пацаненок, показательно дуя на ушибленную коленку. — Баба Матренааа!

В тон ему отзывались деревенские, поднялся шум и гам, сродни тех, какие устраивают обычно на ярмарках. В центре же этого кипиша выступал покрасневший староста Божейка, силясь перекричать своих соседей.

— а ну рты заткнули! — не выдержав, гаркнул он, заставив на миг замереть даже цыганченка. Парнишка осоловело, хлопнул глазами, моментально замолкнув. Вслед за ним стихли и крестьяне. — Толково говори, что там стряслось!

— Так я же и говорю, — с надрывом хлюпнул носом парнишка. — Я, значиться с утра бегал-бегал, а потом упал… Во, видите, коленку разбил! — он плаксиво ткнул пальцем в костлявое колено. — Решил к бабе Матрене забежать, захожу, а она…

На этом драматичном моменте парнишка вновь зашелся в сдавленных рыданиях. И, рыдания его были такими звонкими, что Божейко пришлось попросту зажать уши. Не сдержавшись, он отвесил мальчишке смачную затрещину.

— А она что? — миролюбиво спросил он.

— Так я же и говорю. Захожу, а там лежит… Белобог мне свидетель, это была ведьма! Мертвая!

Бабы заохали и запричитали, мужики тихонько помянули Чернобога. В Приграничье ведьм не жаловали, а потому заявление циганченка вызвало в дружной толпе сельских некоторый разлад. Божейко задумчиво почесал переносицу, глядя на бушующее честное общество. Верить парнишке у него оснований не было, но проверить, что там, да и как с соседкой все-таки не мешало, а потому он, подбоченившись гаркнул:

— Радим, Охрисько и Палюра — за мной, — названные испуганно переглянулись и с откровенной тоской в глазах глянули на Божейко. Староста недовольно сдвинул брови, и мужики виновато понурив головы, закивали. — А ты, пойдешь с нами, — Божейко вовремя сцапал порывавшегося уже было дать стрекоча мальчишку за ухо. — Остальным — ждать!

Прямого приказа слушаться никто не пожелал, и четверо мужиков вышли из деревни с настоящим настороженным эскортом, в составе всего села, и даже пары собак, которые всю дорогу путались под ногами Божейко. Поэтому до матрениной хатки добирались быстро и шумно.

— Дяденька, а можно я туточки постою? — загундосил цыганченок.

— Стой уж, — махнул на него рукой староста, бесстрашно вступив во двор. — Матрена Никитишна, вы дома? Мы заходим!

Следом за Божейко бесстрашно пошли и остальные. Идти старались тихо, буквально след в след. И хотя двор пустовал, каждый чувствовал, что на участке что-то изменилось. Даже стоящий у калитки цыганченок и все честное селянское общество не решались подать лишнего шума. Потому акустическим сопровождением деревенским смельчакам стал только тихий шелест листвы и настораживающий скрип плохо смазанной калитки. Даже бесстрашный староста был вынужден признать — от этого звука у него волосы не то, что на голове — на пояснице зашевелились.

Остановившись у запертой двери, мужик невольно замер, судорожно сглотнув. Откашлявшись, он как бы невзначай осенил себя знаком Белобога и решительно вошел внутрь, чтобы в тот же миг замереть на месте. Сзади в него впечатались Радим и компания, оглянулись, побелели, да так и замерли, не решаясь даже вздохнуть лишний раз.

Матрена была мертва, и это было бесспорно. Прямо над тем местом, где в неестественной позе лежало тело умершей, в потолке зияла громадная, будто бы расцарапанная изнутри дыра. Обстановку дополняли так же сломанные лавки и стол, битая посуда валялась по всему полу, смешавшись с остатками целебных, высушенных трав. Содранные с корнями занавески были испачканы кровью, именно они и прикрывали абсолютно нагое тело покойницы. На стенах же красовались глубокие борозды от чьих-то когтей. В воздухе же смешавшись с запахом целебных растений, ощутимо веяло чем-то гнилостным, могильным.

Но даже не это стало причиной ступора мужиков. Настоящая причина крылась в застывшей на лице Матрены посмертной маски невыносимой муки. Неестественно выгнутая шея, сбившиеся в клоки пряди седых волос, руки, в неистовстве царапавшие доски, искореженное тело. Последние минуты Матрены были явно незавидными.

— Белобог меня защити, — машинально пробормотал Радим, поспешив отвернуться. Возможно, для столичного жителя подобное не вызвало бы такого яркого шока, но в приграничной тиши, которое являло собой Солнечное подобное было в новинку. О ведьмах здешний люд хоть и слыхивал, но воочию не видел. А тем более не знал, какой смертью умирает нагрешившая ведьма. Наверное, именно поэтому бравые мужички еще долго не решались, что-либо сказать, во все глаза, таращась в окровавленный пол.

— Вот тебе и целительница, вот тебе и Матрена Ивановна, — хрипло вторил ему Охрисько через некоторое время. — Надо бы ее похоронить поскорее, покуда беспокойником не поднялась.

Божейко же стоял молча, пристально вглядываясь в лицо умершей. Наконец, тяжко вздохнув, он подошел к умершей, и, склонившись над трупом, накрыл ее веки парой завалявшихся медяков. Негоже мертвой на людей смотреть — еще за собой в могилу утащит.

— Охрисько, зови жреца, Радон — беги за мужиками, яму рыть будете, а ты Палюра за бабками знающими сбегай. Пусть обмоют ее, да в гроб по всем понятиям положат, обед поминальный подготовят.

— Ведьме? И обед поминальный? — взорвался праведным гневом Палюра. Его руки малодушно подрагивали. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, какую думу думал божейкин кум.

— Да, хоть и ведьма, но она многое для нас сделала. Али не помнишь, как она тебя от тифа лечила? — Божейко вдруг резко поднялся над Палюрой. Глаза его налились кровью, ноздри раздулись. — Похороним ее, как и подобает обычаю. Но и замолить ее грехи перед Белобогом нужно. Она хоть и ведьмой была, но многих спасла. Может, по молодости она и грешила, да только от нее нам одна польза была. Так что, мигом за работу, охламоны!

Мужики угрюмо покивали, поспешив покинуть хату ведьмы. Никого не тянуло спорить со старостой. Хотелось наоборот побыстрее с той бисовой хаты убраться. И хотя в душе у того же Палюры крепчал протест, идти против воли Божейко он не решился, угрюмо зашагав в сторону соседнего села, к знающим в делах похоронных бабках. Божейко же остался в одиночестве, задумчиво оглядываясь по сторонам.

— Внезапная смерть не всегда внезапна, — неожиданно пробормотал он. — Кому же ты успела передать свой дар, Матрена Никитишна?

***

Солохе было дурно. Хмуро глядя на расстилающийся по сторонам степной пейзаж она все не находила себе место. Вроде и не болело у нее ничего, и жажда с голодом не мучили. А не сиделось ей на месте. Так и норовило тело встать, да бежать куда-то, бежать без оглядки.

Возня селянки не прошла незамеченной ни для купца Добрика, ни для шамана, представившегося спутникам Улулуком, ни для сидевшего подле нее манула. Впрочем, Добрик не стал приставать к девушке, списав такое поведение на встречу с вовкулакой.

Да, на счастье Солохи ее роль в чудном спасении вовкулаки не подтвердилась. Не сведущие в колдовстве селяне и наймиты списали поведение девушки на шок. Действительно, стоит ли ожидать выдержки от глупой сельской девки?

Охотник отбыл сразу же, как только его вытащили из земли, унесшись в сторону лесов. При том он успевал источать такие трехэтажные и отборные, что заставило даже самых ярых любителей нецензурщины разочаровано покачать головой. Ослепленный яростью он и не подумал искать причину землетрясения в лице хрупкой, поседевшей от страха и дрожавшей как осиновый лист на ветру девице. Действительно, что толку искать магию в темной, грязной оборванке? Уважающая себя ведьма по его соображению никогда бы так не вырядилась, и тем более не стала бы с людьми якшаться.

Магию же он списал на проделки раненого вовкулаки и только больше зажегся мыслью выследить и снести ему голову.

Шаман же, как и догадывалась девушка не спешил раскрывать наймитам глаза. Угостив ее успокоительным настоем из каких-то трав, он молчаливо ушел обратно к варварам. Его место поспешил занять запаханный Адин.

Как и всякий юноша, он буквально светился от пережитого чувства настоящей опасности. За своими переживаниями, душевных метаний Солохи он не замечал.