Безликий (СИ) - Соболева Ульяна

Не удержался, провел пальцами по её губам.

— Прежде всего покорность, — хрипло, продолжая трогать, ласкать её рот, оттягивая губу вниз, глядя на ровные зубы, на десна, мечтая вылизывать их языком, погружать его глубже, переплетать с ее языком.

— Не смейте, — а я смотрел, как двигаются её губы, и внутри меня все переворачивалось. То самое темное волчье, звериное, лишающее контроля. Эти губы… везде на моем теле. Она помнит мой вкус? Помнит вкус моего оргазма у нее во рту? Помнит, как этими губами…Проклятье!

Рука скользнула в карман, и другой я рывком сжал горло Одейи, одновременно с этим доставая платок, одним взмахом разворачивая и прижимая к ее губам… а потом жадно в них, через материю, удерживая девушку за шею. Замычала, пытаясь вырваться, но я сжал сильнее пальцы и еле сдержал стон от этого прикосновения. Вкусно…даже так. Через проклятый платок вкусно. По телу прошла волна. Я кусал её губы: верхнюю, нижнюю, и с трудом сдерживал стоны дичайшего удовольствия. Пока не почувствовал, как она оседает в моих руках, и тут же разжал пальцы. Посмотрел ей в глаза…Лучше бы не смотрел — там не просто отвращение, а шок от ненависти и презрения. Полоснула по сердцу. Я думал, уже не возьмет ничем. Время закалило. Шрамы дубовые стали. Ан нет. Режет, входит, как по маслу, взгляд этот. Она сползала по стене, а я уже шел к выходу, пряча платок в карман и посылая ей и себе проклятия.

Когда я выходил из клетки она вдруг крикнула мне вдогонку.

— Моран. Моя служанка. Я хочу, чтобы она была со мной.

Ничего не ответил, вышел из темницы на воздух и только сейчас почувствовал облегчение и вместе с тем всё такую же глухую ярость. Она не покорилась война только начинается. И я боюсь того, что с ней может сделать мой волк. Он будет её убивать и меня вместе с ней.

На площади собралась толпа, сужающийся круг, оттесняющий стражу все ближе и ближе к темницам, грозящий сломать железные двери и хлынуть потоком в подвалы, линчуя тех, кто ждали там своей участи.

— Сжечь суку Вийяр! Сжечь шеану. Сжечь!

Я выдохнул и взошел на эшафот, на котором так явно выделялись бурые пятна крови. Выдернул меч из ножен, а потом со свистом обрушил на один из столбов. Виселица накренилась и с треском рухнула в толпу, заставив расступиться, давая страже возможность снова отобрать преимущество и выставить копья вперед, не давая пробиться к темницам.

Меня заметили и притихли, ожидая, что именно я скажу. А я смотрел на их лица, полные фанатичной ненависти и понимал, что истинный ураган — он здесь, в толпе, которая помешалась на жажде мести. Они могут смести и меня, если я сейчас не покажу им силу и несгибаемость, мой же народ начнет диктовать мне свои правила.

— Я не сожгу Одейю Вийяр. Мы не лассары, мы — валласары!. У нас иные методы и иные законы. Вы не стали псами. Это они псы.

Толпа взревела, но я поднял руку с мечом вверх, и они снова умолкли.

— Завтра лассарский астрель примет от нее отречение от веры, и мы сочетаемся браком. Отныне она будет велеара Валласа. За неуважение поплатится каждый. Я ваш велеар, я ваш Гела. Я знаю, что нужно для моего народа. Расходитесь. Завтра начнутся празднества по случаю велеарской свадьбы.

Послышались недовольные крики, толпа снова загудела, а я продолжил, обводя их свирепым взглядом из-под маски.

— Нам это нужно. Мы заставим лассарку преклонить колени и связать нас с Одом вынужденным миром. А потом ударим по Лассару всей мощью и захватим его целиком и полностью.

— Зачем для этого жениться на суке? Сжечь ее и взять Лассар!

— Затем, что нас меньше. Затем, что мы не справимся. Сейчас. Сегодня не справимся. Я покупаю нам отсрочку. Жажда мести закончится поражением и смертью. А теперь расходитесь. Каждого, кто будет подстрекать к бунту, я казню лично.

— Своих людей ради лассарской шлюхи?

Я спрыгнул с помоста и посмотрел в толпу, отыскивая наглеца, посмевшего мне перечить прилюдно.

— Я хочу смерти лассарской красноволосой шлюхи. Мы хотим ее смерти с момента, как открыли вам ворота!

Толпа заскандировала, как под гипнозом «Смерть шеане!».

Я наконец-то заметил говорившего — высокий детина с развевающимися темными волосами, без одного глаза, не прикрывший увечье даже повязкой и лицом, испещрённым шрамами. Так вот кто управлял ими изнутри и вот, кто открыл ворота Адвера для меидов. Лагнар Бейд. Сын бывшего казначея Валласа. Казначея моего отца.

— Это сделает тебя счастливым, Лагнар? Решит все наши проблемы?

Я усмехнулся и сделал шаг к нему, люди расступились, пропуская меня и склоняя головы. Но я чувствовал вибрацию толпы. Зверь ощущал этот запах пота и адреналина, тяжелый и навязчивый запах нависающей угрозы, исходившей от этого самца, который был здесь за главного до нашего вторжения и явно не смирился с утерей авторитета.

— Из-за проклятых лассаров я потерял один глаз и стал похож на чудовище, которым можно пугать детей по ночам. Я хочу изрезать ее тело так же, как резали мое за каждое неповиновение. Вы! Правители! Что вы знаете о горе своего народа? Где вы были все это время? Служили в армии Ода? Жрали с его стола и трахали лассарок, пока мы тут умирали? Вы пришли сюда со своими людьми, вооруженные до зубов и сменили одну власть на другую. А что нам с этого? Тем, у кого нет мечей и копьев в руках? Что нам с велеара, который скрывает свое лицо от народа. Может быть, он и не Даал вовсе!

Я приближался к нему, глядя в один уцелевший глаз и чувствовал, как ярость усиливается с каждым шагом. Она оседает на мне слоем копоти и гари, сжигая изнутри. Несколько секунд смотрел ему в глаза и сделал то, чего не делал долгие десять лет — я содрал маску с лица и швырнул ее на землю. Толпа ахнула, а я обвел их всех тяжелым взглядом, видя, как они в ужасе шарахнулись в стороны от меня. Да! Ваш велеар не красавец. Страшно? Кто-то из детей закричал, заскулили собаки, вжались в ноги стражей, поджав хвосты, когда я метнул на них свирепый взгляд.

Лагнар прищурился, но не отступил, смотрел на меня исподлобья.

— Мы все много чего потеряли из-за лассаров! И лицо — не самая страшная потеря.

Швырнул меч Саяру, сдернул накидку с плеч.

— Я без меча, Лагнар. Ты все еще хочешь смерти лассаской велеарии или признаешь мое право вершить правосудие так, как Я считаю нужным?

Один глаз противника слегка подергивался. Он думает. Прикидывает, насколько силен и сможет ли побороть меня. Ведь если убьет своего даса это означает полный переворот и его абсолютную власть в городе, а затем и в государстве. Бейны достаточно благородны, чтобы претендовать на престол. Только вряд ли Лагнар осознает, что бросил вызов не человеку.

— Драться с меидом — это безумие, — шепнул кто-то.

— Лагнар силен, как бык. Кто знает, чья возьмет.

— Ставлю золотую монету на велеара.

— А я на Лагнара. Он голыми руками коровам головы сворачивает. Велеар слишком тощий против него.

Всегда и везде одно и тоже. Зрелища. Удовольствие от чьей-то боли и смерти. Люди их желают, невзирая ни на что. Толпа начала дрожать закипающим адреналином, я снова почувствовал вибрацию нарастающего безумия и жажды крови. Животное предвкушение расправы над одним из нас. И я не был уверен, что все сто процентов на моей стороне. Его они знают намного лучше, а я им не знаком. И лишь отголоски былого величия Даалов сдерживают их, заставляя склонять головы.

Одноглазый еще несколько секунд промедлил, а потом прорычал:

— Смерть лассарской суке!

Это был вызов. Он принял свое последнее решение в жизни, а мне дал тот самый шанс, когда можно наглядно показать, кто я и на что способен. Вызвать тот самый страх. Суеверный ужас перед сильнейшим. Я всегда знал, что нет ничего сильнее страха. В саананскую бездну уважение, благородство и честь. Только страх. Ужас перед неминуемой расплатой. Вот что пробуждает любовь и сдерживает мятежи. На одной справедливости далеко не уедешь.

Он скинул с себя куртку из облезлого меха куницы, сдернул с головы рубаху, тряхнув засаленными волосами. Кое-где на теле виднелись следы от плетей, шрамы от лассарских мечей. Здоровенный, сильный. Раза в два больше меня самого. И я мысленно пожалел о том, что сейчас убью его и потеряю сильного воина, способного драть противника голыми руками. Я одной рукой рванул свою рубаху на груди и отшвырнул в сторону. Не потому что драться без одежды удобней, а морозный воздух контрастирует с кипятком, текущим по венам вместо крови, а потому что я хотел, чтоб они видели, что я один из них. На мне меток раба больше, чем на них на всех вместе взятых.