И возродится легенда (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна

Она встряхнула головой:

— Что там еще… есть?

Алена подцепила и отсоединила еще один лист.

— Это… дневник Дождинки последнего года войны. Даты выведены… достаточно крупно. Но… почему-то она о себе пишет в третьем лице.

— Может, это книга такая? — Батрисс потянулась, словно кошка, выпячивая грудь. — Она все бредила желанием книгу написать. Описать все наши приключения. И сделать меня главным героем, — на губах мелькнула стремительная улыбка: словно та же кошка поймала воробья. И прячет ото всех. Нактийская Ворона то ли стеснялась, а скорее врала. Алена захохотала, шумно хлопая себя по бедрам. Лель взял пачку пергаментов у нее с колен. Посмотрел на небо, сияющее над деревьями:

— Домой поехали, что ли?

Домой…

— Погоди, я тут приберусь, — отхлебнув крови из баклажки, придержал короля Дым. Вернулся на место бывшей кухни и привел руины в бывшее состояние. Словно никто и никогда не приходил сюда и не тревожил останки Калгана. Затерши следы физические и магические, Дым вернулся к коням:

— Ну что же, поехали? Лично я бы не отказался поесть и отдохнуть. А находками можно заняться и потом.

— Словно в другое место приехали, — сказал он же, рассматривая притулившуюся под огромной елью избушку и механически поглаживая по холке солового коня. Конь нахально потянулся к поясной сумке лекаря, шумно задышал.

— У тебя там что, яблоки? — Алена перекинула через голову своего скакуна недоуздок, собираясь увести его с поляны.

— Или морковка? — подсказала Батрисс ехидно, облизывая яркие губы. И как только кармин при драке не размазался?

Контрабандистка гордо повела бедрами, разворачиваясь. Ее не занимали Корабельщик, избушка и прочие философии. А вот подразнить мужчин — так просто святое.

— Счастливая… — вслух заметил лекарь, отпихивая от себя конскую морду. — Иди себе! Алена тебя расседлает.

Прислушался к смолистому лесу, где вдалеке тюкал в дерево дятел. Полянка плавилась в зное. И мужчины поспешили забиться в прохладу. Эриль спустилась в избушку за ними. Присела на корточки, развернувшись к темному очагу спиной, вглядываясь в пыльные лучи, прорезавшие полутьму. Вбирая трепещущими ноздрями запахи штукатурки и сушеных трав; слушая скрипы и шорохи — точно дом был живым и лаской отвечал на их присутствие.

— Так странно… Почему мы тогда сразу не догадались… куда нас занесло? Дом Корабельщика. Настоящий…

— Крышу он мог бы и залатать, — покрутил рукою Дым.

— А в трубе жила ворона. Я помню, — глаза Эрили засветились.

— А помнишь, как ты появилась на пороге? Лило, сверкали молнии, и гром гремел так, словно над нами прорвались хляби небесные.

Эриль потупилась:

— Помню. Я упала в обморок, как последняя дура.

— Мы все тогда были не слишком умными, — Дым зачерпнул воды из ведра, плеснул в лицо. — Как насчет того, чтобы поспать?

— Или искупаться?

— Я с бумагами разберусь, пока не стемнело, — отозвался король. — Сумку принеси.

— Ага, сейчас.

А вуивр удивленно вгляделась в свои ладони, недоумевая, куда подевались царапины; чувствуя себя девятнадцатилетней — как тогда. Иногда случается, что прошлое прорывает плотины. И накрывает водоворотом, в котором вихрятся камни и ветки воспоминаний. Не только Лелю чудятся призраки.

Глава 20

Сил бежать не осталось. Но Дождинка спешила, как могла, подхватив тяжелый коричневый плащ — чтобы не цеплял ни за что. По краю зрения проплывали пустые колючие гнезда факелов. На двери пришлось налечь всем телом, и то она с трудом протиснулась сквозь щель. Петли сердито заскрипели. Из часовни пахнуло сырым, плесневелым холодом. Луна блекло светила сквозь витражное окно, и этот свет больно резанул по глазам. Дождинка зажмурилась, наткнулась на алтарную чашу и едва не упала. Мастер Грааль поддержал ее и увел глубже, к висящему в алькове зеркалу. Дождинка и представить не могла, что зеркала могут быть такими огромными, почти с нее ростом. Оно испускало сияние, обводя серебром стоящую на консоли чашу: маленький тазик, где плавали в вине голубые лепестки сирени.

Вино, настоянное на «счастливой» сирени, чаша, зеркало… У мастера получилось?

Дождинка кончиками пальцев коснулась узора на серебряном боку чаши. Похоже, он повторял узор на зеркале. Льюэве щурилась, пытаясь разглядеть толком. Но свет мешал.

Мастер Грааль стиснул ее кисть:

— Ты добралась! Слава Корабельщику…

— Ты знаешь? Что с ними?

Валентин поморщился. Потер пальцем перебинтованный лоб.

Дождинка смутилась. Вызволила руку и пальцами потянулась к ране. Вокруг их кончиков рождалось золотое сияние. Грааль поморщился:

— Не надо. После.

И услышав, как Дождинка сглатывает слезы, бережно приподнял за подбородок ее лицо. Глаза встретились, обида исчезла. Непроизнесенные слова отозвались в Льюэве:

— Послушай, зайчонок. Ты пойдешь в другой мир.

— Зачем? Я боюсь!

— За ними. Эта чаша — последняя, тебя не догонят.

— Нет. Я боюсь. Какой этот мир?

Мысли прошелестели так быстро, что им хватило осколка секунды, мгновения, пока капля, скатившись с края чаши, упала к остальным. И оба уже знали, что Дождинка пойдет. Незнакомый мир звал. И даже не он — а та часть нее, которую туда бросили. Но Дождинка еще пыталась сопротивляться.

— Почему не ты? Ты же…

Грааль прижал палец к ее губам:

— Тише.

Глаза мастера потемнели, мысли закрылись.

— Ты можешь больше меня, — быстро сказал он вслух. — Можешь слышать дождь и понимать язык зверей, и читать книги, коснувшись пальцами переплета. И ты одна из них. Эта связь… она позволит им выжить.

Грааль держал ее лицо в ладонях, и Льюэве задыхалась от нежности. И осмелела настолько, что прижалась щекой к его груди. Там, в глубине, яростно колотилось о ребра чужое сердце.

Дождинка знала, что мастер никогда ее не полюбит.

— Ты одна из них, — повторил Грааль. — Вы одна душа и одно тело, и только ты можешь вернуть их оттуда. Ты можешь пробудить их и заставить вспомнить.

— Они… утратили память?

— Их заставили забыть.

Я знаю, подумала Дождинка, знаю. Я сделаю все, что нужно, и даже больше. И все равно, Грааль, никогда… Никогда.

— Выше нос, — Валентин улыбнулся. — Чаша у нас все-таки есть. Пойдешь и вернешься. Как на прогулку.

— А я — не забуду?

— Ты видишь здесь хотя бы одного мага?

— Тебя.

Улыбка мастера сделалась шире.

— Тогда смело пей. Вот еще, — он повесил на плечо Льюэве холщовую сумку. — Там бутылка шартреза и веточка голубой сирени. Воткни ее в землю на той стороне. Она приживется даже на камне.

Он перевел дыхание.

— На дне сумки рецепт, как правильно настоять на сирени вино. Отражение зеркала пронизывает пространство. Запомни место как следует. Приведешь спасенных туда. И вернетесь.

— А если зеркала здесь не будет?

— Найдется другое.

Дверь часовни загудела под ударами.

— Да хранит тебя Корабельщик. Пей!

Поверх чаши Дождинка глянула в лицо Грааля. Так хотелось еще раз приблизиться, погладить, стереть кровь и грязь со щеки. Губами прижаться к потрескавшимся губам. Дверь рухнула, сорвавшись с петель. Арбалетный болт, пробив тело мастера насквозь, выбил осколок из края чаши. Вино плеснуло, Льюэве облизала губы. И упала в зеркало спиной вперед, едва удерживая чашу в ладонях.

— Что-то не сходится, — пробормотал Дым, когда Лель отложил покоробленный листок. — По городу твердили, что гвардейцы ворвались в часовню скопом, и был изрядный замес. Грааль двуручником управлялся… вон, не хуже Алены. И целую тучу гвардейцев там уложил, пока его не сняли болтом с хоров. Светильники опрокинулись, начался пожар. Знатное было погребение, на всю столицу полыхнуло. И зеркало разбилось. А Принцессы внутри уже не было.

Лель сидел, обхватив ладонями колено, и только серьга в ухе бликовала голубым, когда король чуть заметно двигал головой.