Хоромы Кощея в свете зимнего солнца яркими красками переливаются, и царь-батюшка по двору расхаживает. Скоро отправится к обеду — столы уже накрыли, как государь любит, чтобы под блюдами доски скрипели. Теперь это чьи-то воспоминания — не мои, чужие. Да и нет у меня больше памяти. Едва ощутимо резанула острая боль — то любовь, видно. Откликнулось сердце на образ жениха, да поздно. Нет прежнего Кощея, нет и Василисы. Исправить, что натворила — большего и не надо.
Открыв глаза, вдохнула душный воздух. Простоволосая, босая, в льняной рубахе, я стояла посреди горницы. Совершенно пустая комната с печкой в углу: ни лавок, ни стола. За окнами кромешная темнота. Может, ночь? Так и звезд не видать, и шороха не слыхать. Из приоткрытой двери веяло неживым холодом. Горница из моего сна словно болталась в пустоте — тем лучше. Отсюда я смогу дотянуться до чего угодно, хоть до черта лысого, если захочу.
Приоткрыв заслон топки, я глянула внутрь — на первый взгляд ничего особенного, но, если прислушаться, можно услыхать, как тысячи снов перешептываются между собой, решая — встретиться или разойтись. Крепко зажмурившись, сунула руки в печь, прижавшись к беленой стенке щекой. Пальцы перебирали тугие тела извивающихся сновидений, но нужного не находили. Не было среди них того, что обожжет ладони. Что же это, не сдюжили Потап с Баюном? Страшно сделалось. Волнуясь, торопилась хватать сны за хвосты и снова ошибалась.
Руки затекли до самых плеч, душу начинало грызть отчаянье. Уперлась лбом в печную стенку и, зарычав от бессилия, вновь схватила сон почти окаменевшими пальцами. На этот раз показалось, что сунулась в настоящий огонь. Заорав от неимоверной боли, резко рванула добычу на себя. Воля Яра оказалась куда сильнее, чем рассчитывала — так просто затащить его в свой сон не вышло.
Сжав зубы, терпела жар в руках. Из глаз катились слезы, я выла, но не отпускала. Казалось, вместо рук обугленные головешки. Муки прекратились с очередным рывком — вместе с горячим сновидением рухнула на пол горницы, ударившись затылком.
В голове хорошо загудело, но жар в ладонях ослабевал, и я почти не ощущала боли от удара. Сон колдуна бился рядом, словно рыба, вытащенная на берег. Собравшись с силами, я встала на четвереньки и отползла подальше от сновидения. Красная лента сна выжгла в полу причудливые узоры, а затем, растворившись туманом, обернулась бывшим другом.
Стоя на обожженных досках, Яр тяжело дышал. Раздувая ноздри, он беспокойно вертел головой в поисках виновника его появления здесь:
— Ты?! — глаза колдуна сузились в злобном прищуре.
— Вот и свиделись, — я поднялась на ноги.
— Нет у тебя такой силы... не могла ты...
— Еще как могла, — оборвала я, — еще как! Думал, обрел вечную жизнь — можно чего хочешь творить? Как бы ни так, друг любезный! Может, нет у меня великой силы, зато есть желание сжить тебя со свету!
— Повеселила, Василиса Дивляновна, — вдруг заулыбался Яр. — Считай, что оценил твои старания. Ежели покажешь мне путь в царство Кощеево, жизнь тебе сохраню. Дорожку-то мы нашли, да только чары снять не выходит, а ведь знаю, что оставил жених для тебя тропинку. Выдай секрет, не упрямься.
— А соли под хвост не отсыпать, черт мохнатый?
—Охальничать вздумала? Ну, будь по-твоему — все одно рано или поздно сниму чары с пути.
— Ничего ты уже не снимешь, Яр. В мой сон попал и будь уверен — не отпущу.
— Ты чего удумала? — бывший друг заметно напрягся и шагнул назад.
Вести беседу дальше не было ни сил, ни желания — чей сон, тот и хозяин. По жилам растекалось теплое удовольствие. Словно рысь, учуявшая добычу, я мягко ступала босыми ногами по гладким доскам — ближе, ближе к колдуну. На лице Яра мелькнул страх — его слабость, его последняя слабость, может быть, единственная. Там, в Яви, он могучий и безжалостный чародей, забывший со смертью Кощея, что значит достойный соперник. Но не здесь. Остановившись в паре шагов от него, крепко ухватила хвост своего сна и завертела, превращая горницу в путь к Нави. Сруб задрожал, скрипнул и затих. Моя рука беспомощно разжалась, и сон вырвался, растворившись между пальцами.
— Ну нет, Вася, — во взгляде бывшего друга не было больше страха или злобы, только ровное холодное спокойствие, — не будет этого. Просыпайся!
Меня потянуло к стене, дальше от Яра. Прислонившись к бревнам, чуяла, как сновидение переходит в дремоту, грозя раствориться навсегда. Мотая головой, я отбивалась от колдовства. Можно... можно сдюжить! Надо только постараться. Это мой сон, не его!
Оттолкнувшись от стены, бегом ринулась к Яру. Он замер, не в силах справиться с моим натиском, и только растерянно глядел, как я приближаюсь. Время лилось густым киселем. Чуяла силу неистовую, словно не домовуха — богатырь. Нет, дюжина богатырей! Ухватив колдуна за ворот рубахи, потащила к двери. Горница снова заплясала, ходуном заходила. Распахнувшаяся дверь оголила бездушную пустоту — она-то мне и нужна. Еще мгновение — и мы оба отправились в объятия неизвестности, в чернеющую за порогом темноту.
***
«Голубушка моя ненаглядная, — голос любимого стучал в самом сердце. — Дай наглядеться, дай налюбоваться. Сил нет, как соскучился...— Такой теплый, родной, как прежде, голос. — Невестушка моя, любушка. Без памяти люблю, слышишь?»
Я выскочила из мучительной пелены собственных мыслей, и темнота вокруг растворилась. Мы с Яром лежали на холодной черной земле перед бурной рекой. Вода билась о камни, оставляя пенные бугры, и снова неслась дальше. Обернувшись, увидала широкий мост — бревна, словно угли в догоравшем костре, мерцали в нарастающих сумерках. Они и вправду тлели, исходили заметным жаром в прохладном воздухе.
Опомнившись, торопливо подползла к колдуну и всем телом навалилась на него.
— Здесь твой конец, здесь и начало, — зашептала в лицо Яру.
— Что ты делаешь, Вася? — он пытался выскользнуть из-под меня, но лишь беспомощно барахтался.
— Все, Ярка, все.
Обхватив крепкую шею колдуна, я сжала руки на его горле. Чувствуя, как пальцы нащупали тонкую границу между сном и Явью, прибавила силы. Колдун захрипел, я зажмурилась. Я душила его здесь — во сне, но умирал он там — в Рускале. По-настоящему. Вырывая из сердца боль, не ослабляла хватку. Только крепче давила на горло, пальцы тонули в упругой коже. Казалось, не здорового молодца убиваю — котенка. Уже не слышала хрипов, почти не чувствовала, как его тело извивается подо мной. Только звон в ушах и шум бурлящей реки в отголосках, а потом тишина.
«Душа моя, Василисушка», — слышала Кощея, будто рядом стоял.
Открыв глаза, поняла, что Яра тут больше нет. Пальцы мои скрючились в нелепой кривизне и задеревенели. Стоя на коленях на сырой земле, шумно выдыхала и никак не могла расслабить рук.
— Уважила, Василиса Дивляновна, — довольно зазвенел девичий голосок. — Раньше срока управилась.
Девушка невиданной красоты, улыбаясь, шла ко мне. Дивный наряд струился по тоненькой фигуре, сверкая тысячами звезд. Коса ее в пол упиралась, золотом отливала, а глаза — все небо ночное в них, да брови полумесяцем.
— В пору пришлись башмачки-то?— я, наконец, отошла от оцепенения.
— Будто по мне шиты, — кивнула Смерть. —Да и молодец хорош, лучше, чем Кощей твой. Не прогадала?
— Не прогадала, — тяжело опустилась на землю и, перевернувшись на спину, закрыла глаза, выпуская горячие слезы.
