— Можем мы потанцевать, милая?
Лорд Афрон. Или это Леди? Я напрягаюсь, пытаясь вспомнить их имя.
— Ваше великолепие, — вспоминаю я, кивая. Они тянут меня на танцпол.
— Ты намного лучше, чем его обычные питомцы, — напевают они, подхватывая меня под мышку. — И такая нежная на вид! Скажи мне, дорогая, он хорошо к тебе относится?
— Очень хорошо, Ваше Великолепие, — отвечаю я, надеюсь, мечтательным голосом.
— Превосходно. А теперь скажи мне… чего ты желаешь?
Их глаза похожи на калейдоскопы, переливаясь всеми цветами. Думаю, они пытаются очаровать меня, но метка Аида остается верной, даже когда его имя вертится у меня на языке.
— Желаю, Ваше Великолепие?
Они вздыхают.
— Ну что ж, нельзя винить человека за то, что он пытается. Знаешь, твои чары мастерски сотворены. Обычно они соскальзывают с других… те начинают кричать прямо посреди танца. Ужасно отвлекает. Кстати, мне нравится твое платье, дорогая. Может, он и чудовище, но мне не к чему придраться во вкусе мальчика-короля. Изысканно, — они поднимают руку к своим волосам и копируют мою цветочную корону. — Что думаешь?
Я должна отвечать на вопросы.
— Изысканно, Ваше Великолепие. Вам очень идет.
— Я знаю, мне все идет, но ты так мило говоришь. Надеюсь, он не причинит тебе вреда.
Он никогда не причинит мне вреда.
— Тебе нужно выпить вина, моя дорогая. Давай я принесу тебе бокал.
Ирма заверила меня, что вся еда будет пригодна для человека, а зачарованный человек не должен отказываться, поэтому я делаю несколько глотков гранатового вина Аида, когда оно попадает мне в руки. Сладкое, как нектар.
Афрон исчезает, возвращаясь к толпе танцующих. Я отставляю вино, как только он уходит.
На меня падает тень.
— Знаешь, никогда не понимала прелести смертных, — усмехается Диона. — Это все равно что играть с насекомым. Зачем ему развлекаться с тобой, когда у него может быть богиня?
— Ты не богиня, — реплика вырывается прежде, чем я останавливаю себя, но я понимаю, что должна отвечать на вопросы.
Глаза Дионы, похожие на капли аквамарина, темнеют. Она толкает меня, прижимая к стене. Я стараюсь не выдавать своего страха, но ищу Аида или Ирму. Ни того, ни другого не обнаруживается в поле зрения. Есть остальные, но никто не видит, никого это не волнует.
Она вытаскивает из-за пояса серебряный кинжал, и меня охватывает паника. Я не могу двигаться, не могу бежать. Во рту пересохло, и я изучаю кончик лезвия, когда он плывет мимо моего носа, все ближе и ближе, желая растворить его одним взглядом.
Но я не могу. Я так же бессильна, как она могущественна.
Она улыбается моей реакции.
— Глупая, хрупкая смертная…
Посох перехватывает лезвие.
— Диона, — говорит Эметрия холодно, — невежливо ломать чужие игрушки, лишь потому, что они не захотели с тобой играть.
Диона кидает на нее свирепый взгляд.
— Леди Эметрия. Тебя это не касается.
— Ты находишься в доме Аида. Не позорь его в его же чертогах. Это плохо для тебя кончится.
Диона ничего не делает. Ее усмешка останавливается на мне.
Эметрия отталкивает свой посох. Ее фиалковые глаза вспыхивают.
— Люди — не единственные, кого можно сломить, Диона. Ты не бог войны. Отойди.
Кипя от злости, Диона возвращает кинжал за пояс.
Эметрия выпрямляется, и я хватаю со стола бокал с вином, чтобы не упасть. Я отдаю себе отчет в том, какой напуганной я, должно быть, выгляжу, какой невзрачной.
— Ты должна быть осторожней, — советует Эметрия.
— Ох, какое вам дело?
Эметрия замирает, а я бледнею. Я сказала слишком много. Крайне много.
— Что он рассказал тебе обо мне?
— Моя лорд ничего мне не рассказывал…
— На тебе нет чар.
Я напрягаюсь, ища выход из ситуации, но она уже увидела, как я теряю хладнокровие. Я качаю головой.
Эметрия вздыхает.
— О чем он думает, позволяя не очарованному смертному присутствовать на подобном мероприятии? Это какой-то новый вид пыток, который он изобрел…
— Он ничего не изобретал. Я попросила, чтобы меня не очаровывали.
— Что?
— Он хотел зачаровать меня. Я попросила его не делать этого.
Она смотрит на него, ссутулившегося на своем троне.
— В какую игру он играет.
— Он делает что-то.
Что-то горячее полыхнуло во мне.
— Но точно не играет в вашу игру.
— Что ты имеешь в виду?
— Он сказал мне, что вы заставили его убить своего отца.
Эметрия напрягается, и я могу с уверенностью сказать, что задела ее за живое.
— Вы отрицаете это?
— Нет. Хотя я удивлена, что он рассказал тебе. Я должна была приказать ему не делать этого.
Приказать? Как она могла — меня осеняет осознание.
— Вы знаете его настоящее имя.
Она делает паузу, всего на секунду, избегая моего взгляда. И на мгновение — всего на одно — я чувствую себя могущественным существом, а не слабой, глупой смертной, тонущей в битве, одетой как на представление.
— И все же, — осторожно говорит она, — я заставила его сделать так мало.
— Вы заставили его убить собственного отца.
— Не с помощью этого, уверяю.
— Почему вы заставили его сделать это?
— Чтобы защитить его. Чтобы защитить… — она поднимает глаза. — Почему я вообще с тобой разговариваю?
— Вы заботитесь о нем.
Она напрягается.
— Почти как о собственном ребенке.
Я делаю еще один глоток вина, долгий, медленный глоток.
— Кем бы он меня ни считал, кем бы я ни стала… Я ему не враг. И тебе тоже, — она качает головой. — Не говори ему, что мы разговаривали, — говорит она. — Забудь, что вообще видела меня сегодня.
