Имя дракона (СИ) - Марбург Марина "Джин Соул"

— Колдун-то? — усмехнулся цыган.

— Кто его знает, — поёжилась бабка-цыганка и закуталась в шаль, будто её бил озноб, а после стегнула лошадок, и кибитка покатила к деревне.

Дракон менестреля пожурил всё-таки, что уговор нарушил — отошёл от башни дальше, чем на десять шагов, но сердиться не стал: прежде нужно было отнести купленное у цыган золото в сокровищницу.

— А как ты вообще узнал об этом? — догадался спросить Голденхарт.

— Узнал и всё, — уклончиво ответил Эмбер.

Спрашивать дракона о чарах — всё равно что спросить у рыбы, откуда она плавать умеет.

В сокровищницу Дракон снёс всё, кроме сапфирового ожерелья (прежде надел на шею менестрелю), долго возился там, пристраивая вещички в одному ему известном порядке к прочим драгоценностям. Юноша ждал внизу, во-первых, потому что пора было и отобедать, а во-вторых, потому что не терпелось повязать на волосы Эмбервинга новую ленту. Когда Дракон вернулся из сокровищницы, Голденхарт усадил его на скамью, поворотил к себе спиной и ленту на волосы приладил. Смотрелось очень хорошо. Мужчина этому подарочку даже растрогался и заключил юношу в такие крепкие объятья, что тот потом полдня отдышаться не мог.

Ночью же, когда менестрель сбросил одежду, чтобы они приступили к таинству, известному людям с самого начала времён, Дракон долго любовался им, а заодно и ожерельем: массивное, оно подчёркивало хрупкость ключиц и изящество шеи юноши.

Цыгане между тем расположились в деревне, но отчего-то дело не ладилось: не барыши, а шиши! Крестьяне приняли их хоть и радушно, но пользоваться их услугами не спешили. Они с удовольствием приходили на представления, которые устраивали внуки: Ружа танцевала с шалью, Вайда пел, наигрывая на гитаре, крестьяне охотно сыпали медяками. Иногда подбрасывали и серебро. Песни тут любили, Вайду звали «цыганчиком-менестрелем» и зазывали спеть ту или иную песню в трактире, угощали щедро.

А вот у бабки-цыганки дела на лад не шли. Гадать приходилось много: любопытные молодухи просили поворожить насчёт женихов или благополучных родов. Но ни снадобья от немочи, ни обереги от нечисти не покупали. Напрасно старуха стращала крестьян мором, порчей, лихоманками и прочей бесовщиной. Крестьяне улыбались только, кажется, снисходительно, и изредка кто-нибудь говорил:

— Ну, бабка, откуда ж тут бесам взяться? Они разбежались давно.

Или:

— Да отчего коровам дохнуть-то? Они на нас не в обиде.

В общем, наблюдалось у крестьян какое-то равнодушие к собственной судьбе. Или грядущее не страшило отчего-то.

Цыгане не знали, разумеется, что не было мора на скотину, потому что чары, довлеющие над Серой Башней, эту землю защищают, а нечисти не водилось по вполне понятным причинам: кто бы посмел к дракону сунуться!

Вайде же всё не давали покоя те слухи, что он в городе слышал, так что, как случай представился (а они как раз всем семейством в трактире обедали), спросил:

— А что, говорят-то, будто хозяин ваш — колдун?

Старый трактирщик, который теперь от дел отошёл, но всё равно каждый вечер исправно в трактире сидел, с посетителями лясы точа да за зятем приглядывая, важно ответил:

— А может, и колдун.

Цыган приободрился и дальше стал спрашивать:

— И будто какого-то принца зачаровал?

— А может, и принц, — тем же тоном ответил трактирщик.

Прочие посетители притихли и стали прислушиваться к заведённому разговору. Он обещал быть интересным: уж больно лукаво трактирщик на крестьян поглядывал, верно, выдумал учинить какую-нибудь штуку.

— И будто рыцари, что его выручить пришли, все головы сложили?

— А может, и рыцари.

Вайда разволновался, поёрзал на стуле. Старый трактирщик же сощурил подслеповатые глаза и спросил:

— Этого-то в башне видел? (Вайда кивнул.) А другого? (Цыган снова кивнул.) Вот! Тот-то и оно, — ухмыльнулся трактирщик. — Держит его, бедного, в башне. Чары на нём такие, что и шагу от той башни сделать не может…

Цыган слушал, а сам вдруг припомнил тот разговор о «десяти шагах», что невольно подслушал у изгороди. Не врёт, значит, трактирщик!

— А что же, нельзя заклятье разве снять? — с тревогой спросил Вайда.

Дочка трактирщика на отца недовольно шикнула (вон что удумал!), но тот решил над цыганом подшутить.

— Можно-то можно, — кивнул он и подмигнул слушавшей его публике. — Башня изгородью обнесена, видел? Ежели восемнадцатое звено сломать, да оттуда вывести, да сюда привести, да вот на этот самый стол, — тут трактирщик хлопнул по столешнице ладонью, — усадить, то и чарам конец. Стол-то из тысячелетнего древа срублен, а тысячелетние деревья такой силой обладают, что им любые чары подвластны.

— Стой! — крикнула бабка внуку, но Вайда уже выскочил из трактира, загоревшись идеей спасти «зачарованного принца».

Крестьяне разом расхохотались. Цыганка посмотрела на них укоризненно, а старый трактирщик сказал:

— Да ты не волнуйся, мамаша. Раз уж взялись тут жить, пора и с хозяином нашим взаправду познакомиться. Чтобы не искали больше колдунов да лихоманок.

— Кто ж ваш хозяин-то? — с тревогой спросила она.

— Увидишь, — усмехнулся трактирщик.

В то, что цыган преуспеет, старик не верил. Думал, что попадётся с поличным, а Дракон не преминёт его пугнуть: ему такие фокусы нравились. Крестьяне заказали себе ещё выпивки и стали ждать, когда дверь распахнётся, чтобы встретить непременно перепуганного выходкой Дракона цыгана дружным смехом.

Вайда между тем уже бродил возле изгороди, размышляя, с какой стороны ему отсчитывать это самое «восемнадцатое звено». Потом решил, что и любое сойдёт, и уцепился за первое попавшееся и стал его выворачивать из изгороди. Менестрель, который грелся на солнышке в ожидание завтрака (готовил Эмбер), увидев это, ужаснулся и подскочил к изгороди с испуганным возгласом:

— Ты что это выдумал — чужие заборы ломать!

— Ничего, ничего, — сквозь зубы бормотал Вайда, пыхтя от напряжения, — я тебя вызволю, погодь только маленько.

Голденхарт беспокойно оглянулся на башню, гадая, что Дракон сделает с цыганом за порчу чужого имущества. Изгородь дрогнула, крякнула и, когда звено вылетело, посыпалась, как карточный домик или домино, сикось-накось, распугивая кузнечиков и бабочек, которые так и брызнули во все стороны. Менестрель охнул, прижимая ладонь к виску:

— Что ж ты наделал-то!

Эмбер, который услышал чудовищный хруст, а всё больше потому что «менестрелеметр» сработал, уже показался в дверях башни.

Вайда зашвырнул звено на луг и схватил юношу за руку:

— Идём!

Голденхарт опешил поначалу, потом попытался выдернуть руку:

— Пусти!

— Да ты не бойся, я тебя от колдуна избавлю, — пообещал цыган и, видя, что менестрель упрямится, подхватил его на руки и бегом побежал обратно в деревню, пыхтя и сопя, поскольку тащить юношу было, откровенно говоря, тяжеловато.

— Поставь… поставь… — ужаснулся менестрель. — Да что ж ты делаешь-то! Эмбер же тебе голову снимет!

Дракон обомлел от такой наглости. Сломанный забор — это одно, а вот украденный менестрель — это уже дело серьёзное. А ведь предупреждал же насчёт воровства…

Заминка его дала цыгану фору, и когда Дракон ринулся следом, оборотившись, конечно же, и чтобы быстрее управиться, и чтобы настращать — неповадно чтобы было! — то Вайда уже скатился по холму в деревню и лупил без оглядки к трактиру. И хорошо, что без оглядки: сзади вихрем летело, рассыпаясь искрами, золотое сияние, в котором угадывался дракон.

В трактире шум услышали и приготовились, но… Вайда вернулся не один, а с менестрелем в охапке. Крестьяне притихли и уставились на них. Цыган важно дотащил причитающего юношу до стола и усадил его в центр «тысячелетней столешницы», как торт водружают в разгар празднества. Должно было что-нибудь произойти, так Вайда думал, но ничего не произошло, менестрель только глазами хлопал. Крестьяне переглянулись и в голос расхохотались.