Танец для ледяного мага (СИ) - Шарэль Ти

Удушливая темнота будто отделилась от стен, захлёстывая меня отчаянием и страхом.

— Мэтт! — закричала я во весь голос, — прошу тебя! Мэтт!

Я не знаю, о чем просила и сколько простояла около сцены, крича и впиваясь безумными глазами в темноту, иногда затихая, в крошечной надежде услышать ответ. Внезапно луч браса от запястья, которым я практическим бездумно водила по сторонам, отразился от чего-то на уровне второго этажа. И мысль, как озарение. Вип-зона! Насколько я помнила, она была во всех клубах Мэтта, и, наверняка, он выбрал ее, желая остаться в одиночестве.

Окрыленная встрепенувшейся надеждой, я побежала по ступенькам наверх. Потом поняла, что мне что-то мешает и с недоумением воззарилась на свои ступни, еле видимые в темноте и по-прежнему обутые в туфли. Торопливо скинула мешающую мне обувь и рванула еще быстрее. Лестница в вип-зоны должна быть где-то сбоку. Справа или слева? Я добежала до одной стены. Не нашла. Взвыла от досады и помчалась к другой. Есть!

Хватаясь за перила и перепрыгивая через ступеньки я за несколько мгновений оказалась наверху. Но луча браса было недостаточно, чтобы понять, какая из череды одинаковых дверей мне нужна. Узкий коридор, с выходящими в него дверьми, напоминал один из моих детских кошмаров, а в неверном свете фонарика оживали и двигались статуи древних богов, стоящие между комнатами.

Взгляд зацепился за черную щель между створкой и косяком одной из дверей. Я подскочила к ней и распахнула. Сердце радостно скакнуло в груди, потому что сначала мне показалось, что я нашла любимого. В комнате пахло его парфюмом, а еще свежим, хрустящим морозом. Его личный, неповторимый запах. Я быстро провела лучом по диванам, безумно надеясь и одновременно отчаянно страшась. Лишь бы найти! Только бы не опоздать!

Но бешено колотящееся сердце замедлило свой ритм почти до полной остановки. Комната была пуста. Не веря, я вновь и вновь осматривала мебель, а потом и пол. Все напрасно, любимого здесь не было.

Я привалилась к стене и жалобно завыла. От страха и безысходности, от жалости к нам обоим и отчаяния, от любви, что разрывала мне душу. Сползла по стене, рыдая и задыхаясь. Спину что-то больно царапнуло, и я снова закричала. На этот раз от боли в ослепленных глазах. Выключатель.

Перестала плакать в один миг, дав себе воображаемую пощечину. А следовало бы настоящую. Я работала в нескольких клубах Мэтта, и каждый раз аппаратная комната была на втором этаже. А в ней пульты с освещением! Я выскочила в коридор, который теперь, благодаря свету, вырывающемуся из-за спины, выглядел вполне мирным и достаточно освещенным. Нашла дверь в аппаратную по надписи «solo personal» и сразу ринулась к пультам.

Один за другим начала щелкать тумблерами, с надеждой бросая взгляды на окно перед пультами. Наконец, один из переключателей высветил сцену, давая достаточно освещения, чтобы был виден и портер. Я прильнула к экрану, перегнувшись через пульт, но не видела столиков. Все-таки это окно было необходимо для контроля происходящего на сцене, а не в зале.

С гулко стучащим в висках пульсом, я побежала обратно в приват-зону, помня, что в «Созвездии» из нее был великолепный обзор. Выключила свет и приникла к стеклу, торопливо оббегая взглядом цепочки столиков.

На первом ряду, почти у самого края, откинув безвольную голову со спутанными волосами назад, лежал Мэтт. Я не видела его, когда стояла в темноте у сцены. Туда просто не дотянулся мой слабый фонарик. Зато сейчас страшная картина впечаталась в сознание и стояла перед глазами, когда я огромными скачками, чудом не переломав ноги, неслась вниз.

Одинокая, будто изломанная фигура, почти белая из-за падающего на нее яркого света со сцены. То, как он сидел, не наводило мыслей о сне, ни в одном изгибе его тела не было покоя. Только боль. Страшная, выворачивающая конечности из суставов, уносящая человечность и превращающая мужчину в дикое, загнанное в угол опасное существо.

Я оказалась около любимого спустя несколько мгновений. На секунду застыла, не зная, что делать, потом взгляд упал на черные кисти рук, скрюченные судорогой пальцы, и я закричала, бросаясь ему на грудь.

Я целовала губы, покрытые льдом, как глазурью, ледяные твердые щеки, закрытые веки и с каждым касанием все отчетливее понимала, что живой человек не может быть таким холодным. Ледяное оцепенение как будто передавалось и мне. Дыхание с хрипом и паром вырывалось изо рта.

— Очнись, пожалуйста! Я люблю тебя! Вернись, — вперемешку с именем любимого, шептала я. Рванула рубашку на его груди, приникла щекой, пытаясь уловить хотя бы еле слышный стук, но, из-за собственного громкого дыхания и бешено стучащего сердца, не могла понять бьется ли сердце у него. Начала целовать кожу на груди и шее, дуть на нее, стараясь согреть любимого остатками собственного тепла. Но этого было недостаточно.

Я собрала в груди все свое дыхание, а в сердце всю свою любовь, приникла к его губам, просунула свой теплый язык между губ Мэтта, размыкая их, и вдохнула в его рот все свое тепло и всю свою любовь в последней отчаянной попытке.

Потом свернулась у него на коленях, прижимаясь щекой к его шее и замерла. Резиновые секунды все тянулись, а ничего не происходило. Я закрыла глаза.

Он сглотнул, а я не поняла или не поверила, продолжая неподвижно лежать на нем. Потом мужчина чуть шевельнулся. И до меня, наконец, дошло. Я резко отодвинулась, опираясь руками в его плечи и с безумной надеждой вглядываясь в любимое лицо. Его опушенные инеем ресницы дрогнули. Серебряный блеск мелькнул между ними, и Мэтт распахнул глаза. Несколько секунд мы просто молча смотрели друг на друга, потом уголок его губ пополз вверх, и он криво улыбнулся непослушными губами:

— Ириска… Потанцуй для меня…

Глава 22 Мэтт

Я не помню, как добрался до Барселоны. Временами боль накатывала такими невыносимыми волнами, что я останавливался у обочины и активизировал все свои силы, чтобы снять приступ. Умирать вот так — у обочины — было бы слишком большим унижением напоследок, так что я сделал все, чтобы живым добраться до «Фараона».

Сейчас я был рад тому, что засветил свое лицо перед администраторами своих клубов, и мне не придется доказывать, что я имею полное право здесь распоряжаться. А распоряжение было простым и коротким: «Сделайте так, чтобы через пятнадцать минут в здании никого не было». Не знаю, что впечатлило администратора больше — мой тон или мой вид, но распоряжение было выполнено в точности. Я еще поднимался в свою вип-зону, цепляясь негнущимися пальцами за перила, когда загорелись лампы и включилось оповещение пожарной безопасности.

Знать не хочу, как управляющая будет разбираться с вызовом, автоматически поступающем на пульт при срабатывании сигнализации. Вообще, ничего не хочу знать. Хочу остаться один. Я гнал мысли об Инге так долго, как мог. Казалось невероятным, что еще сегодня целовал ее. А ведь мелькнула тогда мысль остановить время. Видимо, подсознательно знал, что все так и закончится.

Усилием воли закинул себя в комнату и рухнул на диван. Сердце сжалось в очередном приступе, но в этот раз я не стал звать на помощь исцеление. Глупо продлевать собственную агонию. От груди в конечности пошло оцепенение и, по сравнению с адской болью в пальцах, это было невероятным облегчением. Но, когда паралич дошел до горла, я начал задыхаться. Просто открывал и закрывал рот, как обреченная на сковороду рыба, однако холод заморозил грудную клетку, и не давал наполниться легким. Если бы мне были послушны руки, я расцарапал бы свою грудь в кровь, но они отказали первыми. Несколько минут ада и сознанием померкло.

Но я очнулся. Магия, избавившись от контроля разума, снова исцелила меня. Хотя и она почти иссякла, вернув мне только способность дышать и еле-еле шевелиться.

Проклятье. Умирать — это чертовски больно. А если ты целитель, то имеешь все шансы испытать это сомнительное удовольствие как минимум дважды.

В здании было тихо. Не знаю, сколько я пробыл без сознания, но все посетители испарились. Свет нигде не горел. Я сел на диван, ощущая себя как никогда уставшим, замерзшим и опустошенным. Но сидеть и ждать смерти было так муторно и противно, что я поднялся, держась за спинку, и на ощупь побрел к выходу. Зачем? Сам не знаю. Меня вела неявная тревога, гнала, как смерть гонит умирающего зверя. Затаиться, спрятаться, сжаться.