Миледи и притворщик (СИ) - Ванина Антонина

– Не подходи к ним ни днём, ни ночью, если не хочешь, чтобы Муаз выполнил свою угрозу про язык.

– Это ещё почему? Чем я для них опасна?

– Теми речами, которыми ты потчевала моих жён и других женщин в доме моего отца год назад.

Я напрягла память, вспомнила, как приукрасила перед праздными затворницами жизнь свободной северной женщины, и сказала:

– Это была шутка. Нет на севере никаких мужских гаремов.

– Судя по тебе с трудом верится.

– Это что ещё значит? – оскорбилась было я, но быстро прикусила язык, а потом вспомнила, что передо мной вовсе не Муаз, и с вызовом добавила, – Тоже хочешь назвать меня блудницей? Поосторожней, ты жил во Флесмере, так что должен понимать, что бывает за такие оскорбления.

– О, прости меня, пресветлая маркиза, – расплылся он в издевательской улыбке. – Помню, как тебя целовал в саду один муж, теперь обнимает другой, а до него звал на ложе самый могущественный муж всего Старого Сарпаля.

– Грязные фантазии оставь при себе. Я не…

– Не та, на ком стоит жениться.

С этими словами он ушёл прочь, оставив меня наедине с закипающей яростью внутри. Скрывшись в шатре, я не выдержала и сорвалась на прислужниц. Через пятнадцать минут мне стало стыдно за своё поведение, и я извинилась, на что девушки одарили меня непониманием и подозрением в глазах. Ещё через пять минут я вновь погрузилась в размышления о мерзких и неприятных словах Кинифа, и когда одна из прислужниц снова начала донимать меня расспросами, взбить ли подушки, на которых я буду спать, я последовала совету Стиана и представила, как из-за внезапного землетрясения каменная пустыня раскалывается надвое и злоязычный Киниф падает в кипучую бездну. Ещё я представила его удаляющиеся крики, и мне заметно полегчало.

Вот только уснуть этим днём у меня никак не получалось. В голове роились неприятные мысли и сомнения. А потом я поняла, что не могу больше держать их в себе и отправилась к шатру Стиана, чтобы поговорить с ним и в последний раз объяснить – я всегда была верна ему и во мне точно не стоит сомневаться.

Прокравшись мимо спящих девушек к выходу, я едва не ослепла от яркого солнца над головой. Невыносимый жар залез под одежду, пока я пробиралась перебежками от одного шатра к другому, силясь не попасть на глаза вялым от зноя стражам на посту.

Отыскав, наконец заветный шатёр, я коснулась полотнища, чтобы отодвинуть его, но доносящиеся изнутри голоса заставили одёрнуть руку и замереть.

– Мой друг, ты всегда меня удивлял, но теперь… Что с тобой стало? Неужели какая-то женщина смогла подчинить себе все твои мысли и желания?

Голос поодаль явно принадлежал Кинифу. И очень близко от меня Стиан ответил ему:

– Ты живёшь в другом мире, тебе не понять.

– Да, ты прав, мне не понять, почему ты называешь своей женой перезревшую, нецеломудренную, неизвестно в скольких постелях побывавшую наложницу Сураджа. Ты же мог выбрать себе любую северную красавицу. Юную и чистую. Я же помню, как на тебя смотрели все эти девицы из университета и подруги твоей сестры и кузин. Только помани пальцем, и прибежит любая. Так чего тебе не хватало? Зачем тебе эта испорченная женщина?

– Друг мой, ты ведь много лет прожил во Флесмере, долгое время изучал обычаи и менталитет тромцев. Но почему же ты так и не понял, что испорченных женщин на севере нет.

– Неужели? – с явной насмешкой в голосе спросил Киниф.

– Конечно. В жизни любого тромца может быть женщина-мать, женщина-наставник, женщина-друг, женщина-возлюбленная. А вот чистых и бракованных женщин ни в одном магазине и даже на рынке не продают. Представляешь?

Повисло молчание. Но вскоре Киниф протяжно возразил:

– О, только не надо мне повторять эту чушь ваших распущенных блудниц, будто женщина не вещь и любви достойна каждая. Не каждая, а только заслужившая её своим кротким нравом и целомудрием.

– Это ваши Сахирдинские порядки, меня в них не впутывай.

– Ты же отчасти сарпалец. В тебе тоже течёт сарпальская кровь. Как ты мог забыть заветы предков?

– Мои далёкие-далёкие северные предки в былые века менялись жёнами и мужьями.

– Дикари.

– Да, тысячу лет назад они и вправду были дикарями. Стало быть, я потомок сарпальцев и дикарей, так что не обессудь.

– Да ну тебя, полемист. А впрочем, живи, как знаешь. Но помяни моё слово, однажды ты сильно пожалеешь о том, что женился. Впрочем, для этого же у вас придумали разводы. Так что как только поймёшь, что твоя женщина своим поведением обесчестила тебя, выгоняй её из дома и подавай на развод.

– Знаешь, моя честь зависит только от моих собственных поступков, а не от поведения третьих лиц.

– Это всё ваши тромские отговорки.

– Может быть. Но жить по-тромски куда проще, чем по-сарпальски.

Внезапно моего бедра коснулось что-то твёрдое, и я вздрогнула. К счастью, это был нос Гро, а не приклад старинного порохового ружья одного из стражей. Измученный жарой пёс с грустью посмотрел на меня, и я потрепала его по голове и стала слушать дальше:

– А что будешь делать с её ребёнком? Он ведь от Сураджа, не от тебя.

– Тебе-то откуда знать?

– Вот увидишь. Сколько она пробыла в гареме, прежде чем ты стал искупителем?

– Месяц.

– Вот когда он родится на месяц раньше срока, ты помянёшь мои слова. Впрочем, даже если ребёнок родится в срок, это тоже ничего не будет доказывать.

– Мне и не нужны доказательства. Если Эмеран сказала, что ребёнок мой, значит это так, и тут нечего обсуждать.

– Видно, ты совсем повредился умом после месяца в тюремной яме.

– А ты, видимо, так до конца и не полюбил ни одну из своих жён.

На этом их спор сменился напряжённым молчанием, а я так и не успела дождаться, чем же всё закончится: за соседним шатром раздался какой-то шум, и я поспешила вернуться к своему пристанищу, лишь бы не попасться на глаза бдительному стражу, а то и самому Муазу.

Проскользнув мимо прислужниц, я улеглась на подушки и ещё долго размышляла над словами Стиана. Хоть нам и не удалось поговорить с глазу на глаз, но теперь я точно знаю, что он любит меня. Любит не за мои внешние данные или наши постельные утехи, а просто потому, что я есть. А раз любит, то и моего ребёнка будет любить не меньше как неотъемлемую часть меня самой. Даже не знаю, радоваться мне теперь или попытаться снова убедить Стиана в его подлинном отцовстве? Ему мои заверения точно не нужны, а вот мне самой…

После дневного сна в вечерний час мы продолжили наш путь и через четверо суток добрались до прибрежной деревни, затерянной за рощицей голых ветвистых деревьев, что произрастали прямиком из трещин в иссохшей земле. Позади деревни плескались зелёные морские волны и разбивались о берег, полностью застланный пористыми камушками грязно-серого цвета. Над головой распростёрлось мрачного вида предгрозовое небо. У горизонта явственно виднелись очертания островов, вот только я знала, что никакая это не суша.

– Море Погибели, – глядя вперёд, мрачно заключил Стиан, – остатки Ненасытной сатрапии лежат под его водами, а на волнах плавают лишь куски пемзы и остатки водорослей. На морском дне всё ещё стоят храмы кровавых богов, а мёртвые души ненасытных молят их об отмщении живым, и потому всякий, кто рискнёт выйти в море, непременно потонет и присоединится к ненасытным в их бдениях у отмытых от крови алтарей.

Рядом со Стианом стоял Киниф и с явным недоверием слушал его.

– Что? – вопросил Стиан, – именно такие предания пять лет назад я и записал в поселениях к югу отсюда.

– А про морского змея, что прячется под глыбами пемзы и утаскивает на дно лодки, тоже записал?

– Нет, впервые слышу об этом. А где бытуют такие предания?

– Прямо здесь, можешь спросить у деревенских.

Неподалёку от берега толпились люди: мужчины с растрёпанными длинными волосами, вылезающими из-под чёрных чалм выносили из деревенских складов лодки и волокли их к воде. Вскоре таких лодок там уже было с два десятка – и всё равно этого мало для нашей свиты.