— Оборотень. — сказала Манона. Дорин кивнул. — И Микены купились на это?
— Абсолютно. — подхватил Дорин. — Аэлина узнала, что Микены нужны для того, чтобы остальные присоединились к ней. Что может убедить Крошанок присоединиться к тебе?
Манона легла на спинку кровати, грациозная, как танцовщица. Она играла с концом своей косы, красная полоса на ней.
— Я спрошу Гислейн утром.
— Не думаю, что Гислейн узнает об этом.
Эти золотые глаза скользнули к его.
— Ты действительно веришь, что я должна спросить Гленнис?
— Я действительно так думаю. И я думаю, что она поможет тебе.
— Почему?
Он задавался вопросом, смогут ли Тринадцать когда-нибудь увидеть это, этот намек на отвращение к себе, который иногда мерцал на ее лице.
— Ее мать добровольно покинула свой город, свой народ, свою Королеву в последние часы, чтобы сохранить королевскую родословную. Твою родословную. Я думаю, она рассказала тебе эту историю сегодня, чтобы ты могла понять, что она сделает то же самое.
— Тогда почему бы не сказать это прямо?
— Потому что, если ты вдруг не заметила, ты не очень-то популярна в этом лагере, несмотря на твою уловку с Железнозубыми. Гленнис знает, как играть в эту игру. Тебе просто нужно догнать ее. Узнай, почему они вообще здесь, и планируй свой следующий шаг.
Её губы напряглись, а затем расслабились.
— Твои наставники хорошо тебя учили, князек.
— Быть воспитанным демоническим тираном, похоже, имело свои преимущества. — его слова звучали ровно, даже когда острие было заточено внутри него.
Ее взгляд скользнул по его горлу, по бледной линии. Он почти чувствовал ее взгляд, словно призрачное прикосновение.
— Ты все еще ненавидишь его.
Он нахмурился.
— Я не должен?
Ее лунно-белые волосы поблескивали в тусклом свете.
— Ты сказал мне, что он человек. В глубине души он оставался человеком и пытался защитить тебя, как мог. И все же ты его ненавидишь.
— Ты простишь меня, если я нахожу его методы защиты меня неприятными.
— Но демон, а не человек, убил твою целительницу.
Дорин стиснул челюсти.
— Это не имеет никакого значения.
— Да? — Манона нахмурилась. — Большинство из них едва выдерживают несколько месяцев заражения Валгами. Ты едва выдержал это. — он старался не вздрагивать от грубых слов. — Но он держался десятилетиями.
Он выдержал ее взгляд.
— Если ты пытаешься выставить моего отца каким-то благородным героем, то зря тратишь время. — он захотел закончить разговор на этом, но спросил:
— Если бы кто-то сказал тебе, что твоя бабушка была хорошей в тайне ото всех, что она не хотела убивать твоих родителей и многих других, что она была вынуждена заставить тебя убить свою собственную сестру, тебе было бы так легко поверить? Простить ее?
Манона взглянула на свой живот: на шрам, спрятанный под боевой кожей. Он приготовился к ответу. Но она только сказала:
— Я устала разговаривать.
Хорошо. И он тоже.
— Что ты будешь делать вместо этого, ведьмочка? — его голос стал грубым, и он знал, что она могла слышать его сердцебиение, когда оно ускорилось.
Ее единственный ответ состоял в том, что она легла рядом с ним, пряди ее волос падали вокруг них как занавески.
— Я сказала, что не хочу разговаривать, — она вздохнула и прижалась ртом к его шее. Провела зубами по ней, прямо через ту белую линию, где раньше был ошейник. Дорин тихо застонал и сдвинул бедра, толкаясь в нее. В ответ у нее перехватило дыхание, и он провел рукой по ее боку.
— Тогда заткни меня, — сказал он, протягивая руку в сторону, чтобы обхватить ее сзади, когда она укусила его за шею, за его челюсть. Никаких намеков на эти железные зубы, но обещание о них сохранилось, как изысканный меч над его головой.
Только с ней ему не нужно было что-то объяснять. Только с ней ему не нужно было быть королем или кем-то еще, кроме того, кем он был. Только с ней не было бы осуждения за то, что он сделал, кого он подвел, что ему, возможно, все еще придется сделать.
Только это, удовольствие и полнейшее забвение.
Рука Маноны нашла пряжку его ремня, и Дорин потянулся к ней, и через некоторое время после этого они оба не смогли найти время на разговоры.
…
Освобождение, которое она обнаружила той ночью, дважды, не могло полностью изменить тусклый край, когда наступило утро серое и мрачное, и Манона приблизилась к большей палатке Гленнис.
Она оставила короля спать, укутавшегося в одеяла, которыми они делились, хотя и не позволила ему обнять ее. Она просто повернулась на бок, повернулась к нему спиной и закрыла глаза. Казалось, ему было все равно, он был сытым и сонным после того, как она оседлала его, пока они оба не нашли свое удовольствие, и быстро уснул. Он спал, пока Манона размышляла о том, как именно она проведет эту встречу.
Возможно, ей стоило привести Дорина. Он, конечно, знал, как играть в эти игры. Он думал, как настоящий король.
Он убил эту паучиху, как ведьму с голубой кровью. Ни капли милосердия.
Это не должно было ее так взволновать.
Но Манона знала, что ее гордость никогда не восстановится, и она никогда больше не сможет называть себя ведьмой, если позволит ему сделать это за нее.
Поэтому плечи Маноны прошли сквозь полог шатра Гленнис, не объявляя себя.
— Мне нужно поговорить с тобой.
Она нашла Гленнис, застегивающую ее зачарованный плащ перед крошечным бронзовым зеркалом.
— До завтрака? Полагаю, ты получила эту нетерпеливость от своего отца. Тристан все время врывался в мою палатку со своими неотложными делами. Я едва могла убедить его сидеть достаточно долго, чтобы поесть.
Манона отбросила эту информацию. У Железнозубых не было отцов. Только их матери и матери матерей. Это всегда было таким образом. Даже если это была попытка держать ее вопросы о нем в страхе. Как он встретил Лотиан Черноклювую, что заставило их забыть об их древней ненависти?
— Что нужно сделать, чтобы завоевать Крошанок? Убедить присоединиться к нам в войне?
Гленнис поправила свой плащ.
— Только Крошанская Королева может разжечь пламя войны, чтобы призвать всех ведьм из ее очага.
