Мы Крылья (СИ) - Вечерский Кристоф

- Нет, приятель, ничего подобного, - подтвердил мою грустную догадку внутренний голос. - Тебе лишь показалось!

Зато у меня возникла новая идея и, схватив безмолвную ледышку, я помчался в ванную, решив окунуть куб в горячую воду, но и это не принесло результатов. Даже час спустя, под прямой струёй кипятка проклятый кусок льда и не думал сдаваться. Он будто превратился в стекло, и лишь обжигающий холод его граней доказывал обратное. Очередные попытки растопить, разбить, даже расколоть потерпели фиаско. Это было, действительно, бесполезно. Будто назло вспомнилось любимое высказывание, что я отниму сердце у каждой, которая мне понравится! И вот я, действительно, отнял! Так отнял! Ну, что теперь, счастлив, балабол?! Вот и нет, как раз с точностью до наоборот, - хотелось свернуть горы, только бы вернуть его обратно. Иногда мы совершенно не отдаём отчёта собственным словам, даже не представляя, какая сила заложена в них и какую злую шутку они могут сыграть с нами в ответ.

За спиной изрядно громыхнуло, и я услышал стук дождя. Правда, сейчас я был уверен, что этот сырой плут занялся вовсе не за окном. «Надо же, - поймал я себя на мысли, - ты поди, Антон Андреевич, и звуки различать никак научился, да вот толку-то теперь... Ведь пройденный этап жизни - не лучшее время для запоздалых открытий». Выйдя в пустой коридор, я увидел, что дверь соседней квартиры слегка приоткрыта. Смело шагнув за порог и сию же секунду промокнув до нитки, я убедился в собственных догадках. Из бездонного омута неба, которое теперь было чёрно-алым, хлестало, как из ведра. Озираясь по сторонам, я не сразу понял, что стою по колено в воде. Честно сказать, я был рад этому дождю, и он сейчас был очень кстати, казалось, небо в своём плаче выплёскивало и мои страдания, поэтому я не стал торопиться обратно. Упав на колени и раскинув руки, я пронзительно и протяжно закричал, перекрикивая шум стихии:

- Я знаю, что ты здесь, родная! Пришло время умыться твоими слезами!!!

Едва мой крик оборвался, комнату озарил яркий всполох молнии, обжигая пустые стены дочерна. Нестерпимо запахло гарью, и вместе с дождём сверху посыпало раскалёнными угольками пепла, который, оседая, прилипал к лицу тяжёлыми чёрными комьями. Это был пепел трудов моей подруги, которые после нашего ухода так и остались висеть на стенах, перед тем как их сначала промочила, а потом сожгла стихия. Вода под ногами стала тёмной и мутной, стены дымились, а местами их даже лизало пламя. Вход в ванную (и по совместительству, негласный портал в мир Маливьены) теперь и вовсе зиял обугленной аркой, через которую виднелись голые кроны деревьев, которые ветер, хвастаясь удалью, то и дело порывался вырвать с корнем. Каждым своим могучим порывом он срывал с почерневших стен  недогоревшие листы и швырял высоко в небо, где их сжигали дотла всполохи молний. В груди невыносимо пылало. Пылало, как никогда раньше. На плечи вдруг навалилась знакомая нестерпимая усталость, и ей совсем не хотелось сопротивляться. Единственное, чего хотелось, - это поскорее закрыть глаза и забыться. Вспомнились былые отношения, и я, как никто другой, сейчас, понимал Маливьену и её слёзы. Ведь кому, как не мне, было хорошо известно, какой царит ураган в душе любого потерявшего свою любовь человека. И лучшим средством всегда было - сразу всё выплеснуть, а потом просто переждать, чем накапливать годами нестерпимую боль. Но сейчас это были слёзы не только одного человека, это были наши общие слёзы.

Опустив голову и протерев глаза от слепящих капель, я заметил у своих ног обугленный листочек с размытым водой рисунком. На нём были изображены парень с девушкой, обнимавшие друг друга в самом эпицентре разбушевавшейся стихии. Их лица уже были обожжены нездоровым заревом, и казалось, в следующую секунду яркая вспышка вовсе растворит их навсегда. Но, несмотря на это, они явно не собирались отпускать друг друга, желая уйти в вечность только вместе. Я очень осторожно взял рисунок и прижал к телу, чтобы хоть как-то защитить его от беспощадного буйства вокруг. Теперь у меня появился смысл сопротивляться апатии, и я уверенным шагом направился к двери.

Мне было важно сохранить этот рисунок любой ценой, ведь он был частичкой любимой девушки. Не прошёл я и метра, как что-то под ногами привлекло моё внимание. Наклонившись и протянув руку, я выудил из воды уже собственную работу с портретом Маливьены. Она и здесь всё предусмотрела! Мой подарок был бережно заключён в изящную рамку. Несмотря на то, что стекло треснуло, видимо, из-за удара об пол, оно героически продолжало защищать картинку от бушующей бури. Прихватив и его, я из последних сил ввалился в собственную комнату, и непонятная усталость окончательно свалила меня с ног.

Когда сознание вернулось, было уже утро. Я лежал на своём любимом дежурном диване рядом с поломанным столиком. Ноутбук почему-то валялся на полу. Внимательно себя осмотрев, я не нашёл ни малейших следов от ночной феерии, разыгравшейся квартире напротив. А вот спасённые мною рисунки, аккурат лежавшие рядом с диваном, своим видом доказывали обратное. Даже на первый взгляд было ясно, что бумага ещё сырая.

Еле подняв себя с дивана, я с ужасом вспомнил о старом друге  Косте, возжелавшим заглянуть на огонёк. Разговор обещал быть тяжёлым и потому я был рад, что мобильный до сих пор молчал. Быть может, успею что-то придумать со столом. Хотя, что тут придумывать, проще всего будет - элементарно оплатить. Мёртвая ледышка, теперь выглядящая, как самая обыкновенная стекляшка, неподвижно стояла на законном месте и искрилась в лучах восходящего солнца. По крайней мере, случившееся ночью мне уже не приснилось. Но от этого не становилось легче, а лишь наоборот. Я вспомнил подробности, и боль от потери любимой навалилось с прежней силой.

Найдя пакетик с семенами подсолнечника, я нехотя побрёл на крышу. Заботу о птицах никто не отменял, а, кроме меня, теперь заниматься этим стало некому. Хотя, по идее, воссоединившееся семейство должно начать самостоятельно кормиться. Но тут уже дело в другом - ведь мы же стали друзьями.  Птицы встретили меня с восторгом. Самочка так вообще, что заправский какаду, взлетела мне на плечо. В ответ я приветливо улыбнулся и пригляделся к птенцам. Молодняк уже порядком подрос и казался не таким уж и уродливым. Лишь лысый лоб всё ещё выдавал в птенцах пернатую поросль. Сколько же прошло времени?! И, глубоко задумавшись, я понял, что не только сбился со счёта, но и вовсе забыл какой на дворе день недели.

- Ещё один признак шизофрении! - поспешил позлорадствовать внутренний доходяга.

Я не остался в долгу:

- Подумаешь, всего какая-то шизофрения... Зато вот не скучно, и с компанией проблем нет. Точнее, теперь-то как раз есть, а вот  раньше не было. И вообще, столько всего успел, книгу вот, например, надо сказать, заканчиваю, хотя в ней ещё даже конь не валялся. Да и какая, собственно, теперь вообще книга. События последних дней доказали вселенскую мудрость: баловаться реактивами искусства чревато не меньше, чем обычными. Хотя  я же начал вести хроники этих самых событий, поэтому в любом случае, как минимум, их необходимо закончить. Попрощавшись с птицами, я вернулся в квартиру и решил перекусить сам, но, как и ожидалось, удовольствия от поглощения пищи не получил. Все мысли были только о подруге. Знать, что она всё ещё рядом, но увидеть, услышать и коснуться её больше нельзя, - оказалось очень жестоким испытанием. Который час я опять сидел, молча, не имея желания заняться чем-нибудь полезным, не говоря уже о чём-то грандиозном. Только смотреть на ледяную стекляшку тоже опостылело. Скажу больше, кажется, я даже начал её ненавидеть. Сейчас намного ближе беспощадного льда для меня стал рисунок Маливьены, который я, не отрывая глаз, и разглядывал, как последнюю надежду.

Неожиданно меня озарило. Схватив ручку и бумагу, я начал рисовать девушку, и каждая новая композиция буквально кричала о её возвращении в реальный мир. Всё то время, пока я рисовал, меня не покидала какая-то неуловимая мысль. У меня так и не вышло сконцентрироваться на ней, но я всё же понял: в моих рисунках определённо чего-то не хватает. Целый день, словно одержимый, я продолжал этот лихорадочный танец ручки по бумаге, пока не обессилев, свернулся калачиком прямо на полу и заснул. Точнее, теперь мой анабиоз вовсе нельзя было назвать сном. Процесс протекал очень вяло и болезненно. Мозг совершенно не желал расслабиться, непрерывно прокручивая события последних дней снова и снова. Когда я, наконец-то, открыл глаза, взгляд неожиданно упал на зеркало, на котором был чётко виден след от губной помады.