Расколотый мир (ЛП) - Кауфман Эми

Она закрывает дверь позади меня, затем разворачивается ко мне лицом. Последний раз, когда мы общались, мы были почти одного роста, и она пыталась подраться со мной на земле в грязном школьном дворе. Теперь я выше ее на три или четыре дюйма. Я подыскиваю слова, чтобы показать ей, что я разделяю ее боль, но она заговаривает первая.

— Какого черта случилось с тобой?

К моему удивлению, я смеюсь. И хотя это мягкий и грустный смех, моя грудь расслабляется. Я ни с кем не разговаривал три дня.

— Болото случилось со мной, — говорю я, и ее рот немного приоткрывается. — Мне очень жаль, Соф. Хотел бы я сказать что-то, что могло бы изменить ситуацию. Я знаю, что такого нет.

Ее рот растягивается в тонкую линию, когда ее глаза скользят прочь. Она выглядит такой уставшей.

— Флинн, тебе не следовало приходить сюда. Твое лицо на каждом голографическом щите в городе. Похищение офицера? Что происходит?

— Это невероятно длинная история. Послушай, Соф, мне некуда идти. Я пришел сюда, потому что… потому что подумал, ты поймешь.

— Некуда? — Ее брови сдвигаются, и я понимаю, что никто не рассказал ей о резне, о своем выборе спасти Джубили. — Но пещеры…

Я с трудом сглатываю. Прошло три дня, и я до сих пор не могу говорить об этом.

— Макбрайд и другие хотят меня даже больше, чем солдаты. Я сделал выбор, и они не понимают почему.

Глаза Софии немного расширяются, но она слишком хороша в сокрытии своих чувств, чтобы показать мне что-то еще.

— Что ты сделал?

— Я спас жизнь солдата. После того, как она… — я сжимаю челюсти, пытаясь держать себя под контролем. — Это была ярость.

Ее взгляд смещается, падая на огромные болотные сапоги у двери, прежде чем возвращается ко мне со своим горем в ответ на мое.

— Мне просто нужно место, где можно переночевать, — шепчу я. — И несколько ответов. Я знаю, что это опасно. Меня не будет к утру.

— Располагайся, — мягко говорит она. — Я соберу тебе немного воды, чтобы ты мог помыться. Можешь одолжить одежду отца. — Она говорит без сучка и задоринки в голосе, но, несмотря на долгие годы, которые мы были разлучены этой унаследованной борьбой, я все еще хорошо ее знаю. Я вижу ясно выраженную боль на ее лице. — Ты останешься здесь со мной столько, сколько тебе нужно.

Сердце сильно стучит, страх и облегчение воюют друг с другом.

— Соф, я не могу принять это. Они найдут меня здесь и арестуют и тебя тоже. Как ты можешь…

— Потому что ты пытался спасти ее от этой ярости, — прерывает она, оживляя голос тем же огнем, который я помню с детства. — Потому что, если бы кто-то пытался спасти моего отца, я бы прятала его до тех пор, пока бы не пришли солдаты, чтобы вытащить меня из этого дома.

Перед тем как грязная мочалка вышла из строя, потребовалось четыре таза холодной воды, а София все продолжает носить ведра, набирая их ручным насосом. Хотя рубашка и брюки, которые она находит для меня, слишком велики, ощущение чистой, сухой ткани без следов крови или грязи — это блаженство. Но как только я сажусь на пол перед крошечной печкой, мысли возвращаются; глаза опускаются на шлевки брюк, которые тщательно штопаны-перештопаны. Стежки аккуратные и упорядоченные, нить блеклая, масляно-желтая.

Когда София садится, вручая мне толстый, рыхлый кусок того, что мы, местные жители, называем arán⁵, я замечаю, что нить, что находится на шлевках брюк ее отца, соответствует цвету ее туники, которая на несколько дюймов короче, чем она должна быть.

Я закрываю глаза, arán вдруг чувствуется, как пепел во рту. Это не ее борьба… и все же это так. Это все наше. Я просто хочу, чтобы это не привело к ужасному концу.

— Разве ты тоже не должна поесть? — спрашиваю я, как только мне удалось проглотить откусанный кусок.

Она пожимает плечами, смотря на светящиеся красные угольки в печке.

— Кажется, все, что я сейчас делаю, это ем и сплю. Люди продолжают приносить мне еду. Но я не могу съесть все это… в конце концов, теперь осталась только я.

Это всегда была София и ее отец, с тех пор как мы были детьми. Ее мать ушла, когда поднялось первое восстание, и, насколько я знаю, София с тех пор ничего не слышала о ней. Я смотрю на стол, заваленный пожертвованиями.

— Это была ты, не так ли? — Я понижаю голос, хотя мы одни. — Девушка с камер наблюдения, прямо перед… прямо перед.

Ее лицо каменеет, глаза закрываются, щеки краснеют, когда она с трудом сглатывает. Я хочу взять ее за руку, показать ей, что я тоже чувствую эту страшную боль, но напряжение, поющее в ее теле, держит меня неподвижным.

— Знаешь, — шепчет она, — ты думаешь, что хуже всего в этом, так вот — это взгляды, что я получаю. Не только солдаты погибли при взрыве. Многие семьи тоже потеряли кого-нибудь. Они все смотрят на меня так, будто я должна была знать, что это должно произойти, или остановить это. Но мне все равно. — Ее голос утончается и становится грубым. — Я просто скучаю по отцу.

Ее горе ложится на мое, резонируя с пустотой в моей груди. Одиночество не самое худшее из этого; и то, что причиняет боль моему сердцу, не должно быть тем, что я так сильно скучаю по trodaire, которую я знаю только несколько недель. Потому что ярость забрала ее и у меня тоже.

— Ты не могла ничего знать, — бормочу я. — Этого не должно было случиться.

Она резко вздыхает, поднимая колени и обхватывая их руками.

— Это был не он, Флинн. Я знаю, что у них есть запись, я знаю, что они говорят, что у него был детонатор. Но он ничего не планировал. Он не хотел участвовать в борьбе. Он был рассеянным и уставшим, но я считала, что это просто стресс из-за его новой работы на базе. Он никогда ничего такого не сделал бы, чтобы рисковать моей жизнью, и даже если бы его каким-то образом заставили, я бы увидела это в нем. — Ее взгляд далек, воспроизводя последние минуты. — Я бы знала…

— Я верю тебе, Соф. — Глаза снова падают на шлевки.

— Ну, если ты веришь мне, ты единственный. — Она встречает мои глаза, острый край горечи прорывается через них. — Trodairí говорят, что семьи всегда отрицают, что их близкие способны на насилие.

— Ярость — то, что мы думали, было оправданием для trodairí — реальна. Я видел ее. — Я заставляю себя взять еще один кусочек arán. Я изголодался, и каждый кусок — это жесткий комок в горле. — И если она коснулось твоего отца, то становится еще хуже.

— Я была той, кто нашла ему работу на базе. — Она все еще ничего не предает языком своего тела. — Собирая образцы, находясь в этой холодной воде весь день, его артрит становился настолько сильным, что он едва мог ходить по утрам. Я уговорила офицеров из снабжения нанять его в качестве кладовщика.

Даже в детстве красноречие Софии могло уберечь от любой неприятности.

— Если бы не я, — шепчет она, ее пустые глаза фокусируются на болотных сапогах, все еще стоящих у двери — его бы даже не было там.

Утром меня вырвало из сна стуком града по крыше, и я вскакиваю от прилива адреналина. Меня окружают ветхие панельные стены, и в какой-то момент я совершенно дезориентирован. Тогда до меня доходит: я у Софии и сплю в старой комнате ее отца.

И этот звук не град. Это отдаленная стрельба.

Я, ошеломленный, вылезаю из-под тонкого одеяла, встаю на ноги и тащусь открыть заднюю дверь. Грязные, импровизированные улицы города полны людей, несущихся таким образом, как будто пытаются найти укрытие. Перестрелка слышна с болот. Увеличенное патрулирование армии должно было найти Макбрайда и его людей — или иначе — Макбрайд завлек их в ловушку. Тактика, которую придумала моя сестра. Тактика, которую я помог передать.

Целые взводы солдат дважды пробегают навстречу звукам боевых действий. Нет никаких признаков Джубили, но я не уверен, что смогу сказать, была ли она среди них. Когда они все одеты в шлемы, бронежилеты и блоки питания для боеприпасов, невозможно даже сказать мужчина это или женщина. Они все похожи друг на друга.