Кто я для тебя? (СИ) - Белицкая Марго

Гилберт вздрогнул: в устах Фридриха слова о его чувствах к Эржебет, в которых он себе-то с трудом признался, звучали почти кощунственно. Как бы Гилберт ни уважал короля, но такое вторжение в сокровенный уголок своей души воспринял в штыки.

— Я, по-твоему, бесчувственный чурбан, годный только на то, чтобы саблей махать? — хмуро осведомился Гилберт. — Может мы и не люди, но и не какие-то там механизмы… У нас тоже есть мечты и желания!

— Я и не спорю, — мягко произнес Фридрих. — Ты гораздо человечнее многих людей, с которыми я сталкивался. И я до сих пор поражаюсь странности твоей природы.

— Ага, давай еще расчленим меня во имя передовой науки и проверим, какое у меня сердце, — зло бросил Гилберт.

— Сердце у тебя, может, и человеческое, оно любит и страдает, но в первую очередь ты страна. Ты не принадлежишь только себе.

Фридрих грустно улыбнулся.

— Как и я. Мне кажется, мы во многом похожи, я даже понимаю тебя, ведь я, как король, тоже не могу дать волю своим чувствам. Я постоянно должен оглядываться на вельмож, на народ, на соседние страны.

Гилберт был вынужден с ним согласиться.

«Да уж, Фриц, ты все-таки мудрый, особенно для человека у власти. Я никогда не мог делать то, что мне хочется. Я никогда не мог просто любить ее. Всегда что-то мешало, войны, Садык, Родди. И политика, политика».

Но Гилберт был слишком упрям, чтобы легко отступить, приняв доводы Фридриха.

— С чего ты взял, что я не думал о выгоде для нас? — Гилберт с вызовом взглянул на короля. — Родди ослаб, я смогу уговорить Лизхен поднять восстание. Если мы заключим с ней союз и вместе выступим против Вены…

— Исключено! — резко перебил его Фридрих. — Сейчас мы еще не готовы к войне. Да и сама Венгрия тоже, пусть она смогла предоставить Австрии подкрепление. Да и как отреагирует европейская общественность на такой союз? Я боюсь, что многие захотят прийти на помощь Габсбургам в усмирении мятежа, опасаясь нашего усиления. У Франции остались к нам счеты за сепаратный мир… В общем, я не хочу так рисковать. Нам стоит сосредоточиться на улучшении армии и управлении Силезией.

Фридрих замолчал, бросил на Гилберта извиняющийся взгляд.

— Прости, но тебе придется забыть о союзе с Венгрией.

Гилберт ничего не ответил, молча поднялся с кресла и вышел за дверь.

«Отказаться? Отпустить ее? Да черта с два! Только не сейчас!»

Гилберт вернулся в берлинский дворец, молнией пронесся по коридору к своим покоям. Все, что он сейчас хотел, это обнять Эржебет, ощутить сладковатый вкус ее губ, почувствовать, что она рядом.

— Я вернулся, Лизхен! — гаркнул он с порога, распахнув дверь. — Ты скучала?

Но комната ответила ему гулкой тишиной. В покоях было пусто. На полу валялся небрежно брошенный темно-синий халат, двери шкафа были распахнуты, одежда — в беспорядке, словно в ней кто-то долго рылся. Все указывало на то, что Эржебет поспешно убегала.

— Господин Пруссия, — робко пискнул слуга у Гилберта за спиной. — Вам подавать обед в комнату, как обычно?

Гилберт стремительно обернулся, схватил лакея за грудки, хорошенько встряхнул.

— Где госпожа Венгрия?!

— Она отбыла сегодня днем.

— И как вы ее отпустили, ублюдки?! — взревел Гилберт.

— Но… Но… вы не давали никаких распоряжений… — стремительно бледнея, залепетал слуга. — И мы все думали, что…

— Заткнись, убожество! — Гилберт отшвырнул лакея в сторону и бросился в конюшню.

Гилберт не ожидал, что Эржебет сама сбежит от него. Он был уверен, что смог ее подловить, добившись от нее обещания. Она ведь никогда не нарушала слова. Никогда, кроме этого раза.

В конюшне Гилберт заметил, что Эржебет взяла того самого жеребца, которого он ей подарил — замечательный, быстрый конь, самых лучших кровей. Он знал, как она ценит лошадей, и давно хотел преподнести ей именно такой подарок.

«Раз она взяла его, то уже к середине завтрашней ночи будет в усадьбе Родериха, а может даже раньше. Перехватить ее в дороге я уже не успею».

Гилберт понимал, что ему сейчас опасно приближаться к австрийским границам, но желание вернуть Эржебет было сильнее осторожности. Он запрыгнул в седло и отправил коня в галоп.

«Ты не сбежишь от меня, Лизхен».

С утра Эржебет занялась делами, которые успели скопиться за время ее отсутствия. Нужно было разобраться с многочисленными письмами, докладами чиновников, отчетами о сборе урожая. Но на самом деле ею, скорее, двигало не чувство долга, а желание скрыться за горами бумаги от своих проблем. Получалось это не слишком хорошо. Она никак не могла сосредоточиться, все время мыслями возвращаясь к Гилберту, вспоминая каждый взгляд, каждое прикосновение, каждое слово, в сотый раз пытаясь сложить все воедино и понять, как же он к ней относится.

В какой-то момент Эржебет осознала, что уже очень долго сидит, невидящим взором уставившись на буквы в послании одного из австрийских министров. Тогда она отбросила бумагу, смирившись с тем, что поработать сегодня не удастся.

Эржебет встала, прошлась по комнате, машинально поправила подушки на диване.

— Ай-ай-ай, Лизхен, ты ведь дала мне слово. И сбежала при первой удобной возможности.

Эржебет почувствовала, как по спине побежали мурашки. Медленно, словно преодолевая сопротивление вдруг уплотнившегося воздуха, она обернулась.

Гилберт сидел на подоконнике, небрежно облокотившись плечом о раму. Солнце светило ему в спину, его лицо оставалось в тени, от чего и без того не отличавшиеся миловидностью черты приобретали зловещий оттенок: красные глаза сверкали, точно раскаленные угли, улыбка как никогда напоминала волчий оскал. Эржебет отлично знала это выражение — Гилберт был в бешенстве. От него буквально исходили волны ярости, Эржебет вздрогнула от разлившегося по венам щемяще-приятного ощущения опасности. Нет, она не боялась его, никогда не боялась. Наоборот, ее пьянило чувство балансирования на самом краю пропасти, удовлетворяло ее дикую потребность в чем-то, чему она не могла дать объяснения. В этом была другая сторона их отношений, полная первозданной тьмы, инстинктов — единства и противостояния мужского и женского начала.

«Ты злишься. Злишься… А ты знаешь, как ты особенно красив, когда злишься? Я хочу тебя распалить еще сильнее, хотя это чревато…»

— Мы в нашем соглашении не оговаривали сроки. — Эржебет нарочито равнодушно пожала плечами. — Мне показалось, что с вас вполне достаточно моего общества, Ваше Великолепие.

Гилберт ответил ей снисходительной улыбкой.

— Лизхен, как будто ты сама не слышишь, как надумано звучит эта отговорка.

Он легко спрыгнул с подоконника, с грацией прирожденного хищника двинулся к Эржебет. Она отступила, уперлась спиной в холодную стену. Гилберт подошел к Эржебет вплотную, опустив руки по обе стороны от ее лица, склонился к ней близко- близко, так, что она почувствовала на щеке его обжигающее дыхание.

— Я сам решу, когда мне станет достаточно твоего общества. Мы ведь договорились…

— Ты меня обманул! — выпалила Эржебет. — Заставил дать обещание.

Гилберт насмешливо фыркнул.

— Я? Обманул? Заставил? Почему это? Ты сама пришла. Я тебя никогда не заставлял.

«Верно, верно. Никогда не заставлял, я делала лишь то, что хотела сама. Я пришла к тебе, потому что люблю тебя. А ты меня? Кто знает… Великий Гилберт Байльшмидт любит только себя, верно ведь?»

Он смотрел на нее тяжелым, пригвождающим к месту взглядом. Эржебет в который раз ощутила себя пойманной.

— Ты — моя, — с нажимом произнес Гилберт.

— Я не твоя собственность! — Эржебет тут же ощетинились.

— Проверим?

И прежде, чем она успела возразить, он накрыл ее губы своими.

Жаркий, грубый поцелуй. Язык, властно вторгающийся в рот. Стон наслаждения, застревающий в горле. У Эржебет подкосились ноги, она невольно вцепилась в плечи Гилберта, чтобы не упасть. Он всегда так действовал на нее. Сводил с ума.

Гилберт чуть отстранился, победно улыбнулся.