Я стану твоим зверем (СИ) - Снежинская Катерина

… женщина стоит на краю выступающей ладонью скалы — у самого обрыва, даже щебень из-под подошв сыплется, отчего его зверь нервничает, требуя расправить крылья, подхватить, оттащить беспомощную. Не броситься к ней тяжело, почти невозможно — зверь беснуется. Но он замирает на месте, заворожённый росчерком хрупкой, как яичная скорлупа фигурки на бескрайнем холсте неба, тонкими раскинутыми руками, пряжей светлых, почти белых волос. А больше всего её криком: бездумным, бессмысленным. Счастливым.

— Я люблю небо! — кричит она, подаваясь вперёд, налегая грудью на ветер.

Перепуганный зверь ревёт. Только где-то там, под безумным страхом за эту ненормальную есть уверенность: он не даст ей упасть — никогда, ни за что. Но научит летать. Пусть у неё нет крыльев, зато его хватит на двоих…

… тьма мешается со светом, пластаются в неразличимом тумане, кружатся, дурманят, не хуже огнёвки [19], не давая думать. Где-то сбоку мерно раскачивается луна — он не видит, но знает: она там есть. Крошечные оранжево-алые отблески свечей плещутся в широко распахнутых, будто от боли глазах — светлых-светлых, почти прозрачных с чёрными провалами зрачков. А за ними, за огоньками, его собственное отражение: громадное, чёрное, страшное — чудовище, животное, медведь-шатун, рвущий жертву. Его собственная рука — будто чужая, непривычная — с намотанными на запястье белыми прядями. В ушах, как набатом, тяжелое, с присвистом, со всхлипами дыхание.

Он пытается отшатнуться, но ладошка — такая слабая, такая сильная — лежащая на его загривке, не пускает, её пальцы путаются в волосах, держат куда крепче цепей.

— Мой… — не то судорожный вздох, не то всхлип, не то стон.

И мир окончательно теряет реальность, оставляя только пластающееся огненно-чёрное марево…

… ребёнок замечает его первым, победно гудит не хуже боевого рога, извивается ужом, пытаясь выбраться из материных рук, тянет к нему пухлые, ещё в младенческих перевязочках ладошки. Тогда и она оборачивается, улыбается — привычно, знакомо. Невероятно. Потому что собственная любовь цены не имеет — бесценно, когда любят тебя. А она любит. Его любит…

Девочка спрашивает — он отвечает, не понимая ни вопросов, ни собственных ответов. В голове гудит, мир плывёт, как после хорошего удара по затылку. В горле першит, на глаза давит изнутри — вот-вот лопнут и вытекут. Да и грудь распирает незнакомое, непонятное, очень болезненное, но оставляющее сладкое послевкусие на нёбе: ещё не нежность, не привязанность, не благодарность и уж, конечно, не желание. Надежда на всё это и, может, даже большее?

— Арэн, ты совсем обалдел? Тебя уже обыскались! — орёт невесть откуда взявшийся Велер.

Наверное, сейчас он не только Крылатого, но и стада горных быков бы не заметил. Но от этого желание свернуть братцу шею меньше не становится. Впрочем, рассказать об увиденном — о будущем! — хочется ещё больше. Но зверь настороженно прирыкивает, выпуская кончики когтей и снова втягивая их в лапы: молчи! Не понять, что насторожило, что не так, но привычка слушать его сильна, потому ничего и не говорит, огрызается по своему обыкновению, мол: мне время нужно.

Встать с колена очень трудно. И почти невыносимо отвернуться от малышки, совсем на ту женщину не похожую, но это же всё равно она. Повернутся же спиной совсем уж невозможно. Только он справляется, теперь-то с чем угодно справится! Что-что, а умения ждать хватает, да и ждать не так уж долго.

А перстень-то ей отдал? На руке его нет, значит, отдал, так ведь? Точно отдал, а она взяла и лишь это имеет значение.

— Арэн, с тобой всё в порядке? — тихо спрашивает Нангеши.

— Что не так? — бурчит.

Братья мешают, ему сейчас всё мешает. Оказаться бы где-нибудь одному, укачивая то тёплое, что внутри поселилось.

— Да, может, всё и так, — фыркает Велер, — просто улыбаешься ты не часто. Постой-ка, дай припомнить, последний раз это было… Никогда? Живот прихватило или, наконец, сообразил, что учудил?

— Шуточки твои…

Носок сапога цепляется за щебень, дорожка уходит из-под ног, будто её дёрнули.

… тяжёлое небо в клочьях неподвижных жёлто-серых туч; голые скелеты золотолистов; тихий шорох палой листвы и тоскливый запах прелости; гробница. Крылатая поворачивается, словно на звук шагов… Поворачивается… Поворачивается… Уложенные в сложную причёску волосы белеют под алым покрывалом. Светлые глаза неживые, стеклянные от слёз, не видящие. Губы сжаты плотно, в почти невидимую полоску, у уголков глубокие морщины. Её зверь ревёт, бьётся в бесконечной агонии.

— Она же не Крылатая! — собственный голос доносится из такого далёкого далека, что он едва слова разбирает.

— Кто? Ребёнок? Да человек она, человек!

Кажется, он хохочет, а, может, и нет. Но это ведь и вправду смешно! Шанс, чтобы как у всех, есть. Да что там! Есть шанс, чтобы не как у всех! А конец-то всё один: выбирай. Не ошибись только.

Ренна потёрла лицо. Голова не кружилась, но мир странно двоился, будто золотолисты загораживал призрак дворцового парка. А ещё собственное тело ощущалось непривычным, неловким, слишком маленьким и чересчур гибким, гуттаперчевым почти. Эхо чужих мыслей и чувств толкались под черепом, силясь выпихать её собственные. Но неприятное быстро уходило, таяло. В прошлый раз было так же.

— Но я же действительно не Крылатая… — пробормотала, слыша свой голос будто со стороны.

— Не Крылатая, — ответ Нангеши был ещё тише, неразборчивее. — Не спрашивай, почему так. Я не знаю. Духи не пожелали объяснить.

— Впрочем, это неважно, — её высочество мотнула головой, стряхивая остатки наваждения. — Объясните лучше другое. Ему… То есть, я хотела сказать Арэну… В общем, он не умереть боится, а оставить… Вы понимаете? Чтобы кому-то плохо стало боится, — Ренна покосилась на Говорящего, убедившись, что тот кивнул, мол: понял. — Согласитесь, это же ненормально! И ещё. Там, когда кольцо показало… Ну, про меня. Про нас. Он же обрадовался, тогда почему?..

— Почему он от тебя отказался или почему его так поразило, что Крылатая — это ты? — мягко уточнил дракон. — Впрочем, ответ один. Только мне придётся…

— Нет, больше никаких видений!

Принцесса шарахнулась, забыв, что сидит, больно ткнулась локтём в землю, да ещё и ладонь о сучок расцарапала.

— Да я просто кое-что рассказать хотел, — безмятежно уточнил Нангеши.

Его лица Ренна, конечно, не видела, но почему-то показалось, что дракон рожу скорчил: брови приподнял эдак невинно-невинно и губы бантиком сложил. Её высочество не выдержала — фыркнула. Хотя, наверное, смех в такой ситуации не слишком уместен.

— Рассказывайте! — позволила милостиво, отирая рассаженную ладонь о подол.

— Только не говори Арэну, что ты от меня информацию получила, ладно? А то останутся Серые Скалы без Говорящего с духами. Людям это знать не положено. — Дракон откинулся, опёрся на локти. — Видишь ли, последние несколько веков Крылатые только и делают, что отступают. Раньше мы ещё и здоровенный кусок степи контролировали, хватало сил стойбища Харсовых тварей громить. А теперь только Грань удерживаем, да близлежащие деревни. Впрочем, ты сама видела, что и это удаётся не всегда.

— Почему? В смысле, почему так получилось? — негромко, даже дыхание невольно задержав, спросила Ренна.

Информация и впрямь оказалась сногсшибательной. Во вполне прямом смысле — принцесса порадовалась, что уже сидит, а то не избежать бы конфуза.

— Нас очень мало, — просто ответил Нангеши. — И с каждым поколением становится меньше. Да и не все Крылатые охотно ходят в патрули. Многие предпочитают оставаться дома: мастерить, торговать. Кто-то даже поговаривает о том, чтобы шахты завести. Такие занятия им нравятся больше и на выкупы скопить легче.

— А Арэн ничего не хочет менять?

— Нет, дело не в нём, а в нашем отце, — Говорящий вроде бы поморщился, да и тон у него стал таким… кислым. — Он как раз хотел всё изменить. Точнее, не всё, а чтоб было, как раньше, вернуть Крылатым силу. Но одно дело хотеть, а другое сделать. Только от его желания больше детёнышей рождаться не стало.