Беглая (СИ) - Семенова Лика

Я медленно пошла под навесом, не чувствуя замерзших ног. Ускоряла и ускоряла шаг. Наконец, выскочила и побежала от фонарей туда, где было чернее всего. К счастью, ливень закончился так же резко, как и начался. Я нырнула в первый попавшийся черный проулок, не задумываясь, куда он может привести, пропетляла чулком переходов и выскочила на неожиданно людную улицу, освещенную редкими фонарями. Но не могла отделаться от мысли, что Тарвин Саркар стоит прямо за спиной. Этот томительный обездвиживающий страх захлестнул все остальное, но вместе с ним я сиюминутно испытала кое-то пугающее ликование. Хотелось кричать. Я вдруг ощутила себя обреченной загнанной дичью. Обессилила, сраженная каким-то необъяснимым яростным приступом паники. И остро осознала, что испытала бы облегчение, вернувшись. Я почти хотела, чтобы он нашел меня. Прямо сейчас.

Сердце колотилось до боли, сжималось от каждого звука; дыхание с шумом вырывалось из груди. Я была среди толпы, но ощущала только его незримое присутствие. Он был невидимыми путами, сковавшими меня, он бродил в моей крови. Я кругом слышала его голос, гудящий в ушах, чувствовала запах, его безжалостные сильные руки, способные переломить меня, словно прут. Преступное болезненное наслаждение в этой слабости! До рези между ног хотела ощутить его в себе, кричать до хрипа от сиюминутного восторга и принадлежать только ему, отдавать свое тело, как единственному законному владельцу.

Ненавижу! Ненавижу!

За то, что он сделал со мной. Подлый коварный палач. Проник в мою кровь, словно яд. Я едва не сдалась, едва не приняла эту жестокую участь. Едва не совершила непростительную ошибку. Роковую ошибку. Я была слаба. Но я не просто слабая женщина… я… Я невольно покачала головой: сейчас это было проклятьем. Самым черным из всех. Самым невыносимым. Теперь все пути назад отрезаны. Я должна покинуть Фаускон, даже если это будет невозможно. Должна! Бежать, не разбирая дороги, не жалея сил.

Я вновь нырнула в подвернувшийся узкий темный переулок, чтобы скрыться от чужих глаз, под ногами захлюпала вода. Здесь остро воняло мочой… Плевать. На Эйдене едва ли было лучше, особенно возле кабаков. Я прижалась спиной к стене, утерла взмокшее лицо руками, шумно выдыхая. Еще и еще. Прижала ладони к вискам, чувствуя яростное биение пульса. Казалось, от этого набата лопнет голова.

Нужно добраться до любого из портов. А там… У меня не было никакого плана. И какой может быть план? На Фаусконе! Я женщина — этим все сказано. Здесь это приговор… Без денег, без асторских документов, без сопровождения, без декларации выезда… И каждый довод будто вбивал меня, словно гвоздь, в эти зловонные мокрые плиты. По самую шляпку.

Я тронула под плащом ошейник, пальцы коснулись холодных камней. Это дерьмо стоит более чем достаточно — бриллианты чистой воды, мне ли не знать. Пожалуй, на них можно купить целое судно вместе с не слишком чистоплотной командой… Я с остервенением дернула. Знала, что бесполезно. Снять этот собачий повод может только он… Но даже если каким-то чудом удастся, — как продать? Меня или вернут, или убьют, чтобы ограбить и замести следы.

Я нервно покачала головой — мои теории были наивными. Здесь. Я женщина… Бесправная. Меня наверняка может остановить любой. Любой, у кого возникнет какой-то вопрос или подозрение. И сколько у меня времени?

Меня неотступно преследовала еще одна мысль. Не слишком важная в эту минуту, но… что будет, если он узнает, кто я?

Нет, не так. Вопрос следовало ставить иначе: когда он узнает. Дело лишь во времени. Или уже знает? Глупо было бы утешать себя наивными сказками… И что он сделает? Поднимет шум? Или остережется такого позора и станет действовать тихо?

Я вновь покачала головой, словно отгоняла непрошенные мысли. Сейчас я не должна об этом думать. Лишь о том, как уйти, спрятаться, исчезнуть. Сейчас только это имело значение.

Я осторожно выглянула из-за угла, замечая, что толпа на улице начала редеть. Ночь сгущалась. Разгорались новые и новые фонари. С одной стороны — ночью меньше глаз. А с другой… в толпе всегда проще затеряться. Но одинокая женщина без сопровождения вызовет слишком много вопросов — это уже было очевидно. Нужно торопиться, хотя бы уйти как можно дальше от этого места. Я шагнула, но, тут же, содрогнулась, как от удара током — меня схватили за руку:

— А ну, стой!

44

Казалось, я толком и не видел ее прежде. Впрочем, видел лишь дважды. И, уж точно, так пристально не рассматривал… Теперь же хотел уловить каждую несовершенную черту. Запомнить. Сличить с чертами ее матери. Но ее ли?

Принцесса Амирелея смиренно стояла передо мной, не отводя пустого взгляда. Прямая, спокойная, безропотная. Такая, какой и полагалось быть жене. Она будет стоять столько, сколько я пожелаю. Так, как пожелаю. Там, где пожелаю. И не посмеет возразить или ослушаться. В Чертогах знают свое дело.

Ни-че-го. Ни единой линии… Сейчас я жалел, что не забрал у Креса изображение ее отца. Просить повторно было глупо. Если не неосмотрительно… Но теперь одно лицо казалось мне всего лишь видоизмененным отображением другого. Настолько нелепым было это очевидное сходство. И внутри, в самой сердцевине грудной клетки, колыхнулась закипающая лава. И неприятный холодок по спине — предвестник сомнений, которым я не хотел давать волю. Это было слишком безумно. Но чутье… Я будто начинал улавливать разлитый в воздухе след и заражался азартом.

Наконец, я отвернулся. Смотрел в окно, замечая, что небо уже сменило цвет. Скоро опустится ночь. Облака внизу были непривычно темными, свинцовыми. Наверное, в Нижнем городе будет дождь. Я медлил. Сам не понимал, почему. Повернулся почти через силу.

— Ты помнишь свой дом, Амирелея? Ты помнишь Нагурнат?

Она с готовностью кивнула без тени сомнения:

— Конечно, повелитель.

— А свою семью?

Она вновь кивнула:

— Разумеется, повелитель.

Я подошел, снова всматриваясь в ее лицо:

— Твоя мать… Опиши мне ее. Я хочу знать, какой она была.

Снова покорный кивок:

— Конечно, повелитель. Моя матушка была королевой Нагурната. Благородной, справедливой, милосердной, воплощающей…

Я раздраженно стиснул зубы:

— ... не надо этого. Опиши мне ее внешность. Подробно.

Это пожелание снова не вызвало никакой реакции. Лишь спокойствие и покорность. Но я уже не был уверен в том, что это незамутненное спокойствие — итог работы Чертогов. Их учат подавлять эмоции, но не могут от них совсем избавить. Даже Разум… порой, в ее глазах бушуют настоящие бури. И эта малость отличает их от бездушных кукол. Они не пусты. Но Амирелея, стоящая передо мной, казалась пустым бочонком, в котором гуляет ветер, издавая гулкий свист. Почему я раньше не замечал этого? Я усмехнулся собственным мыслям: по своей же вине; раньше я на нее не смотрел. И не видел, даже если смотрел.

Она облизала губы. Но это был не суетный жест, не мимолетная нервная слабость. Просто они подсохли и, вероятно, доставляли дискомфорт. Принцесса Амирелея демонстрировала удивительное равнодушие к своему прошлому.

— Матушка была очень красива, повелитель. Высока ростом, стройна. С белой кожей. У нее были прекрасные светлые волосы и большие ясные глаза. Продолговатое лицо, аккуратный ровный нос с тонкими изящными ноздрями, равновеликие губы. Не тонкие, но и не чрезмерно пухлые. Брови вразлет, которые обычно немного чернили…

Амирелея продолжала говорить так, будто описывала кресло или вазу с фруктами. И произносимые слова никак не отражались в пустых голубых глазах. Она не сказала ничего нового. Я хотел лишь сличить ее воспоминания и то, что видел собственными глазами. Без сомнения, принцесса описывала ту же женщину. Но это едва ли что-то проясняло.

— Вы похожи? Ты и твоя мать?

Она с готовностью кивнула:

— Так утверждали.

Я невольно замер, чувствуя, как сердце затаилось и пропустило удар. Это было очевидной ложью. Настолько нелепой, что утверждать подобное можно было только с измененным сознанием. Или… С тех пор прошло шесть лет… Но, все же, едва ли за эти годы можно было преобразиться до полной неузнаваемости.