Дорогами нечисти (СИ) - Ветрова Варвара

В мешке действительно оказались пряники. Облитые какой-то странного цвета глазурью, они были сделаны в форме звезд и полумесяцев.

— Лоен принес, — сказала Нейя, — сторговал где-то за баснословную цену. Небось опять с юшцами виделся.

Пользуясь случаем, я стащила из миски приглянувшийся мне пряник и с удовольствием надкусила его блестящий бок.

К моему вящему восторгу, пряник оказался с начинкой. Яблочное повидло, выполнявшее роль оной, было сварено как надо — без обилия сахара и с добавлением корицы.

— Вкусно, — зажмурилась от удовольствия я. Женщина, с улыбкой наблюдавшая за моими действиями, расцвела.

— Мне очень приятно видеть в своем доме человека, который так искренне радуется мелочам, — сообщила она.

Внезапная откровенность невесть отчего заставила меня устыдиться и уткнуться носом в чашку. Из чашки вкусно пахло смородиновым листом и мятой. А еще…

— Вишневые веточки? — Я вопросительно взглянула на Нейю.

Женщина ответила не сразу, прежде изучив меня внимательным взглядом. А затем неожиданно поинтересовалась:

— Хорошо в травах разбираешься, значит?

Я передернула плечами и честно призналась:

— Не особо. Чему-то научена, что-то читала, о чем-то не имею ни малейшего представления.

— А кто тебя учил? — последовал следующий вопрос.

Прежде чем ответить, мне пришлось собраться с мыслями. Затрагивание настолько болезненной темы не могло пройти бесследно.

— Госпожа… госпожа Мирьям. — Голос осип, и, чтобы продолжить, мне пришлось откашляться. — Она жила под Майкорсом. Взяла меня на обучение.

— Надолго?

— На два года, — грустно улыбнулась я, — почти на два года…

Спустя три дня после похорон из нашего дома вынесли последний стул. Не постыдились разобрать даже печку — пронюхали, что травницы хранят там особо ценные ингредиенты. Но просчитались — не настолько богаты мы были.

Стоя на пригорке, я сжимала в руках небольшую дорожную сумку и, наблюдая, как занимается пламя на прохудившейся соломенной крыше, думала, как жить дальше.

Нет, можно было, конечно, спуститься и сообщить охреневшим жителям поселка, что они не правы. Да вот только жила я здесь на хромых птичьих правах, и они это прекрасно знали. Особенно староста — полуглухой старик Мартис, захаживающий, бывало, к нам за мазью от ревматизма. Каждый раз, сидя на низкой лавке для посетителей и наблюдая, как я хлопочу у печи, он интересовался, кем я прихожусь госпоже целительнице. Та до поры до времени культурно отшучивалась, но я была уверена, что наступит день, когда шутки закончатся и придется держать ответ.

Но день не наступил.

Больше не мешкая, я закинула сумку на плечо и, бросив последний взгляд на полыхающий дом, сбежала с пригорка.

Мне срочно нужна была лошадь.

Дождь глухо барабанил по крыше. Недопитый чай в чашке давно остыл, надкусанный, но так и не съеденный пряник сиротливо приютился рядом. Словно пытаясь нарушить повисшее после моего рассказа молчание, наяда зажгла свечу, и теперь причудливые отблески прыгали по стенам.

— Вот так, — печально констатировала я, все еще сжимая в руках чашку. — А затем я приехала в Майкорс, сняла комнату. И завертелось…

Женщина задумчиво кивнула.

— Как все получается… Выходит, у каждого была своя война.

Вновь повисло тягучее молчание, которое в силу природного любопытства теперь пришлось разбавлять мне.

— Вас ведь тоже затронуло. Мне Майлс рассказывал.

— Про лагерь, что ли? — отмахнулась женщина. — Да, было дело. Для большинства. А у нас, наяд, были свои задачи.

— Какие?

Прежде чем ответить, Нейя повертела в руках кружку, заглянула в нее, точно надеялась увидеть что-то кроме недопитого чая, и наконец отозвалась:

— Наша жизнь нам не особо принадлежит, у нас слишком ценный дар. Его предпочитают использовать… в общественных целях. Только вот цели изменились.

Я безмолвствовала, боясь нарушить тот хрупкий кокон доверия, который возникает между женщинами вне зависимости от возраста, стоит только этим женщинам остаться наедине. Такие разговоры случаются редко — слишком редко, чтобы пренебрегать ими.

— Мы умеем лечить, — тем временем продолжала женщина, — не только тела, мы лечим души. И зачастую выходит так, что к моменту, когда душа исцелена, от наяды остается только тело. — Она грустно улыбнулась. — Многие так и доживают свою жизнь: не чувствуя и не ощущая. Только существуя. До конфликта с Марилоном нас предпочитали использовать как искусных лекарей для высокопоставленных особ — лордов, членов королевского Совета… Мы и лечили. Кто бы знал, что их волновало — измены, любовницы, ревность, злоба, обида. Но мы лечили. А потом пришла война, и мы вновь лечили. Тех, кто хотел забыть ужасы конфликта, — беженцев, лишившихся крова. Детей, оставшихся без родителей. Жен, потерявших в одночасье мужей и кров. Всех, кто хотел забыться. Многие из нас оставили свой дар там, в этих людях. Но поверь, это куда приятнее, нежели знать, что ты тратишь себя для исцеления какого-то высокопоставленного выскочки от беспочвенной ревности. Это правильнее. Ценнее.

Я сцепила в замок похолодевшие руки. Слишком нагим получался разговор, слишком многое обнажалось в этом неверном, дрожащем свечном пламени. На этой кухне с выскобленным полом и синими занавесками. В этом уютном доме с геранью на окнах.

К тому же было кое-что еще, что я проигнорировать просто не могла.

Ожидание взаимности. И осознание, что она поймет.

На принятие окончательного решения ушло всего полстука сердца.

— Я не хотела выходить замуж, — выпалила я как на духу, — совсем не хотела!

Отвернувшаяся было к окну женщина повернула голову и внимательно посмотрела на меня.

— Расскажешь? — тихо спросила она.

И то ли повисшая в воздухе откровенность повлияла, то ли доверие, возникшее между нами, — не знаю. Но я решилась. И, не расцепляя стиснутых рук, я говорила, говорила, говорила… И о своем странном бизнесе, и о случайно заключенном браке, и о дальнейших приключениях, смешных и не очень.

А Нейя слушала. Слушала внимательно, вдумчиво, иногда задавая уместные вопросы и не интересуясь тем, что мне хотелось оставить за кадром. Улыбалась в особо забавных моментах, хмурилась, когда я рассказывала о сложностях, и сохраняла невозмутимое выражение лица, когда речь заходила о Локкурсе и иже с ним.

Наконец слова иссякли. Закончив рассказ нашим прибытием сюда, я сделала глубокий выдох и, увлекшись набором новой порции воздуха, чуть не проворонила вопрос.

Лучше бы проворонила.

— Так ты его любишь?

Я потупилась. Вопрос был откровенным. Слишком откровенным.

— Мне хорошо с ним, — призналась я.

— Поэтому ты не рвешься в Райдос?

— Не только поэтому, — ответила я прямо на терзавший меня вопрос, понимая, что этим самым сдаю себя с потрохами.

— Потому что рядом Марилон?

Воздух в легких внезапно закончился. Тщетно попытавшись не показывать волнения, я исподлобья взглянула на женщину:

— Откуда вы знаете?

Моя собеседница пожала плечами:

— Бурелом не пропускает марилонцев, девочка. Я бы купилась на твои темные волосы и смуглую кожу, если бы не твои глаза. Они ведь у тебя другого цвета, правда?

С трудом проглотив ком в горле, я медленно кивнула.

— Не стоит прятать свое прошлое. Ты не виновата в том, что родилась не там.

Ответить у меня так и не получилось — губы предательски задрожали, по щекам полилось что-то горячее, и, не в силах больше сдерживаться, я уронила голову на руки и разрыдалась.

Плакала я долго. Со шмыганьем носом, завываниями и всем тем, что так не рекомендовано демонстрировать девушкам, желающим удачно выйти замуж. Где-то на середине процесса, когда я устала выводить рулады и перешла на более удобные с точки экономии энергии всхлипы, Нейя пересела на мою лавку и, мягко обняв, привлекла меня к себе. Повинуясь нежданной ласке, я вновь включила сирену на полную громкость и успокаиваться начала лишь тогда, когда поняла, что мне нечем дышать.