— Мне не велено.
— Тогда стой здесь!
— А ты воротишься? — спросила русалка без лукавства, с надеждой в голосе.
— А это как получится.
— Осерчал князь и на Прасковью нынче, — прошептала русалка. — Не велел носу на двор казать.
— Вот как? — задумалась княжна. — Тогда пойду к ней, утешу. А пока стой. Мне к Туули сходить надо позарез.
— А ты не ходи… Ты сверху в глазок загляни.
— А есть глазок там?
— Есть. На холмик заберись. Вытяни папоротник самый большой, а потом обратно дырку им заткни. Туули ничего не заметит. Это нам дедушка Леший подсказал. Он сам глядит туда, прежде чем в гости заявиться. Смотрит, в духе ли старая али обождать до тихой погоды.
— Спасибо тебе, милая Дуняша, — улыбнулась Светлана. — Я мигом обернусь. Мне б увериться только, что жив-здоров дружок мой. Я мигом.
И побежала с прежней прытью, но последние шажки на цыпочках, крадучись, делала. Потом оглянулась, прежде чем на крышу землянки взобраться. Отвела руками огромные лапы папоротников, нашла самый большой и припала глазом к глазку. Ничего не видать ей, темно, задымлено. Так что глаз на ухо сменила. Лежит на земле и слушает, как князь Мирослав Сашеньку отчитывает.
— Сколько раз говорить тебе, что учиться должно не у подражателей, не у Полежаева твоего, а от истоков идти, от самого Пушкина…
Точно ведь Сашеньку — не станет князь с бабкой о поэзии рассуждать.
— Да вы послушайте, князь! — и вот он, голос Сашенькин. Дрожит. За свою честь поэтическую обидно до слез ему. — Забудь со мной на миг про безмятежность,
В моих объятьях не отыщешь сна,
Зато познаешь, что такое нежность.
Ее испить даст ночь тебе сполна…
Сорву тебя, что розу в одночасье,
За каждый шип лобзаньем отплатя,
Познаешь миг невиданного счастья,
Доверься мне, о милое дитя.
Тебе шестнадцать с половиной весен,
Как ты недавно я была млада,
Сребром власы жестоко красит осень —
Спеши любить, ведь наша жизнь кратка.
Твои уста сочатся сладким медом,
Прохладой веют тонкие персты,
Позволь тебя перед твоим уходом
Воспеть как воплощенье красоты.
— Не было печали, купила баба порося!
Это Мирослав вскочил, зашагал по землянке, потому что голос приблизился к тому месту, где княжна ухом к земле припала, сравнявшись цветом ланит с зарей.
— Ты никогда, услышь меня, милейший, в силу некоторых природных причин не станешь русской Сапфо и этими стишками не сыщешь себе пушкинской премии, как твоя Мирра Лохвицкая, а только посмешищем станешь… А кабы чего и хуже с такими стишками не вышло. Зол на тебя Федор Алексеевич, ох как зол… Это я по доброте душевной все тебе спускаю, но и у доброты, друг мой сердечный, терпение не вечно. Езжай-ка ты, милый, по собственной воле в Сибирь…
У Светланы аж дыхание перехватило, и она чуть не ахнула в голос.
— Вот честно, молодой человек, тебе и вправду только в рубахе по деревням и ходить да сказки записывать… Подальше от моего дома… Не про тебя невеста. Один позор стерпел, два не стерплю. Сиди тут до заката. Заберу с собой в город. Позволю проститься с дочерью моей в моем присутствии и в путь-дорогу…
Ничего не ответил поэт, но тишина в землянке воцарилась жуткая. И не знала Светлана, где Туули сейчас. А как вдвоем их оставила и сама в лес ушла, а вернется и увидит ее подслушивающей. Вскочила княжна, охваченная страхом и стыдом, посадила обратно в дырку папоротник, расправила лапы его примятые и выдохнула. Но легче не стало. Боль за Сашеньку и обида на отца с прадедом взяли верх над осторожностью, и она уже руку к двери занесла постучать. А что такого — вернулась, мол, за плащом графа да Бабайкиной телогрейкой.
— Не ходи, — услышала она за спиной голос Дуняши.
Высунулась русалка из кустов у нее за спиной и снова в них нырнула.
— Не пойду, — отозвалась Светлана и к кустам пошла. — У озера ждать буду, а ты тут сиди карауль. Как увидишь, что князь ушел, не смей к нему подходить. Ко мне беги сказать, что могу к бабке идти. А коли не выйдет до заката или выйдут они вдвоем, еще быстрее беги, чтобы я дома раньше их оказалась. Поняла наказ мой?
— Поняла, Светланушка. Покойна пусть будет твоя душенька. Все сделаю, как велено. А ты ступай к подруженькам и не печалься ни о чем… Солнце скоро к закату клониться начнет. Не так припекать будет, и выйдем все мы хороводы хороводить. Весело будет с подруженьками, и оглянуться не успеешь, прибегу к тебе. Отведу тебя к твоему суженому…
— Типун тебе на язык, дура! — выкрикнула Светлана и рукой рот прикрыла. Услышит кто, и все планы на ветер. — Не суженый он мне и никогда не бывать ему им. Несчастный он, а убогим помогать надобно. Сиди и молчи. Не понять тебе людской души… Давно померла ты. Ох как давно…
Склонила русалка голову, вынула гребешок и в волосы запустила. Схватилась Светлана за свою косу, а нет ленты больше. Потеряла, пока бежала.
— Очи темные нас полонили, прелесть девичью схороводили…
— Да тьфу на тебя! — сплюнула Светлана и прочь побежала.
По дорожке сначала, чтобы ленту отыскать — нет ее нигде, а волосы уже по ветру развеваются. И вся укрытая ими добежала она до озера, где по камням разлеглись русалки: кто ногами в воде, кто по пояс, а у кого лишь голова видна. Жарко им, ночным созданиям, солнце бледную прозрачную кожу прожигает насквозь. Но, завидев Светлану, повыскакивали из воды, глянули на нее и ахнули — в крови был сарафан ее.
— Да кто ж посмел… — взвизгнула маленькая Аксинья.
— Да петух, тобою удушенный и посмел! — расхохоталась в ее маленькое серьезное личико Светлана.
— Сымай рубаху! — топнула Аксинья маленькой ногой. — Сымай, тебе говорю. Прополощу в озерце…
— Да как же прополощешь? — улыбнулась Светлана. — Обережная рубаха моя…
— А она дура прилежная! — расхохоталась за ее спиной сестра.
Маленькая Аксинья разозлилась, схватила камень с бережка и швырнула в сестру — та сама камнем в воду и полетела.
— Сымай, говорю! — насупилась русалочка. — Сама стирай, я тины тебе со дна добуду. Срам такой ходить.
— А голой не срам по лесу расхаживать? — засомневалась княжна.
— А кто тебя, кроме нас, увидит до заката-то? Если только дедушка Леший. Сымай, пока добром прошу! Покуда солнце над соснами стоит, просохнуть успеет.
