Здесь драконы не пролетали? (СИ) - Абалова Татьяна

Настя Обухова, она же Пух, свято верила, что обладает пышными телесами вовсе не потому, что дружит с поварихой и частенько наведывается к ней «поболтать». Все дело в ее деревенских корнях и широкой кости. Обладая природной практичностью, граничащей с пронырливостью, она быстро наладила связь с обслуживающим персоналом, и умело извлекала выгоду из такой «дружбы». Если Белая кость кривила лицо при виде садовника с вечно грязными руками, то Пух бежала подержать лестницу или вместе с ним искала пропавший секатор. Но зато на ее подоконнике всегда благоухали свежесрезанные цветы, а на столе дразнила изобилием ваза с фруктами. Улыбчивая, с шикарной рыжей косой и искрящимися любопытством глазами, Настя среди прислуги завоевала всеобщую любовь. Чего греха таить, я тоже пользовалась ее талантами. До поры до времени.

Однажды, когда мы в тайне от всех предавались чревоугодию, в комнату к Пуху вломилась директриса. За ней шел завхоз с напольными весами в руках.

Если мой вес еще как-то вписывался в шкалу шестнадцатилетних девиц, то Настя провалилась.

Под бдительным взором директрисы, завхоз повытаскивал все наши заначки. Даже я поразилась количеству булочек, бубликов с маком, шоколадных батончиков и прочих «гадостей», когда их извлекли на свет. На следующий день в школе появился Сим Симыч.

Через год строгой диеты и каторжного труда на спортивной площадке, Пух с удивлением обнаружила, что ее широкая кость истончилась.

Ленка Корз нас ненавидела. Хотя она с самого начала выглядела, как высушенная вобла, ее тоже заставили пройти все круги ада. Если у Данте их было девять, Сим Симыч, обладая богатой фантазией и опытом в различных видах спорта, итальянца переплюнул. Мы насчитали как минимум пятнадцать.

Именно уровень физической подготовки натолкнул Пуха на мысль, что нас муштруют для разведывательной службы.

– Да-да, – многозначительно качала она рыжей головой. – А гелейский вовсе не язык королей, а шпионский код.

– Ха, шпионки! – Косточка никак не унималась. Ей обязательно надо было нас унизить.  – Максимум на что вы годны, это работать в качестве эскорта.

Увидев, как наши глаза наполнились гневом, а Пух, сжав кулаки, выступила вперед, Ленка пошла на попятную.

– Разведчицы, так разведчицы. Хотя я думаю, каждую из нас ждет богатенький мужчина. Не зря же на наше содержание тратятся огромные деньги. Нисколько не удивлюсь, что распределение уже произошло.

– Не хочу старика, – Пух, только что чувствовавшая себя разведчицей, не выдержала полной смены курса. Она размазывала по лицу слезы. – Лучше умереть.

– Почему именно старик? – я тоже не хотела, но всегда старалась мыслить логически и не верить на слово. – Разве богатые люди только старики?

– На девяносто девять процентов, – подтвердила Белая кость. Счастливая. Ее забрали еще до того, как она «созрела» для одного из богатеев.

Я с ужасом ждала, когда же приедут за мной. Пух к тому времени уже отбыла из школы, по традиции тайно, даже не успев попрощаться. С ночи ее исчезновения я не находила себе места и с чуткостью суриката прислушивалась к посторонним звукам. Я едва не грохнулась в обморок, увидев своего принца. Как поверить, что мне, сироте, выросшей в коммуналке, достался тот самый один процент? Федор Звездный – предприниматель и сын магната, который по какой-то странной прихоти возжелал своему наследнику непременно русскую жену с неиспорченной кровью, пришел за мной лично.

О чистоте крови можно было бы поспорить, если брать за основу байки бабы Нюры. Я не знала доподлинной истории своих родителей, а потому в душе теплилась надежда, что с их кровью не все так плохо, как мне вдалбливала в голову гроза несунов, а по совместительству моя опекунша.

Сначала я верила, что моя мать влюбилась в грузинского князя (и откуда только взялся?) и изменила с ним отцу. Тот, вернувшись из долгой служебной командировки, застал их тепленькими, за что тут же покарал, а потом, снедаемый чувством вины и невозможностью изменить содеянное, повесился в тюрьме на собственных шнурках.

– Шлюха и убийца – вот чья кровь течет в твоих жилах! – баба Нюра, устав от тяжкого трудового дня, любила расслабиться за чарочкой самогона в компании таких же прожженных правдолюбов: дворничихи тети Кати и таксистки Евгении Павловны.

Когда я немного подросла, то перестала верить им на слово, поскольку место в маминой кровати занимали то полковник КГБ, и в него уже мой отец стрелял, то криминальный авторитет – с ним расправились в кулачном бою, то знаменитый артист, пафосно выкрикнувший «Всех не перебьешь!», прежде чем утонул в ванной.

Одно оставалось неизменным: я дочь шлюхи и убийцы, который повесился на шнурках.

Много позже мне открыли глаза на последнее: шнурков в тюрьме не бывает. Их сразу отбирают, как и ремень. Относительно специализации родителей все оставалось неизменным.

И вот такую магнат приготовил для собственного сына, которого должен был вроде как любить. Судя по тому, что нас, недоучек из элитной школы, разобрали будто горячие пирожки, и не через пять лет, а через каких-то три года, наводило на мысль о нашей уникальности. Я долго размышляла, по какому принципу оценивали детдомовок, и не нашла ничего лучшего, чем признать: мы все трое были сказочно красивы. Но как они рассмотрели эту красоту в гадких утятах, до сих пор оставалось загадкой.

Жаль, что связаться ни с Пухом, ни с Косточкой я так и не сумела. Преподаватели пооткусывали себе языки, а остальные просто-напросто не умели «гутарить» на гелейском. Наказание, несмотря на преждевременное сокращение количества учениц, так и не отменили.

И именно на гелейском с самого начала разговаривал Дайко. Язык королей настолько сделался для меня привычным, что я только сейчас поняла это.

– Эй! Эй! Как тебя там! Проснись! Пора сваливать!

Я с трудом продрала глаза.

Надо мной стоял ночной воришка и тряс перед носом высохшим платьем, думая, что так я приду в себя быстрее. Я потянулась и смачно зевнула. Директриса прибила бы меня за долгое плебейское «А-а-а-а!» и за все эти словечки, что проскакивают в мыслях. Но мне можно забыть все уроки. Я в печали.

Стоило вспомнить, что я делаю в курятнике, и куда собираюсь идти, как сознание тут же прояснилось.

– Отвернись, – скомандовала я, и с ловкостью солдата, научившегося одеваться за время горения одной спички, легко побила армейский рекорд – скинула мужскую одежду и натянула платье. Беглый взгляд в зеркало и брошенная попытка вычесать колтуны (хорошо хоть солому выбрала), завершили утренний моцион.

– Где здесь колодец, чтобы умыться? – я села, приготовившись завернуть ноги в портянки.

Дайко обернулся на голос. Убедившись, что я одета, порылся в моей же сумке и неожиданно кинул в меня бутылкой с водой. Я, изловчившись, поймала ее.

Приятно видеть, как у гадов, думающих, что я девочка-колокольчик, открываются в удивлении рты. Да-да, я ловкая и сильная. Не раз ловила мяч лицом, а потому научилась не нарушать гармонию. Во мне все прекрасно. Это уже слова нашего психолога, стремившегося поднять самооценку детдомовок. Он снимал с нас комплексы так, будто чистил зеленую обертку с початка кукурузы. Слой за слоем. С тех пор я люблю себя и о родителях могу говорить с улыбкой.

– Умоешься здесь. Нечего шляться по деревне. Пойдем, как и собирались, по следу драконов. Ты же хочешь вернуть жениха?

Я хотела.

При свете дня я разглядела качество воды и ужаснулась. Но, прислушавшись к себе и не обнаружив ни колик, ни позывов, махнула рукой. Как только мы с Федором вернемся домой, пройдем обследование. Ни минуты не усомнилась, что так и будет. Человек непременно должен во что-то верить.

– Вот, примерь, – на разложенные портянки вывалилась куча башмаков, похожих на мюли – туфли без задника. Ношенные, но вполне приличного качества. На некоторых из них даже поблескивала бисерная вышивка.

– Откуда такая красота? – я подняла глаза на Дайко. Тот неопределенно пожал плечам. – Своровал?! Уж не поэтому ли нам срочно нужно покинуть деревню?