Гранит науки и немного любви - Романовская Ольга

Как оказалось, дома меня не ждали.

Вскрывая письмо Хендрика, планировала праздничный ужин, но, прочитав первую же строчку, попросила Лаэрта уйти.

Эльф понимающе кивнул и сказал, что посидит внизу.

Я никак не отреагировала, углубившись в чтение. И с каждой минутой мрачнела всё больше. В конце не выдержала, скомкала письмо и швырнула в дальний угол.

Сидела, не в силах понять и принять, а потом в сердцах запустила в дверь подушку.

За приступом ярости накатила пустота и обида.

Честно, даже хорошо, что Светаны нет – никто не увидит, как я рыдаю в простыню. Вцепившись в неё, всхлипывала, шмыгала носом и желала разлучнице быть покусанной роем пчёл. Сама в мёде вымажу, чтобы все слетелись! И осы, и пчёлы, и шершни. Чтобы искусали так, чтоб распухла бычьим пузырём.

А Хендрику… Зелёноглазая скотина, сволочь, я же тебя любила, я же для тебя дочку родила! Маг ползучий, не получишь ты развода!

Он мне изменил. Хоть бы постыдился жене расписывать, как с другой спал. Но нет, Хендрик постарался, чтобы я узнала, всё изложил. А в конце – плевок: забирай вещи и проваливай.

Когда, когда он успел? Как давно делил ложе с другой, которую он, видите ли, любил. А меня? Мне он лгал? Или та кобыла грудастее и покладистее?

В укор мне ставит всё произошедшее, что я во всём виновата! Как только наглости хватает! Мол, не берегла я семейный очаг, по Академиям болталась, Марицу бросила, к эльфам упорхнула… Целый поток обвинений – и восхваления своей пассии. Она и готовит вкуснее, и мужу не перечит, и хозяйка отменная, и невежеством своим счастлива, и детишек много хочет. Идеальная женщина, по мнению Хендрика.

Да ещё и беременная. Хоть бы это постеснялся писать! То есть, пока я сдавала экзамены, он другой ребёночка сделал, бросил законную супругу, объявив наш брак досадной ошибкой.

Приподнялась, припоминая скупые выражения, в которых Хендрик сообщал о разводе. Всё письмецо на одной страничке уместилось. Встретил другую, завязались отношения, она хорошая, а ты дрянь и не жена мне более.

Хмырь болотный, я тебе мозги вправлю! Загулял, кобель паршивый, от рук отбился. Ведь всегда до женщин падок был.

Я, конечно, тоже молодец: оставила без пригляда. Так ведь не думала, что он так… Ну. Погулял бы тайком и всё – нет же! Не иначе, лахудра та постаралась, нашептала обо мне невесть что.

А мать, почему она молчала?

Плотно сжала губы, утёрла слёзы и начала собираться. Сегодня же уезжаю. Пусть в глаза мне скажет, трус!

Когда прощался, целовал… Да, ругались, да, недоволен был – но всё пустые семейные ссоры. Мы ведь любили друг друга, не первый год вместе жили…

Не выдержав, вновь разрыдалась, перемежая всхлипы с проклятиями.

Мелькнула мысль, что письмо – это шутка. Хендрик не подлец, он не мог так со мной поступить. Просто хотел напугать, чтобы бросила Академию, примчалась к нему. Он же грозился принять меры… Конечно, всё так и есть: в остальных письмах ведь ни намёка на развод. Радовался, что на лето к нему приеду, говорил, что соскучился.

И я соскучилась.

Так, хватит распускать нюни, Агния. У тебя есть только бумажка – мало ли, в каком состоянии она писалась. Почерк-то Хендрика, но это ничего не значит. Если бы муж подал на развод, меня бы разыскал поверенный, вручил приглашение в суд. Надо у Лаэрта спросить, не было ли чего. Он лгать не станет.

Успокаиваясь подобными мыслями, но всё равно желая устроить грандиозный скандал любителю босых беременных на кухне, укладывала необходимый минимум вещей. Мне и одного узелка хватит, нечего всю свою жизнь с места на место перетаскивать. А так перекушу чего-нибудь – и вперёд, искать попутный купеческий караван. Если повезёт, то до исхода месяца дома буду.

Боевой настрой высушил слёзы.

Я деловито суетилась, укладывая вещи, потом досадливо помяла не вовремя занывшую грудь, и, оставив узелок на постели, спустилась вниз. Походя подняла подушку – нечего хорошей вещи на полу валяться.

Лаэрт божился, что никаких иных писем, посланий мне не приходило, никто не разыскивал, слухи не распускал. Попытался выпытать, что произошло, но я рассказывать не стала, туманно обмолвившись, что домой нужно немедля ехать.

Поесть удалось в преподавательской столовой. Туда меня милостиво пустили как участницу оморонских боевых действий.

Удивилась, застав там Ксержика, а потом вспомнила, что некромант намеревался пару дней погостить в Академии.

Ксержик носом чуял неладное. Или просто заметил опухшие веки и опущенные уголки губ. Встал, подошёл, поинтересовавшись, с чего вдруг стала рёвой-коровой. Отцовская забота проснулась? Сомневаюсь. Да и поздновато.

Отмахнулась, буркнув, что соринка в глаз попала.

Ксержик хмыкнул, не поверил и посоветовал больше гулять на свежем воздухе: «Чтобы девицы не впадали в меланхолию». Затем извлёк из кармана шоколадку и положил на стол:

– Ешь. Поможет придумать решение проблемы. Только не лги, будто её нет.

И всё, ушёл. Даже не расспросил толком.

– Кто это? – глянул ему вслед Лаэрт. – По виду – маг, но не из Академии.

– Он из Школы иных. Мой папаша.

Объяснять подробнее не было ни сил, ни желания.

Тем же вечером я покинула Вышград. Не одна: Лаэрт упёрся рогом и не пожелал меня отпускать в таком состоянии. Конечно, компания мужчины Хендрика не обрадует, поэтому взяла с эльфа слово, что он носу в нашем доме не покажет. И в деревне, где матушка живёт. А то знаю я тамошних сплетниц: все тяжкие в немыслимых позах припишут. Лаэрт согласился, добавив, что даже сойдёт раньше, чтобы не компрометировать. Золото, а не друг!

Подспудная мысль о том, что Ксержик перебросится парой слов перед отъездом не воплотилась в жизнь. Он спокойно пропадал у магистра Тревеуса – а я цокала каблуками по мостовым Вышграда, гадая, что творится с семейным очагом.

Поклонниц у Хендрика всегда было превеликое множество, не удивлюсь, если одна из них оказалась ушлой девицей, решившей занять пустующее место. Могла и письмецо написать от мужнего имени – сомневаюсь, чтобы Хендрик мне такое написал.

Ничего, познакомлю молодуху с острыми каблуками: как показывает практика, они страшное оружие. А Лаэрт огненными шарами волосёнки её спалит. Будет тролльей невестой.

Однако внутри скреблось беспокойство, нашёптывая, что нет дыма без огня. А вторившая ему память с готовностью извлекла из пыльных закутов любовь Хендрика к женским юбкам.

Не удержалась, сначала заглянула к матери: взглянуть на дочку. Сердце, конечно, не на месте, но если что случилось, то случилось.

Марица грелась на солнышке на заднем дворе. Егозе не сиделось на месте, и бабушке требовался глаз да глаз, чтобы уследить за малышкой. Но старшая Марица, моя матушка то есть, нашла способ решить проблему: дала поиграть блестящими амбарными ключами. Они большие, девочка не проглотит, зато вдоволь налюбуется, настучится.

Правда, я застала дочку уже на траве: уползла с одеяльца за яркой бабочкой. Подхватила её на руку, игнорируя недовольство, усадила обратно, внимательно осмотрела. Выросла-то как! И волосиков больше стала. Красотка растёт. Тоже русалка зелёноглазая.

Поцеловала Марицу, взяла на руки. Та отнеслась ко мне настороженно: отвыкла. Маленькие дети, как мне мать потом объяснили, быстро забывают. Зато грудь эта красавица сосала будьте нате: вечером я её покормила. Хотя, не знаю, кто из нас двоих больше удовольствия получил: намучилась я с грудным молоком в Омороне.

Разумеется, расспросила маму о Хендрике. Она как-то подозрительно молчала, губы поджимала.

– Так, что произошло? – встревожилась я, унеся Марицу в другую комнату, чтобы не мешала. Спать уложила, но не уверена, что заснёт. А, какая разница!

– Ничего. Он у нас регулярно бывает, с дочкой возится. Просто неудобно ему малую в городе держать без хозяйки. И работает Хендрик много.

– Ма-а-м? – я заглянула ей в глаза. – Ты что-то не договариваешь, верно? Не надо меня щадить, говори, как есть.