Перевал (СИ) - "Эвенир"

— Не уезжай. Останься хотя бы на ночь. Завтра утром поедешь.

— Не могу, маленький. Мне нужно вернуться в Гнездо раньше, чем приедут гвардейцы. А то ведь они привяжутся: где был, что делал. Врать придётся, а это всегда опасно.

Нужно было прощаться в одну минуту, коротко, резко. Расстаться, как выдернуть стрелу, застрявшую в теле, одним сильным движением. А после — умереть или выжить, как Свет решит. Но только быстро, в одно мгновение. Проверил седельные сумы: еда, постель, меха. Ослабил подпругу, перехватил поводья. Коротко и сухо поцеловал милые губы.

— Прощай, солнышко моё. Как только спроважу гостей, прибегу назад. На крыльях прилечу.

Взбираться вверх по крутому склону было трудно и больно, и это было хорошо. Нельзя одновременно испытывать и боль, и усталость, и тоску. Тоске пришлось подождать. Зато позже, когда Родрик остановился на вершине хребта, чтобы приложиться к фляге и перевести дыхание, тоска взяла своё. Каждым вдохом, каждым ударом сердца почувствовал Родрик, как опускается на землю ночь, ледяная и беззвездная ночь длиною в жизнь.

========== Глава 24 ==========

Капитан гвардейцев оказался знакомцем, из тех, с кем случалось Родрику выпивать в Карнагских тавернах, играть в таронг и ездить на верховые прогулки в королевском парке. Лорд с удовольствием проследил за тем, как на хитром капитановом лице попеременно промелькнули удивление, злорадство и досада, чтобы смениться притворным сочувствием. Дрогнувшей рукой Родрик указал на свободное кресло и, припомнив покойного Харолда, неторопливо проговорил:

— Добро пожаловать в Белое Гнездо, капитан Верден. Не обессудьте, что не встретил вас, как подобает из уважения к вашей миссии, как видите, я нездоров.

— Лорд Родрик, напротив, это вы простите за лишнее беспокойство! — капитан сделал честные глаза и прижал ладонь к сердцу. — Выходит, не зря мы все изволновались, до столицы дошли ужасные слухи! То вы убиты на войне, то ранены, то в плену в Равенсрохе! Не знаем, чему и верить.

— Убить не убит, — изобразил Родрик мужественную улыбку, — но близко к тому.

Пожилая служанка материнским жестом поправила подушку у него за спиной, и это был, пожалуй, перебор.

Он вернулся в крепость незадолго перед рассветом и едва успел сходить в купальню, переодеться и позавтракать, как вернулся посланный Кейном дозор с долгожданной новостью: королевский отряд на подходе. Родрик серьезно подумал устроить небольшой обвал, чтобы задержать гвардейцев хоть на сутки, как раз и место имелось хорошее чуть южнее Эха. А пока завал будут разбирать, он сможет как следует выспаться… Но малодушную мыслишку пришлось прогнать. В конце концов, ему ещё Сумеречный раскапывать. Родрик велел принести в малую гостиную самое большое кресло. Расселся в ворохе подушек, накрывшись пледом и положив раненую ногу на невысокую скамеечку. Смекалистая служанка принесла питье, крепко пахнущее чем-то лекарским, и выставила на маленьком столике возле кресла целую шеренгу флакончиков, баночек и скляночек. Образ немощного лорда завершали домашние башмаки, отороченные пушистым мехом. Родрик даже не знал, что у него были такие. Родрик остался доволен планом. Во-первых, не было нужды выглядеть бодрым и довольным жизнью, грусть и усталость уместны для раненых и больных, а у Родрика и того, и другого хватало в избытке. Во-вторых, немощного человека тяжелее обвинить в интригах и обманах. И уж тем более в том, что он шесть дней носился по горам и прятал эалов. Вот Родрик и старался, а впрочем, глаза закрывались сами собой, да и руки подрагивали от усталости.

— Я действительно был ранен в осенней кампании. Только пошёл на поправку, а тут пришлось ехать в Равенсрох обмениваться пленными. В Равенсрохе снова не повезло, сам в плен попал. Хорошо хоть бежать удалось. Бежать, Верден, через горы, по снегу, без дороги. Конечно, какая тут рана выдержит. Вот, теперь расплачиваюсь. А так хотел весной собрать ополчение и пойти на Равенсрох. Как же, пойду теперь. Хорошо, что ещё до уборной могу сам дойти, а уж о большем подвиге и не мечтаю.

— Печально, лорд, печально… — завздыхал капитан. — Жаль, что приходится вас беспокоить, но, сами понимаете, приказ короля.

— Конечно, понимаю, капитан, — слабо махнул ладонью Родрик. — Надеюсь, вас и ваших людей разместили с удобством? Тогда отдыхайте, а после ужина поговорим о наших планах. Вы, вероятно, захотите осмотреть перевал? И обязательно нужно обсудить положение в Равенсрохе. Это может быть как опасность, так и шанс. Впрочем, все это может подождать до вечера.

— Чуть не забыл, лорд! — воскликнул капитан. — Вам письмо от лорда советника!

Родрик осмотрел свиток пергамента, убедился, что печать цела, но решил не поверить в сохранность тайны. В коротком письме Сагомар сообщал новости. Принц Кадмир умер, и официальным наследником трона стал принц Астен. Родрик усмехнулся: тоже мне, новость. Ландыш ещё когда приехал. В Карнаге много говорят о войне с Логоссом, о закрытой границе и о том, как прекращение торговли с севером скажется на экономике Берники. А это уже интересно. Похоже, в столице им недовольны. Его Величество подумывает о том, чтобы объявить всех эалов-рабов собственностью короны. Рабы будут использованы в соответствии со своими умениями, а не как вздумается хозяину. Что ж, давно нужно было это понять. Воины должны охранять, ткачи ткать, а музыканты играть, а не сходить с ума в гаремах или убивать друг друга на арене. Совет старого интригана звучал понятнее любого приказа: если хочешь выслужиться перед королём и поправить пошатнувшуюся репутацию, собирай своих эалов и лично вези их в столицу в подарок королю. Докажи свою верность, и тогда, может быть, на военные промахи взглянут сквозь пальцы. Даже тот факт, что капитан, несомненно, прочёл это письмо, имел своё значение: Сагомар сообщал факты общеизвестные и хотел, чтобы Родрик это понимал.

С трудом поднялся, бросил письмо в камин, поглядел, как молодые побеги пламени быстро оплетают сморщенный пергамент. Все тело ныло, будто после знатной драки. Конечно, когда на кого-нибудь орешь, чтобы постращать, непременно разозлишься всерьез. Притворяться больным — верный способ расхвораться. Снова разболелась раненая нога, даже не верилось, что только что проделал такой тяжёлый путь. Родрик в сотый раз подавил желание потянуться в мыслях к Таю. Как у них там, не замёрзли ночью? Все-таки ночи ещё морозные, не простудился бы его маленький. Он обещал ему защиту, а сам выгнал из крепости. Конечно, он никого из них не отдаст. Даже этих, новых, из Равенсроха, — не отдаст. Никому и ни за что. И надо будет все-таки снять с Ландыша ошейник. Пусть мальчик сам решает. Захочет умереть — умрет. Тоже его право.

Родрик все же лёг в постель, строго приказал не беспокоить его ни в коем случае, пусть хоть зимние бесы берут крепость в осаду. Как бывает в минуты крайней усталости, сон не шёл, все мелькали перед глазами схваченные льдом камни, рыхлый снег, да еловые лапы, будто снова шёл он по опасной тропе и как никогда болезненно ощущал своё одиночество, и слабость, и уязвимость. Унылые пейзажи зимней дороги сменило странное видение, будто стоял он на берегу широкой реки, с течением не то чтобы быстрым, но мощным, неостановимым. Текла вечная река, несла свои воды из ниоткуда в никуда, из прошлого, что навеки сгинуло, в будущее, которое ещё не случилось и, может быть, не случится никогда. Вот отец, огромный, мощный, сажает Родрика на пушистого пони, а вот уже поднимается в серое небо огонь его крады. Вот жена протягивает ему тёплый, сладко пахнущий свёрток — дочь, и дрожат сильные руки от острой нежности, а вот первая трава прорастает на холмике их могилы. Вот Ренольд бросает к его ногам шкуру снежного барса, и кровь грохочет в висках от нестерпимой гордости, разделённой на двоих. А вот Аль, нет, Эйлин-и-аталь в драгоценных эальских одеждах, он никогда не мог ему принадлежать, как не может никому принадлежать солнечный луч, заглянувший в тёмную комнату. Тихая грусть ложилась на плечи, и вовсе не от того было грустно Родрику, что убегала вдаль медленная река. Обиднее всего было то, что стоял он на берегу, и не было ему места среди тех, кого он любил, и не было у него власти изменить течение реки, повернуть воду вспять, остановить, сберечь, долюбить. Оставалось лишь глядеть, как течёт мимо жизнь, мимо тёмных берегов, мимо тёмной его тоски.