Я прижимаюсь лбом к стеклу, и на меня накатывает новая волна слез. Как бы это ни было больно, я не хочу чтобы боль уходила, потому что это все, что у меня осталось от него. Я так устала плакать, но я сдерживаю рыдание, которое проникает глубоко в мою грудную клетку, во впадину там.
Место, которое никогда больше не будет цельным.
Папа встает в дверях, держа в руках стакан воды и завтрак. Я не ела и ничего не пила два дня, так что не уверена, почему он беспокоится. Я не встала с кровати, чтобы посмотреть на охранника, который стоит за дверью, когда папа уходит, куда бы он ни пошел. Каждый день я лежу и смотрю, как деревья колышутся на ветру, а ночью восходит луна.
Один день перетекает в другой, и конца этому не видно.
Он ставит поднос рядом со мной и, в отличие от предыдущего утра, обходит кровать с другой стороны и садится на стул, который поставил накануне.
— Тебе нужно поесть.
Я не утруждаю себя ответом, просто продолжаю смотреть мимо него в окно.
— Я знаю, ты скучаешь по нему, Рен
— Ты послал меня туда нарочно, — прерываю я.
— Сначала я этого не осознавала. Но ты понял. Ты знал, что Шестой последует за мной. Ты знал, что его увидят. Ты специально послал меня доставить эту припарку, чтобы они нашли его.
— Не будь смешной.
— Не лги мне. Я так… так устала от лжи.
Меня даже не волнует, если он кричит на меня.
К черту его. К черту это место. К черту эту фальшивую жизнь.
— Я видел, как он забирался в окно твоей спальни три ночи назад. По легкости его проникновения я предположил, что он делал это довольно давно. Я слышал, как вы двое были здесь.
Два дня назад я была бы огорчена этой новостью, но сегодня мне было все равно.
— Я понимаю, Рен, правда. Ты влюбилась в него. Но ты не понимаешь, что такое Шесть и на что он способен.
Впервые за последние два дня я поднимаю на него взгляд.
— Мне все равно. Мне все равно, на что, по твоему мнению, он способен. Мне все равно, кем ты или кто-либо другой его считает. Я знаю! Я единственная, кто когда-либо по-настоящему знал его! И теперь он ушел! Они отправили его обратно! Я скорее пожелаю ему смерти, чем позволю ему вернуться туда!
— Возможно, твое желание исполнилось.
Мои брови хмурятся при этом, его лицо расширяется от раздражающего щита слез.
— Что это должно означать?
— Легиону удалось выследить его, но на них напали повстанцы. Они казнили солдат и взорвали грузовик.
— А Шестой?
Он качает головой, упираясь локтями в бедра.
— Не было никаких признаков его присутствия.
— Отведи меня туда. Я хочу увидеть сама.
— Я не думаю, что это хорошая идея.
— Мне все равно, что ты думаешь. Отведи меня туда. Я поднимаю руку с одеяла, показывая ему изуродованную кожу, где я последние два дня резала лезвием запястья, повторяя шрам над ними.
— Мне нужно самой увидеть.
Его глаза закрываются, когда он опускает голову, и он кивает.
Папин грузовик останавливается как раз перед опустошенным пожаром грузовиком, опрокинутым на бок, с оторванным капотом. Остатки кровати-скелета лежат пустыми, брезент, который покрывал ее, скрывая Шестого, сгорел дотла.
Я выбираюсь с пассажирского сиденья и обхожу обугленные останки того, что раньше было человеческим существом, лежащим на земле, только черный шлем и маска говорят мне, что это был солдат.
Черная сажа покрывает землю вокруг автомобиля, а в воздухе витает запах горелого металла и резины.
Ощущение оцепенения разливается по моим венам, когда я осматриваю обломки, объезжая то, что осталось от машины. Я продолжаю идти за грузовиком, к искореженному можжевеловому дереву.
Что-то привлекает мой взгляд за деревом, и я иду к нему. На земле лежит порванный лоскут синего цвета с красным цветком. Рубашка, которую я купила Шестому на рынке.
Я подношу ткань к носу и вдыхаю его запах. Рыдание вырывается из моей груди, и я падаю на колени, позволяя боли и страданию снова и снова врезаться в мое сердце.
В разгар своих рыданий я пою в течение шести:
Тише, моя дорогая, вытри слезы.
Рассвело, так что оставь свои страхи в покое
Положи свою голову на мое сердце
И знай, что мы никогда не расстанемся
Ибо я здесь, и здесь я останусь
Даже когда мы далеко
Как мир, который парит вместе с крылатой голубкой.
У тебя мое сердце и вся моя любовь.
Больше никакой боли. Больше никаких страданий. Я пытаюсь убедить себя, что сейчас он в лучшем месте.
Когда я закрываю глаза, образ светловолосого мальчика проносится в моем сознании, и я падаю назад.
Я снова вижу его, тянущегося ко мне.
Ненни.
Голоса достигают моих ушей, и я поворачиваюсь к можжевеловому дереву, прислушиваясь к ним. Голоса детей.
Я вижу лица этих голосов. Светловолосый маленький мальчик и маленькая девочка с такими же светлыми волосами. И каким-то образом я знаю их имена.
Авель и Сара.
Я, спотыкаясь направляюсь к ним, внимательно прислушиваясь. Раздается смех. Мой смех. Их смех. Сводящий с ума смех, который заставляет меня заткнуть уши.
Когда я подхожу к дереву, кора покрывается красными брызгами, которые, как я предполагаю, являются чьей-то кровью, и когда я провожу пальцем по резьбе внутри ствола, голоса становятся громче, отражаясь друг от друга в моей голове.
Мешки исчезли, оставив дерево пустым внутри. Упираясь ногой в корень, я забираюсь внутрь, подтягивая колени к груди. Откидывая голову назад, я закрываю глаза и прислушиваюсь. Прислушайся к голосам.
Вместо этого меня поражает другое видение.
Рычит.
Руки тянутся ко мне.
Кровь.
Мои руки размахиваются, и я крепко хватаюсь за толстые корни по обе стороны от меня, собираясь с силами, как в моих видениях, когда лица Разъяренных людей толпятся вокруг меня.
Мои веки распахиваются, и все, что я вижу, — это темнота. Бегу сквозь темноту.
Я прикасаюсь пальцами к губам и вылезаю из ствола дерева, поднимая взгляд к ягодам надо мной. Терпкий вкус танцует на моем языке.
— Я нашел тебя здесь. В луже крови. Голос папы доносится до меня сквозь сбивающий с толку водоворот воспоминаний.
— У тебя было кровотечение.
— Тот… ребенок?
— Ягоды можжевельника подействовали на тебя, и ты потеряла ребенка. Ты была слаба. Обезвожена. И ты потеряла слишком много крови. Я вернул тебя по ту сторону стены.
— Ты сказал мне прийти сюда. К этому дереву.
— Это место, где моя жена и ребенок прятались от Рейтеров. Это обеспечивало им безопасность, пока я не смог их найти. Однако мою жену уже укусили, и она передала болезнь Кэти.
— Не моя мать. Моя мать… она не была убита… ее убили. Я смотрю на разрушенные изгибы дерева, воспоминания о моем прошлом расплетаются, как порхающая катушка ниток.
— Почему ты мне не сказал? Почему ты солгал?
— Ты страдала от подавленных воспоминаний. Диссоциативная амнезия — более технический термин для этого. Ты не знала, кто ты, откуда пришла и что с тобой случилось. Это происходит после травмы. Он потирает пальцы по бокам, как будто нервничает, но в отличие от тех раз, когда он пытался избежать моих вопросов, он продолжает.
— Я два года боролся с чувством вины, пытаясь решить, рассказывать тебе или нет. Я просто хотел, чтобы ты познала жизнь без боли, хотя бы ненадолго.
Жгучие слезы снова подступают к уголкам моих глаз, и я наклоняю лицо к навесу из листьев надо мной.
Боже, сколько раз сердце может страдать? Сколько ударов оно может выдержать, прежде чем, наконец, сдастся?
— Ты сменил мое имя?
— Чтобы защитить твою личность. Чтобы дать тебе возможность начать все сначала. Однажды ты сказала мне, что тебе нравится имя Рен для девочки. Это было—
