Мирослав ещё что-то хотел сказать, да не успел. Отшатнулись они друг от друга, когда рядом на тропинку камнем упал чёрный ворон. Встрепенулся, отряхнулся и поднялся уже в человечьем обличье. Только наряд был драным — явно перьями где-то зацепился по пути.
— Ничего не желаю говорить при них, — заговорил князь раньше, чем Федор Алексеевич сумел прочистить горло для вопроса.
Но немой все же читался в его взгляде, который приковали к себе голые стиснутые коленки Светланы.
— Что вылупился?! Лети к Туули, проси одежду для внучки.
Секретарь поклонился и резво побежал к землянке.
— Там фуфайка Бабайкина! — звонко крикнула в спину прадеду Светлана. — И плащ графа!
— За плащом никак пошла? — повернулся к дочери князь.
Светлана глаза опустила.
— Об Александре справиться хотела, — она не сумела назвать поэта ласково Сашенькой.
— Справилась… — усмехнулся скрюченный Мирослав и покачал головой. — Дура! Из-за тебя Бурый мёртв, Дуняша острижена и господин Грабан едва дышит. Птичку жалко стало… Дура! — снова выплюнул он зло, но смотрел мимо дочери на дорогу, где только-только появился Федор Алексеевич.
Сейчас секретарь шёл неспешно в накинутом на плечи графском плаще, не заботясь о том, что ростом будет много ниже трансильванского гостя и плащ его сейчас волочится по пыли.
— Править тройкой умеешь? — спросил князь, не поворачивая головы, и графу пришлось догадаться, что адресат вопроса он. — Хорошо. Мои Тахи дорогу домой знают. Три дня стереги мою дочь, пока новая рубаха готова не будет.
— Неужто старую Леший не сыщет? — включился в разговор Федор Алексеевич, протягивая графу плащ, чтобы прикрыл тот бледно-молочную грудь.
— Сыскать уже сыскал, так вся вышивка загублена, — пробасил грозно князь, опиравшийся теперь только на посох. — Твоя лада сотворила али не твоя, разбираться не стану. Ей и так нет места больше в этом лесу и коль не можешь судить Прасковью по всей строгости, не начинай суда…
Федор Алексеевич расправил плечи. На лице его залегла тень чернее ночи.
— Где я не по твоему закону судил? Укажи!
— Хватит! — махнул рукой князь. — Не буду напраслину возводить, но пеняй на себя, коли поймаю на жалости к полюбовнице своей… Уходите! — обернулся Мирослав к графу. — От слова своего не отступись! Не спущу!
— Не беспокойтесь, князь! — голос графа фон Крока звучал тихо, но твёрдо. — Мое слово сильнее любого вашего оберега.
— Премного благодарен, — склонил голову Мирослав и протянул руку к секретарю, чтобы дальше идти уже с ним.
Светлана успела одеться в плотное льняное платье, не думая даже, в котором году его сшили — не мертвое оно, живое, и это главное, а Бабайкина телогрейка тело греет и говорит, что все хорошо будет и будет она скоро дома и все, что произошло в этом страшном лесу, забудется как страшный сон.
— Вы мне действительно снились Светлана, — сказал граф, протягивая княжне руку, но она руки не взяла и даже на лишний шаг отступила.
— С чего вдруг? — вскинула гордо голову, но тут же взор обратила к лесу, памятуя слова Раду про глаза графа, да и Сашенькин страшный взгляд забыть у нее все никак не получалось.
Как и слов его про сбежать вместе — может, не голод гнал его к ней, а любовь? Да и голод ведь понять можно: не дано тварям этим контролировать себя. Граф из Трансильвании только кичится своей выдержкой, а явно ведь не голоден — никакие клятвы зверя внутри бывшего человека не удержат. А коль любовь? У Сашеньки любовь к ней ведь сильнее разума, то за нее и пострадал — она, она кругом виноватая, а другим отвечать… Троих сгубила…
— Княжна, вы плачете?
Граф руку протянул к ее плечу, но не тронул — Светлана спиной к нему стояла. Как же он слезы увидел, когда она даже не всхлипнула? И на заданный вопрос не ответил.
— С чего я вам снилась? — повторила Светлана его и, набрав в грудь побольше холодного ночного, хмельного от хвои, воздуха, обернулась к вампиру.
По его губам пробежала улыбка и исчезла.
— Сами укрыли меня колдовским одеялом и в зеркале я увидел вас… Не врут зеркала…
Светлана поджала губы, силясь сдержать бранные слова, но те с настойчивостью голодных собак рвались наружу.
— Вам о Раду подумать сейчас стоило бы, а не обо мне! — почти взвизгнула княжна.
— О нем ваша бабка лучше меня позаботится. А я отплачу потом ему за верную службу — будьте покойны. Он защитил вас, покуда я спал непробудным сном, а теперь я спать крепко не буду и не дам вас в обиду не только от заката до рассвета, но и светлым днем…
— Это как так, милостивый государь? — еще сильнее вскинула мокрую голову княжна.
— Придет день, узнаете… — граф снова улыбался, и лицо его засветилось в темноте леса городским фонарем. — Идемте, а то простынете окончательно, — он снова протягивал ей руку, и она снова ее не брала, пряча пальцы в волосах. — Вам бы платок на голову…
Трансильванец снова потянулся к княжне и снова та отпрянула.
— Идите, граф, впереди, а я следом пойду… — проговорила она шепотом.
— Отчего же? — не отвернулся он и шага не сделал в сторону.
— Оттого, что говорить, глядя вам в спину намного легче, чем стоя лицом к лицу.
— Отчего же?
Светлана вздрогнула от повторного вопроса больше, чем от налетевшего из-за спины ветра. Это не простой ветер — это ветряная ведьма гонит ее прочь, но она не пойдет никуда с этим улыбчивым вампиром. От одного вечно плачущего она еле спаслась — или же сама сгубила… Не остановилась, не выслушала, не спасла от родительского гнева…
— А то вы не знаете, граф?!
Светлана аж ногой топнула и вдруг вновь почувствовала боль, нестерпимую: изодраны стопы в кровь. Но удержала горькую улыбку всю ту секунду, которую граф фон Крок молчал.
— Светлана, — заговорил он тихо без прежней шутливости. — У вас тоже убийственный взгляд.
Она замялась, но лишь на краткое мгновение.
— Вам его бояться нечего. Вы уже мертвы…
И вот граф снова улыбнулся:
— С вами мне кажется, что я живой… — и сделал шаг на сближение. — И я могу чувствовать боль… Вашу… Вы позволите? — он протянул руки, на которые княжна уставилась в полном недоумении. — Вы ведь идти не можете… Вы слишком много прошли сегодня… И все неверными тропами… Светлана, ну что вы право… Кукситесь, как маленькая… Вас вручил мне отец…
