Белые волки. Часть 3. Эльза (СИ) - Южная Влада

С его губ течет яд, и проклятая монашка бросилась на него с ножом для фруктов, отравленная до безумия. Следовало бы предвидеть такой вариант, но его башку занимали другие мысли, и Южинии просто не хватило места. Что происходило в ее хорошенькой головке, пока он боролся с собственными видениями?

Вечерами она поджидала его, возвращающегося из окулуса, на его собственной кровати, одетая лишь в золотую цепочку на бедрах в подражание тем, кто представлял его зрителям. Выгибала испещренную рубцами тонкую спину, жарко шептала: "Мой господин хочет меня сегодня?"… и обиженно провожала взглядом, когда он молчаливо уходил в душ и приказывал Яну убрать ее с глаз долой. Она начала отдаваться другим мужчинам в надежде вызвать его ревность — он едва ли помнил о ее существовании. Для него она оставалась маленькой золотой рыбкой, одной чудом выжившей в целом аквариуме мертвых.

Похоть и мрак — как наркотик, и осознав, что он больше к ней не прикоснется, она возжелала его убить: естественное желание наркомана, лишенного порции опиума. Прыгнула из засады, едва он вошел в дверь, но куда ей совладать с реакцией волка, привыкшего выигрывать поединки? Лезвие даже не коснулось его тела. Одним движением он выкрутил ей руку, отобрал нож, вытолкнул за дверь, и еще долго слушал, как она скребется к нему из коридора и умоляет хотя бы еще немного отравить ее.

А затем голоса закричали — и он впервые в жизни проиграл в окулусе. Нет, не позволил противнику отмутузить себя, не сбежал трусливо, растеряв способность защищаться — потерял сознание от резкой белой вспышки в мозгу и трупом рухнул на песок, обливаясь кровью из глаз, ушей и рта. Целый окулус тогда погрузился в молчание, и в полной тишине зрители проводили своего кумира. Это было что-то новенькое: раньше, теряя волю, он превращался в неуправляемое чудовище и сносил все на своем пути. Видимо, его "предохранители" не могли перегорать и восстанавливаться бесконечно, всему наступал свой предел. По легенде, колоссы из песчаного камня, когда-то окружавшие побережье древней Нардинии, тоже рухнули именно потому, что ветра и волны пусть за тысячелетия, но иссушили их крепкие ноги.

Сквозь пелену он увидел, что над постелью, куда его отнесли и положили, склонилась Петра: позже выяснилось, что Ян действительно в обход воли господина привез ее в окулус посмотреть на бой и как всегда — из благих побуждений. Обычно Димитрий выступал против того, чтобы она приходила в темпл темного, чтобы видела его таким. Светлым девочкам не место в его обители, полной грязи и порока, их должен касаться цветок, а не нож. Поговорить бы с Яном — в последнее время верный друг проявлял излишнюю и не всегда дружественную прыть — но как-то все не получалось. А теперь он опоздал.

Строгая и сосредоточенная Петра, не выпуская руки Димитрия из своих ладоней, мельком оглядела покои.

— Это его комнаты?

— Да, — послышался голос Яна.

После неудачного покушения Южиния вернулась к прежнему покорному ожиданию и тоже была тут. Петра чуть задержалась взглядом на обнаженной белокурой девушке, испуганно вскочившей с кресла при появлении незнакомки.

— Ты, — голос девочки-скалы звенел стальными колокольчиками, — принеси холодной воды и чистую ткань. Быстро.

Южиния дернулась и замялась в нерешительности, словно раздумывая, следует ли ей слушаться приказа, затем скользнула за дверь. Петра пристально посмотрела ей вслед. Димитрий сглотнул ржавую теплую влагу, обильно заливающую горло:

— Сладенькая…

Она встрепенулась.

— Я здесь, Дим. Все хорошо. Я рядом, — кровь лилась из его носа, рта и ушей, пачкала руки и одежду Петры, но она все равно прижала его больную башку к своей груди, баюкая знакомым успокаивающим образом и принося облегчение. Он закрыл глаза, продираясь к ней через бесконечный оглушающий визг.

— Никто… ничего для меня не значит…

— Я верю, Дим. Ты же обещал. Я помню.

Такими их и застала Южиния: он рычал и выгибался, сопротивляясь злым хриплым голосам, девочка-скала удерживала его на месте, тихонько напевая что-то, Ян стоял поодаль и нервно затягивался сигаретой. Сколько раз в этой комнате рушилась мебель или раздавались крики случайно подвернувшихся под руку жертв. Даже близкий друг не мог подойти к нему в такие моменты, не говоря уже о прочих, а она подошла — единственная женщина, которую хозяин покоев хотел видеть рядом.

Падшая монашка аккуратно поставила плошку с водой на стол, сделала пару шагов назад, всхлипнула, развернулась и выбежала из комнаты. Вернулась, неся в одной руке кувшин с ламповым маслом, а в другой — зажженную свечу, тени плясали на лице, а в глазах отражалась бездна. Ее не успели остановить.

— Будь ты проклят за то, что сделал со мной, — закричала она, опрокидывая на себя кувшин и роняя к ногам пламя.

И превратилась в пылающий факел.

Мальчишка с инструментами, которого пригласили в одну городскую квартиру вбить скобу, ухмылялся, поглядывая на хозяина и его любовницу. Наметанный глаз специалиста сразу определил, что стены здесь со звукоизоляцией и дверь непростая — бейся, бейся да не вышибешь. Закончив работу, он подергал крепление для веревок, отряхнул ладони. Майстра, хоть и хорошенькая, выглядела слегка напуганной, а лаэрд был явно глубоко больным: не выпускал из ладони испачканный кровью платок, которым периодически промакал слуховые проходы, и ходил, опираясь на трость. А все туда же — наверняка сексуальные игрища намерен затеять со своей девчонкой. А той, видимо, все это не по нраву, но деваться некуда, благородный лаэрд явно при деньжатах, вот и за работу отвалил по-щедрому, не поскупился. Пожав плечами, мальчишка подхватил свой рабочий ящик и покинул чудаков.

Едва за ним закрылась дверь, Петра предприняла еще одну попытку:

— Тебя нельзя винить в том, что она влюбилась, но не смогла пережить отказа.

Димитрий слабо улыбнулся, погладил ее по щеке и склонил голову, чтобы поцеловать. На губах остался алый след, который девочка-скала слизнула чересчур поспешно, едва заметила его гримасу.

— Никто меня и не винит, сладенькая.

— Тогда не надо этого делать. Ты снова задумал что-то плохое?

Девочка-скала превратилась в испуганного воробышка, как всегда она думала только о нем и беспокоилась только о его благополучии, но он-то видел тот ужас, который был написан на ее лице при виде горящей монашки. И продолжал видеть его каждый раз, как закрывал глаза.

Димитрий на миг перестал колдовать над веревками в скобе: хорошо, что руки еще помнили, как вязать узлы.

— Может быть, это самое лучшее, что я когда-либо делал. Вдруг в следующий раз на ее месте окажется моя сестра, понимаешь? Кто-то же должен это остановить.

— А как же окулус? Разве ты не хочешь снова пойти туда?

Его смех вышел почти веселым.

— Я больше не вернусь в окулус, сладенькая. Нужно уметь с достоинством принимать поражение. Кто теперь поставит на бойца, если он однажды подвел?

— Но Ян опять будет с тобой спорить…

О, в этом можно было не сомневаться. Виноватое лицо друга говорило само за себя: он хотел, чтобы Петра столкнулась с монашкой, но не предполагал, что для Южинии эта встреча станет фатальной. Надо бы с ним поговорить… но потом.

— Никакого Яна, хорошо, сладенькая? Прошу тебя, не открывай ему дверь. Только мы вдвоем, я не хочу здесь никого другого.

— Тогда почему бы тебе просто не лечь в кровать? Я боюсь, что тебе станет хуже.

— Нет. Это приступ, который надо просто перетерпеть. Потом мне станет лучше, и мы снова поедем к океану. Ты ведь хочешь этого? В прошлый раз тебе понравилось.

— Понравилось, — тихо согласилась она и села на пол у кровати рядом с ним.

Дальнейшие дни все слились в одну непроглядную багровую пелену. Мальчишка постарался на славу, скоба держалась крепко, и чудовище в веревках могло сколько угодно рваться на волю, но оставалось на месте. И в каждую минуту просветления Петра была рядом и держала его за руку, будто старалась влить через пожатие собственные силы.