Любовь со смертью - Гусейнова Ольга

В некотором ступоре я использовала унитаз по назначению. Слушая как в нем журчит, прислушивалась и к своим ощущениям. Да-да, к своим, и эта мысль начала пугать до ледяного комка внутри, который рос с каждой секундой, пока я вставала, одергивая рубашку и дергала за веревочку.

Зажмурившись, я переждала рой темных мушек перед глазами, затем решилась заглянуть в зеркало. Несколько мгновений заторможенно следила, как расширяются глаза у моего-не моего отражения, пока картина целиком не предстала во всей своей невероятной правде.

Это не сон! Не чужая сказка, а моя личная.

Из зеркала на меня смотрела та самая худенькая зеленоглазая шатенка с волосами до талии. Только сейчас они не струились блестящим гладким водопадом, а всклокоченные, спутанные, напоминали воронье гнездо. И бледное лицо – не безупречной аристократки в энном поколении, а каким-то чудом выжившего призрака, с синяками под глазами и впалыми щеками. В гроб краше кладут…

Я медленно подняла руку и, чуть наклонившись над раковиной, коснулась зеркала, отражение повторило мое движение. А кончики пальцев ощутили прохладную поверхность. Опустив руку, я осмотрела ее, затем и все тело, убеждаясь, что оно не мое. Не родимый рыжий пухляш метр с кепкой ростом по прозвищу Томат, а высохшая из-за болезни и страданий, костлявая вобла. То есть, меня каким-то чудовищным, а не сказочным образом закинуло в чужое тело. А судя по страшилкам, что я до этого принудительно смотрела в «исторической драме», хозяйка тела пыталась самоубиться, но в мир иной отправилась лишь ее душа. Я с минуту прислушивалась к «себе», пытаясь найти отголоски кого-то еще, орала мысленно, звала Эмарию, но в ответ – тишина.

Пришлось снова пощипать себя, постучать костяшками пальцев по раковине, даже по лбу. Ну, а вдруг там кто-то откликнется. Но больно было лишь мне, новой мне!

– Я живая, – наконец призналась себе сиплым шепотом.

Только не от страха, я-то «помнила», с чего мой голос скрежетал. Но стоило принять одну истину, в голову внезапно вторглась другая: я живая, а Вика с Женькой – нет. Их больше нет!

Голову вновь, уже кажется привычно, взорвало от воспоминаний, своих и ее, той бедной девочки Эмарии, тело которой я заняла непостижимым образом. Они трое безвозвратно ушли за грань, а я осталась одна. Брошенная. Одинокая. Живая!

В грудь будто нож вонзили, такая боль разлилась, а из глотки сам по себе вырвался тоскливый вой. Женечка… Викусик… девчонки, мои любимые и родные девчонки…

– Лея… Лея Эмария… – в дверь посыпались удары, похоже, рисса Лишана пыталась прорваться ко мне. – Родная моя, открой, слышишь, открой мне.

В ее голосе слышался неподдельный ужас, страх за подопечную. А я осознала, что вою, как волчица, потерявшая всю стаю и выводок, с отчаянной и горестной тоской, выплескивая свою боль потери и одиночество.

Как же так, ведь Анхелла сказала, обещала, что мы с девочками даже за гранью будем вместе, помогать и защищать? Мы отныне родные, семья! А теперь я в ином мире, в чужом теле, живая и без них…

– Эмария, открой, открой, моя девочка! – все громче голосила нянька, к ней уже присоединились и мужские голоса: – Откройте, откройте…

Я же пыталась удержаться на ногах, вцепившись в край раковины, и таращилась в отражение. Только на меня смотрели не родные карие глаза, в разные стороны топорщились не рыжие волосы, не было груди третьего размера и крутых бедер. На меня глядели глаза чужого человека, хотя и в них больше не было той ранее привычной застенчивой кротости, они смотрели не ласково, а с отчаянием загнанного в ловушку зверя. А еще, в них зажглись невиданные ранее золотистые искорки, которых у прежней Эмарии не было!

Дверь вынесли вместе с защелкой, на пороге замерли испуганные слуги и каждый был мне знаком по воспоминаниям девушки. Только сейчас я в ужасе осознала, приняла, что видела в беспамятстве не кино в жанре исторической драмы, а перенимала чужие воспоминания. Роднилась с чужим телом и его памятью.

– Хозяйка, как же так-то… – удрученно вздохнул рисс Парин – дворецкий, сухой невысокий мужчина лет семидесяти, который по крепости духа еще на ваших похоронах ненароком простудиться может.

В унисон с ним рисса Лишана, няня девушки, взволнованно причитала, оглядывая ванную:

– Что-то случилось? Детка, ты кричала?..

Титаническим трудом я заставила себя выпустить край раковины из мертвенного захвата пальцев. И поглубже задвинув панику, отчаяние и страх перед немыслимой, нереальной и чудовищной подменой реальности, выпрямилась со словами:

– Прощалась с прошлым.

Мой голос был даже не сиплым, скрипучим, словно вдрызг простуженным.

– Лея Эмария, голубушка, не надо больше вредить себе. Это неправильно и…

– Полностью согласна, – оборвала я няню, а потом, поморщившись, хрипло «призналась», изображая досаду и стыд: – Это была кошмарная случайность. Накануне я вспомнила родителей… плакала… много и, видимо, в слезах нечаянно ошиблась. Так голова разболелась, что решила принять обезболивающее. Но перепутала бутылочки с зельями… а после, даже на помощь позвать не смогла. Голос пропал…

– Это правда? – с робкой надеждой выдохнула няня, глядя на меня такими теплыми, добрыми и родными, по воспоминаниям, карими глазами.

Вот как врать, глядя в глаза хорошему человеку, желающему тебе только добра? Но из лучших побуждений пришлось:

– Да!

И все, из меня словно все силы разом ушли, колени задрожали, меня затошнило, поэтому я прикрыла глаза и вновь вцепилась в раковину. Но не сползла на пол, постояла, переждав неприятные мгновения, и отметила, что следившие за мной слуги почему-то расстроенно хмурились. Не поверили? Я бы тоже себе не поверила. Эмарию фин Ришен слишком хорошо готовили в целители, родители не пускали обучение на самотек, а тщательно следили. Перепутать яд с лекарством от головной боли, бред? Тем более как целитель легко бы сама могла справиться.

– Я такая голодная, что ноги не держат. – Расстроенно пожаловалась я.

– Лея, вы правда хотите кушать? – с надеждой неуверенно переспросила рисса Лишана.

– Очень, – осторожно кивнула я, борясь с тошнотой.

Чем явно порадовала этих людей, искренне любивших юную хозяйку и нежно заботившихся о ней.

– Хвала Высшим! – глухо, с облегчением выдохнул рисс Парин, развернувшись и подталкивая на выход из ванной остальных.

Испуг медленно таял на лицах этих чужих-своих людей, а я осознала еще кое-что очень важное: случившееся до печенок напугало не только меня. В поместье Ришен, названному по имени хозяев, жили и служили десять человек, разновозрастных и разнополых, супругов и одиноких. Большей частью слишком старых, чтобы менять место. Эти десять слуг прожили бок о бок с семейством Ришен всю свою жизнь. Они потеряли не меньше Эмарии. И осиротели. Тот, кто не имел семьи и дома, для кого самыми родными были две подруги и директор детского дома с воспитателями, как никто поймет боль и отчаяние именно этих людей.

Теперь я на месте Эмарии фин Ришен. И в отличие от нее, не имею морального права, не смогу бросить тех, чья жизнь теперь зависит от меня.

Не зря у нас с подругами был девиз: «Своих в беде не бросаем!» Глаза защипало от сразу подступивших слез, грудь сдавило от боли и тоски. Пришлось пару раз глубоко вдохнуть-выдохнуть и вновь посмотреть в зеркало – убедиться, что сон не сон. Я закусила губу, потерла лицо свободной ладонью… Все реальность. Не вымысел больного сознания. Живая… больная… одна!

Но как же это случилось? Каким образом? Момент смерти – как в тумане, все остальное – в кромешной темноте без единого проблеска воспоминаний. Выжить, упав в шахту лифта с тридцатого этажа, нереально, мы трое погибли фактически одновременно, с разницей в секунды. Ритуал Анхеллы оказался не дурацким розыгрышем и шуткой, ведь она действительно открыла незримые двери в непостижимые для меня миры. Я своими глазами, лично видела тех до ужаса пугавших потусторонних сущностей, что до последнего гнались за нами.