За синими горами (СИ) - Борисова Алина Александровна

— Но ведь можно вылечить и хронических…

— Не всех. А главное, зачем? Здесь семь врачей на тысячные стада. Задача — не плодить хронических больных, чтоб потом тратить время на их излечение, а вовремя намечать потенциально опасных, и вовремя утилизировать их, пока они еще здоровы.

Киваю. Что еще я могу сделать? Здесь их законы, их правила, а я учусь. Учусь…

Не помню, когда у меня начали дрожать руки. Тремор был небольшой, и проявлялся лишь временами. Работе не мешал, я даже уколы делала четко. Просто концентрировалась предельно на процессе — и дрожь отступала. Ну а в свободное время — да мало ли? Усталость, пройдет. Даже в голову не брала.

Были проблемы и серьезнее. Меня опять вызывали к главврачу. На этот раз — за излишнюю эмоциональность, особенно — «эмоциональность негативную». И я признавала, что он прав, да и те, кто на меня ему настучал — правы тоже. Я не имела права демонстрировать пациентам свои эмоции. Даже если знала, что кого-то решили не лечить, а просто покалечить, потому как «все равно съедят». И училась сдерживать эмоции. Сдерживать чувства, сдерживать мысли.

Дома тоже старалась сдерживаться. Не думать о больнице, а если думать — то только о хорошем. Я ведь хотела стать врачом. Анхен помог мне продолжить учебу, дал возможность сочетать ее с практикой. А я опять не вписываюсь в очередные рамки, недовольна очередными правилами! Надо уже взрослеть. И принимать то, что есть. И не огорчать Анхена своей неспособностью прижиться в очередном месте.

И я улыбалась ему. Как он учил — всем сердцем. Не говорила о проблемах, но делилась успехами. Ведь они были, правда. Мне поручали чуть больше, я справлялась с изучением очередного раздела. В конце концов, кого-то из «моих» пациентов все же вылечивали, и отправляли «домой», а не на еду, и я делилась с Анхеном своей радостью, что вот эта жизнь — еще продлится.

Вот только руки дрожали все больше. И я уже не могла подавить эту дрожь никакими усилиями. И Анхен заметил.

— Что случилось? — спросил он неожиданно, прерывая мой восторженный рассказ о том, как Бхндар впервые позволил мне присутствовать на операции.

— Да ничего, вроде, — пожала плечами с искренним недоумением. — Операция прошла успешно, я потом…

— Правда? А с руками тогда что?

А руки лежат на столе и выбивают дробь. Прятать поздно. Смотрю на них, как на предателей, подбираю слова…

— Устала, наверное. Переутомилась. Слишком много информации, впечатлений, эмоций… После большого перерыва — и такая активная жизнь…

— Так почему не сказала, что устала? Прервись. Просто побудь неделю дома, отдохни, займись чем-нибудь другим… У Лоу ты рисовала, помнится. И даже неплохо. А здесь и карандаш в руки ни разу не взяла…

— Так времени нет.

— Вот и я про то. Прервись с учебой. У меня в кабинете до безобразия голые стены. Нарисуй для меня… на твой выбор, что хочешь. И я перестану завидовать этому мальчишке, что у него твои картины есть, а у меня — нет.

— Да какие «картины», так… И ты сам отказался их взять.

— Ты их рисовала не для меня, — губы сжимаются в тонкую линию. — Зачем они мне? Вечно вспоминать тебя в его доме?

— Хорошо, нарисую, уговорил, — обнимаю его, прижимаюсь к нему. Чтобы чувствовал, что я здесь, с ним. — И не ревнуй, вампирам не полагается.

— Да при чем тут ревность, Лар? — вопрошает устало. — Подлость трудно простить.

Я целую. Не хочу, чтоб он вновь вспоминал. Все в прошлом, мы же решили.

— Справишься с заказом за неделю? Я как раз в четверг вернусь…

— Ты уезжаешь? Сегодня?

— Нет, через пару дней. А сегодня я полностью твой…

Нет, не полностью. Вечером его вновь посетили гости. А я вновь прогулялась с ними по саду, и оставила их с Анхеном в гостиной «углублять дружеские связи». Ничего. Мне, в самом деле, надо отдохнуть. И подумать, о чем будет та картина.

Картина не вышла. Тремор не проходил, я не могла рисовать. Карандаш скользил по бумаге непредвиденными зигзагами, я перепортила кучу набросков, так и не сделав ничего путного. Хотя, если уж совсем честно, толковых идей тоже не было. Так что может быть, проблема была именно в этом.

Анхен огорчился. Не отсутствию картины, подозреваю, она не слишком-то была ему нужна. Но тому, что лучше мне, на его взгляд, не стало.

— А может, ну ее, эту больницу, — предложил он, усадив меня к себе на колени и медленно расплетая мои длинные толстые косы. — Далеко не все, о чем мы мечтаем в юности, выбирая дело всей своей жизни, оказывается действительно нам нужным или подходящим. В детстве просто все. Думаешь: вырасту, выучусь, и всех-всех спасу. А потом вырастаешь, выучиваешься. И понимаешь, что всех — все равно не спасти. И про тех, кого не спасли — не смогли, не успели, не захотели — с каждым днем знаешь все больше. Твой личный список неспасенных растет… Кто-то может жить с этим, кто-то нет… Кто-то может смириться с тем, что медицина — это не про то, что всех спасли, кто-то нет… Так зачем себя мучить?

Задумалась. Неужели он прав, и медицина — действительно не мое? Просто детская мечта про то, как быть нужной людям? Да нет, почему она детская? Я хотела лечить, помогать, облегчать боль. И я могла. О чем уверенно ему и сказала.

— Просто, видимо, сам антураж — темные подземные коридоры, палаты-гроты с призрачным светом. Сам контингент — люди, рожденные на еду… Это, наверное, не совсем та больница, о которой я мечтала. Просто нужно перестроиться, привыкнуть… Это все переходный период, Анхен, это пройдет. Надо просто перетерпеть, я уверена.

— Пройдет… У тебя даже аура стала бледнее, — недовольно качает он головой. — Но если ты уверена, что дело лишь в «антураже»… Давай попробуем чуть изменить программу твоего обучения. Как ты относишься к акушерству?

Неопределенно пожимаю плечами. Не знаю, не думала. Да и не изучала еще этот раздел.

— Думаю, будет лучше, если ты поработаешь в Родильном. Рождение новой жизни — что может быть оптимистичнее? Помочь матери пройти через роды, помочь малышу сделать первый вздох… И у каждого твоего пациента впереди — гарантированно долгая жизнь: детство, юность — до двадцати мы их не трогаем. Так как, попробуешь? Тогда я договорюсь.

Договорился. У меня сменился руководитель. Вместо Бхндара моим обучением занялась Ндаллар'бх'нр'гхра. Надменная, как истинная Лунная, она была не в силах скрыть легкого презрения во взгляде, когда говорила со мной, но к работе своей относилась добросовестно, касалось ли это моего обучения, или ее обязанностей по отделению.

Ко всем роженицам здесь были крайне внимательны, ласка и поддержка со стороны младшего персонала приветствовались, а возникающие проблемы неизменно решались. Вариант ответа «до ужина доживет» здесь, в отличие от Общего отделения, не приветствовался. Всем женщинам здесь предстояло дожить не до ужина, а до следующих родов, а потом и еще до одних, и потому испортить им здоровье по небрежности или недосмотру никто не жаждал. Ибо было чревато.

Ну а дети… Дети — это всегда радость, и я могла часами пересказывать Анхену, как родился один, второй, третий, а у четвертого было обвитие, и воды совсем зеленые, он здорово нас напугал, но, к счастью…

— А ты не думала о том, чтоб родить своего? — огорошил он меня, не дослушав очередную историю.

Какое-то время беспомощно молчу, словно получив удар под дых, потом получается все же выдавить:

— У людей… от вампиров… не рождаются, не ты ли меня учил?

— Так и не рожай от вампира, — невозмутимо ответствует Анхен. — Я даже не стану тратить время, предлагая тебе зачать ребенка с кем-либо из людей, все равно ерунду на тему «люблю — не люблю» услышу. Но достижений медицины в области искусственного оплодотворения никто не отменял. И мы можем подобрать тебе донора с любыми внешними данными, на выбор. Хочешь — даже Петька твой необходимый биологический материал нам сдаст и не узнает, для кого. А захочешь — узнает, мне не важно.

— А что важно? — тяну время, не зная, как ответить на это предложение.