Между двух миров. Школа выживания (СИ) - Ефиминюк Марина Владимировна

- Кай, мужик, - пьяный в хлам Рой еле-еле шевелит языком, - хочешь совет от лучшего знахаря нашего охрененного мира?

- Нет.

- Так вот совет. Тут у нас в храме рядом с деревней есть старые ворота. Оживи их, вернись в Тевет и уже трахни эту свою крошку. Сразу отпустит. Потому что если ты заставишь меня пить хотя бы еще один день, то, клянусь, я скопычусь!

- Так и сделаю, - соглашаюсь я с лучшим другом и залпом приканчиваю остатки виски в стакане, убеждая себя, что нельзя бежать к ней, надо бежать от нее, во весь опор, теряя по дороге подковы. И это ад.

Я живу в гребаном аду!

… Рой в бешенстве, рвет и мечет.

- Кай, она дитя по сравнению с тобой! Невинный ребенок! Сколько ей? Восемнадцать? – Он тычет пальцем в сторону кровати, где лежит Лера, похожая на тряпичную куклу, белая, как кипенная простыня.

- Девятнадцать, - мрачно поправляю я. Последний раз видел его таким, когда он выслушал с улыбкой приговор, а потом разнес в щепки половину мебели в родительском доме, где ему предстояло просидеть взаперти пять лет.

- Она носитель Истинного дара. Голубая кровь!

- Я заметил.

- Ты заметил? Всего-то?! Ты реально не в себе, мужик! – Он крутит пальцем у виска. - Просто чокнулся!

Чокнулся настолько, что желаю растерзать Йена за то, что он пометил ее темной руной. В Тевете они считают это осквернением магического света, почти изнасилованием. Мысль приводит меня в бешенство. Кулаки сжимаются. Поломать бы подонку Гленну руки!

И свернуть шею.

- Господи боже, клянусь, мне сейчас стыдно за то, что я отправлял тебя в Тевет, чтобы ты ее… - Рой затихает. – Это плохо закончится! Точно плохо закончится!

Я не слышу половины из его причитаний, перед глазами проносятся упоительные картины, где Йен, когда-то бывший моим соседом по комнатушке в интернате для мальчиков, расстилается бессознательной, взбитой до мягкости тушей.

- Кай, ты меня, вообще, слушаешь?

- Да. – Я смотрю на друга в упор, на его скулах горят гневные пятна. – Мне кажется, я схожу с ума. Ты же лучший знахарь Абриса, скажи, что мне делать, чтобы не свихнуться окончательно?

… Она светится, в прямом смысле этого слова. Стоя посреди старого храма, где камни алтаря еще помнят щедрые потоки жертвенной крови, а руны, нанесенные на стены, мерцают от возбуждения и желания выпить удивительное сияние до капли, она светится, смело и дерзко. В своей жизни я не видел ничего прекраснее. Юная девочка из Тевета притягивает меня силой гораздо большей массы ее собственного тела. Я бегу от нее, но неизбежно оказываюсь рядом. Моя неизбежность.

Она разобрала на части часы, единственную ниточку, которую я позволил себе протянуть между нею и собой. Крутятся в воздухе часовые детали: шестеренки, винтики. И в центре разлетевшегося механизма нервно пульсирует крошечная капля света, озаряющая храм ярче солнца.

Лицо Леры сосредоточено. Она хмурится, как будто замечает в крошечном чистом сердечке какой-то изъян. До конца не верю, что она разрушит прекрасное создание, уничтожит филигранную магию, столь же красивую, как Истинный свет, как она сама, но ее рука безжалостна и тверда. Невинное сердечко сжато в кулак. Сквозь пальцы разлетаются острые длинные лучи, храм погружается в полумрак, едва рассеянный ее собственным свечением.

… Перед глазами пляшут облезлые стены. Это место называют «покойницкой», и меня просят подождать пять минут, чтобы приготовить тело. Хочется возмутиться, что нельзя называть кого-либо, пусть ушедшего на тот свет, «телом», это подлинное неуважение, но я молчу. В зародыше уничтожаю желание опуститься на лавку, как древний старик. Прислоняюсь к стене, запрокидываю голову к сероватому в разводах потолку и, чувствуя себя этим самым стариком, просто жду. Пять минут превращаются в бесконечность. Так страшно мне было только один раз, когда в шестнадцать лет отец объявил, что теперь я наследник клана Вудсов. Вместо моего погибшего старшего брата.

В памяти вдруг всплывает воспоминание о том, как Лера без колебаний загасила магическое сердце в артефакте, и в гудящую голову приходит идиотская мысль, что она действительно на редкость жестока и безжалостна. Кажется, что прямо сейчас уверенной рукой она сдавливает мое собственное сердце. Превращает в бездушную вещь, пустую оболочку, как те самые часы.

- Входите, господин Вудс, - выглядывает из дверей плюгавый тип в очках с толстыми стеклами. Он достает мне до груди, на макушке - лысина, в руках – какая-то жратва. Булка что ли… И мне хочется запихнуть эту булку ему в пасть, чтобы он проглотил ее одним махом и перестал чавкать, но помимо нас двоих в ледяной комнате еще трое стражей.

Белая простыня очерчивает контуры женского тела, лежащего на столе.

- Лицо целехонькое, - говорит плюгавый с набитым ртом. – Сможете опознать?

Я киваю и мечтаю об одном, чтобы он прекратил жрать. Может, к чертовой матери выбить ему челюсть? Тогда он точно не сможет жевать, разве что прихлебывать жиденькую кашку из чайной ложечки. Станет ли мне легче?

И тут он откидывает простыню. Вот так запросто, без предупреждения. Сердце обрывается. Взгляд останавливается на лице покойной. У той, кого прятала проклятая тряпка, черные волосы и разбитые губы. Кольцо, сдавливающее грудную клетку, начинает слабеть, но так и не исчезает до конца.

- Это не Валерия Уварова, - как со стороны, слышу я свой спокойный, холодный голос.

- Везунчик, - буркает служка, накидывая простыню обратно, и давится булкой.

Надо было пожалеть убогого, но я срываюсь и бью его в челюсть. Легонько, но ему хватает, чтобы опрокинуться и потерять сознание. Что ж, никто никогда не считал меня хорошим человеком.

Меня выпихивают в коридор.

- Ничего, парень. В такой ситуации, я бы сам разбил гаду морду, - хлопает мне по плечу один из стражей, на удивление понятливый. – Иди домой, хлебни виски и выспись. Все закончилось.

Он, страж, не догадывается, что все только-только началось.

… Лера на полу, отползает от меня, не сводя затравленного взгляда. Я наступаю, шаг за шагом, направляя острие фамильяра в ложбинку, где сходятся хрупкие ключицы, и бьется пульс. В детстве нас учили, что если туда ударить, то человек умрет мгновенно.

- Кай, - шепчет она, - остановись. Слышишь? Ты будешь жалеть до конца жизни!

Удар меча. Я ее убиваю.

… Убиваю.

… И снова.

- Голубая кровь! – Кто-то тряс меня за плечо, заставляя выбраться из сознания Кайдена, как из темного глубокого колодца. – Голубая кровь! Отпусти его руку, иначе отдашь свет до капли!

Приходя в себя, я обнаружила, что по-прежнему цеплялась за руку Кайдена. Быстро разжала пальцы. Змея исчезла и выглядывала из-под закатанного рукава. Она как будто была живая и сбежала от прикосновения обладателя Истинного света к локтевой впадине. На чистой коже с глубокими бороздами вен отпечатались красные ожоги от моих пальцев.

- Что случилось? – пытаясь стряхнуть с себя остатки воспоминаний, спрятанных в сознании у Кайдена, хрипло спрашиваю я.

- Ты отдала слишком много и улетела на светлое облако, - произнес Рой. – Он будет в порядке, но нам надо переложить его на кровать. Хватит сил помочь?

- Хватит, - поспешно я вскочила на ноги, и подо мной поплыл пол, точно превратившись в корабельную палубу.

- Иди-ка ты спать, Валерия, - отослал меня знахарь. - Сам справлюсь.

Когда я, прихватив свечу, отправилась в комнату, то даже помолилась Светлым духам, чтобы сон был без сновидений. Впервые за время знакомства со знахарем, мне удалось улечься в кровать по собственной воле. От усталости.

Я открыла глаза и обнаружила, что полностью одетая лежу лицом во влажную подушку. Спальня была погружена в темноту, за окном по-прежнему стояла густая ночь. Тихонечко поднявшись, на цыпочках я вышла в коридор. Дверь в соседнюю спальню была открыта, и потемки разрезал прямоугольник желтоватого света.