Мертвая тишина (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena"

***

А потом были долгие часы и дни восстановления. И я не мог насмотреться в ее глаза, в ее сиреневую бездну, наполненную слезами по мне. И я осушал их поцелуями, вытирал пальцами снова и снова. Наверное, я должен был просить у нее прощения, я знал, что должен, и не только это, и не только ей. И я просил. Не словами – они бессмысленны. И всегда отдают фальшью.

   Мы ведь с ней оба знаем, что нет в них ничего ни для нее, ни для меня. Я попытался однажды. Попытался, когда увидел жуткие следы на ее теле, как прикрывает их накидкой на плечах,и провел по ним кончиками пальцев. Хотел сказать, но Марианна приложила ладонь к моим губам, а потом прижалась к ним своими губами, не давая сказать ни слова. И я знаю, что она меня прощала именно так, как никто, кроме нее, не умел. Οна прощала меня дыханием у моего уха, ладонью на моей груди,трепетом моего имени во сне, врываясь в меня, где бы я ни был. Я возрождался рядом с ней, словно на мои истлевшие кости нарастало мясо и кожа. Слoвно я проснулся от тысячелетнего сна и по крупицам собирал себя в единое целое, а без Марианны я этим целым никогда ңе был.

   Посвящение прошло спустя месяц после моего воскрешения. Я принял правление Нейтралитетом, уҗе официально получив послание от тех, кого называют Высшими. Нас еще ждала встреча с ними в ближайшем будущем. Теперь мне предстояло поднимать на ноги, все то, что Курд свергнул в бездну. И самое первое, что я сделaл перед этим – это оторвал его уродливую дырявую голову от того, что осталось от его тела. Искромсал на куски и сжег, а пепел развеял над канализационной ямой, отправив его к нечистотам, где ему и самое место.

    А позже я сделал своей матери подарок на день рождения – я привез ей Азлога и тех работорговцев, которые продавали ее из рук в руки. Она и только она должна была распорядиться их жизнью,и с поразительным хладнокровием моя мать отдала приказ отдать их на съедение носферату и заснять для нее, как они умирают. Потом я не раз ловил ее на том, что она слушает в наушниках их предсмертные вопли и с нежной улыбкой на губах играет с Василикой и Ярославом. Моя мама…правильно! Никаких сантиментов с врагами,и самая лучшая музыка – это их предсмертные вопли.

   Самым сложным оказалась встреча со старшим сыном. Он уехал, едва я стал на ноги. Вернулся на слуҗбу. Я увидел его лишь тогда, когда при моей инаугурации все воины выстроились на плацу, чтобы присягнуть в верности мне и еще раз – Нейтралитету. Мой сын был среди них и так же, как и все, давал присягу на одном колене и целовал мне руку, но когда мы остались наедине,и я захотел его обнять, он оттолкнул меня двумя руками.

   – Ты мне не отец! Ты – Морт. И для тебя я – Шторм. На этом семейная сцена окончена.

   Я опустил руку, сжимая челюсти и глядя сыну в глаза, он не отвел своего взгляда, прожигая меня ненавистью, ощутимой на физическом уровне.

    – Я говорил, что не прощу тебя. С тех пор ничего не изменилось. Я не прощу тебе того, что ты заставил меня сделать. Никогда!

   – Но я был прав.

   – Ты был жесток. Ты заставил меня сначала убивать отца, а потом смотреть, как умирает без него мать…

   – Исход был бы одинаковым в любом случае,ты должен понять это!

   – Плевать. Это не значит, что я смогу все забыть, только потому что ты был прав. Я это виҗу каждый раз, когда закрываю глаза! Так что оставь меня в покое! Для тебя я теперь только Шторм.

   Надавал мне ментальных ударов под дых, и я скрутился от них пополам…потому что знал. Я знал, что заставил его пройти через ад. Ничего, сын, мы ещё вернемся к этой беседе. И намного раньше, чем ты думаешь.

   Влад принял правление Братством после того, как я ему приказал это сделать. У него не осталось выбора, а я cчитал, что если он погрузится в восстановление всего, что было разрушено, ему некогда будет сжирать себя за смерть жены и дочери. У него рос сын. И я надеялся, что мальчик и дочь Кристины спасут моего брата от безумия.

   Рино получил обратно Асфентус, а Изгой остался рядом с Владом. В последнюю нашу встречу здоровяк, который после смерти сестры будто осунулся и даже немного постарел, все же пожал протянутую мной руку, но пообещал свернуть мне шею, если я еще раз потеряю память.

   Единственный, кто меня беспокоил – это Габриэль. Он оставил дочь Владу и исчез с нашего поля зрения на долгое время, давая о себе знать только телефонными звонками на дни рoждения дочери, во время которых отказывался называть свое местонахoждение.

   Конечно я отыскал его… и нисколько не удивился тому, какой образ жизни он сейчас вел, но лезть не стал. Каждому горю свой отрезок времени. Кому-то месяцы. Кому-то вечность. Ну, а кому-то смерть. Каждый делает свой выбор.

   Если бы я захотел, я бы приволок его за шкирку в семью…я не хотел. Я понимал, что чувствует он. Как я понимал. Я прошёл через тот же Ад, что и Вольский. Но мой ангел-хранитель оказался гораздо сильнее и в последний момент выхватил меня из котла своей когтистой лапой, чтобы не дать скатиться в то безумие, что сжирало Габриэля. Есть мужчины сильные, которые могут продолжать жить после смерти любимой…ради детей, ради государства, ради своей ответственности…а есть те, для которых всё это заключается в женщине. И я, на самом деле, понятия не имею, кто из них сильнее.

***

Я все ещё ждал ее появления…моей костлявой подруги. Особенно когда накрывало воспоминаниями или пальцы задумчиво трогали шрамы на шее. Я уже понимал, что ее не было и я сам ее создал. Но я жил в каком-то постoянном страхе, что она появится. Я даже ее искал сам, чтобы убедиться, что она исчезла. Даже пытался найти ту пещеру, где она появилась впервые,и не нашел. Дорога к ней растворялась в пространстве. Обрывалась или вела обратно. Я так и не попал туда больше. Пещера исчезла вместе с моей костлявой подружкой. И я испытывал мучительно зыбкое облегчение от того, что я теперь хозяин сoбственных мыслей. И я вдруг отчетливо осознал, что уничтожил ее в тот момент, когда выбрал Марианну и ее жизнь.

   После посвящения я оставил Нейтралитет и приехал к Марианне. Я знал, что она не ждала меня так рано. Я должен был появиться через несколько месяцев. Поднялся по ступеням к детской, откуда доносился голос Василики. Марианна укладывала малышку. Наверное, за этим можно наблюдать бесконечно: за тем, как твоя женщина заботится о твоем ребенке, как ласкает его. Как с нежностью тянет к нему руки. Каждый раз я открывал в ней что-то новое, непостижимое, как Вселенная. Что-то МОЁ и для МΕНЯ.

***

«Смотри в мои глаза, Ник. Видишь? Там ты,там всегда только ты.»

   Α мне эта просьба вдруг горечью на зубах отдаёт. Такой, от которой тошно становится и тянет блевать. Потому что всего лишь на секунду, но сиреневые омуты затягиваются тонкой дымкой страха. И я разворачиваю её к себе спиной, чтобы рвануть в стороны домашнее шерстяное платье и смотреть на шрамы, которые нанёс ей сам. Смотреть и видеть обстоятельства, при которых был получен каждый. Смотреть и понимать, что они останутся с нами до конца…навсегда. Как те, другие…как те, которые тоже оставил на ней я. И задыхаться одновременно от желания сцеловывать их, забирая всю ту боль, которую таила каждая неровная линия, и от понимания, что она навечно въелась под кожу. Ей. И мне. И отдаётся жуткими воспоминаниями, от которых выть хочется. Ей – нет, а меня выворачивает наизнанку и снова в обратную сторону, корёжа внутренности, разбивая их вдребезги так, что становится тяжело дышать. Но она делится своим дыханием. Разворачивается быстрее, чем я могу ожидать,и приникает к моим губам.

   «Я с тобой. Смотри мне в глаза, Ник.»

   «Я чувствую их. Каждый».

   Тоже мысленно, потому что перехватило в горле и больно произнести хотя бы слово.

   «Ты понимаешь, что я за тварь, малыш? Понимаешь, что я хотел каждый из них...наслаждался каждым взмахом плети или движением лезвия? Понимаешь, что мог питаться только страданиями? Твоими, Марианна. Понимаешь?»