Бывший. Злой. Зеленый (СИ) - Новикова Татьяна О.

Я невидящим взглядом посмотрела на тело Платона. Сейчас он как никогда напоминал отца, Серпа Адрона. И внешне, и внутренне. Он, поддавшись жажде победить “болезнь” Злата, забыл о разумном. Перестал понимать, где грань между допустимым и запретным.

Чем же он отличался от отца?

Моя вселенная рушилась. Столько лет было потрачено впустую. По незнанию, по глупости, по чужому злому умыслу. Но я не позволила себе упиваться этой горечью.

Сейчас не до этого.

— Нужно вернуться, — твердо сказала я. — У него Златон. Я должна сделать всё, чтобы его спасти.

— Уверена? — Виктор не сопротивлялся, скорее, усомнился в моих возможностях.

— А у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда, — ответил Виктор лениво. — Вопрос в другом: справишься ли ты?

— Да. Если ты будешь рядом.

Он хищно оскалился.

— Куда я денусь.

Мужчина вновь взял мою ладонь в свою и начал направлять.

— Сейчас ты не сможешь управлять его настоящим и не убедишь его отступить, но всегда можешь изменить прошлое, — шептал он. — Ты видела много воспоминаний. Подумай над тем, какие проще всего изменить в угоду себе. Если он сам усомнится в себе — ты сможешь на него воздействовать.

Это было похоже на то, что я недавно сотворила с Мариной. Просто подменить одно воспоминание другим, чуть искаженным. Разве что память подруги была пластична — как почти у любого человека. Платон же сопротивлялся. Он удерживал свои воспоминания. Виктор вел меня, унюхивая слабые места в “обороне” среднего Адрона. Точки, нажать на которые проще всего — из-за чувства вины и страха за брата.

Те обрывки, когда Платон не верил в успех своего детища, когда особенно уставал и подумывал сдаться. У всех нас есть такие моменты, и в них мы уязвимее всего, потому что не верим в собственные силы. Мы все подвержены эмоциям. И воспоминания, связанные с этими эмоциями, изменить гораздо проще.

— Не пытайся сразу изменить что-то глобальное, — недовольно говорил Виктор, если я лезла слишком глубоко. — Куда ты спешишь? Начни с мелочей.

Я попадала в один из первых опытов Платона над птицами — и голуби погибали при работе с ними. Умирали пачками, едва чужеродная магия их касалась. Некоторые выдавали положительную динамику — но Платон находил их мертвые тела через день или два.

Кофе проливался на чистовые записи. Важная информация исчезала в кипе бумаг. Свиньи не реагировали на эксперименты. Адалин корчилась от боли и оставалась в своем теле — лишь из носа текла кровь, и в глазах появлялся дикий ужас.

Раз за разом я подрывала уверенность Платона в себе и в том, что он действительно сможет помочь Златону. Била точечно, ломая полноценную картинку.

Чтобы он и сам поверил: пусть в конце ему и удалось сломить сознание Адалин, но этому предшествовала череда неудач. Нет никакой уверенности в успешном исходе. Злат может погибнуть — или забыть самого себя, потерять свое “я”.

Без Виктора я бы не справилась. Он унюхивал слабости Платона — и я ударяла в них. Если средний брат в какой-то момент пребывал в апатии — Виктор чуял это, и я усиливала недовольство Платона собой, умножая до крайности.

Удар за ударом.

— Он достаточно ослаблен, — в какой-то момент удовлетворенно хмыкнул Виктор. — Не расслабляйся. Самое время войти в его настоящее. Готова?

Я зажмурилась и закусила губу.

…Привязанный к стулу Златон, бледный перепуганный Виталик. Платон, судорожно пытающийся настроить артефакт.

Пусть он был в теле Адалин, но я все равно видела плоды тех ростков сомнения, которые мы с Виктором зародили в нем. Он оправдывался, пытался достучаться до Златона, потому что… боялся. От уверенного в себе лощеного ученого не осталось и следа.

Сейчас больше всего он напоминал мне мальчика, который со слезами на глазах объяснял брату, что голубя бы отец все равно убил, а он только пытался сделать все правильно. Он всего лишь хотел быть хорошим.

— А как сработает твое лечение? — тихо спросил Виталик, и Платон уцепился за этот вопрос как за соломинку.

Словно объяснение того, как устроена работа зеркала, могло помочь все еще раз уложить в голове, убедить самого себя, что он поступает верно. Что план — надёжный. Платон путанно и подробно начал вещать про волны мозговой активности, рассказывая это в первую очередь самому себе, а не своим пленникам.

— Ох, как сладко… — протянул Виктор томным голосом. — Это просто пир какой-то, столько вины, самоистязания, жертвенности.

— Не отвлекайся, — попросила я беса, приходя в отчаяние от того, что главного нам пока не удалось. Платон, несмотря ни на что, все еще собирался привести свой план в исполнение. — Что дальше?

— А дальше… — Виктор принюхался. — Хм… как странно. Люди, конечно, с годами меняются, но я только сейчас понял.

Он резко замолчал, снова принюхиваясь.

— Говори же уже!

— Когда мы были в ранних воспоминаниях, — пробормотал бес, — до ритуала, который ввел орка в кому, запах был немного другой. А сейчас… в нем стало больше одержимости.

— Он восемь лет ищет способ вылечить брата, вместо того чтобы рассказать ему о проблеме. Еще бы не было одержимости, — трудно было удержаться от сарказма.

— Одержимость другого рода. — Если бы я сейчас видела Виктора, то, уверена, увидела бы и то, как он закатывает глаза. — Любовная одержимость.

— Это значит, он любит своего брата?

— Не его. Ты же дочь паука. Ну же, думай!

Речь не про любовь к брату? Тогда…

Любовная одержимость. Адалин. Душа Адалин все еще здесь, и она влияет на Платона, усугубляет его чувства, доводя их до абсурда, заставляя его действовать.

Она не желает отпускать Платона. Она хочет быть его слепым орудием. Если не получилось влюбить его в себя, то ей хочется хотя бы быть ему полезной, помочь дойти до конца. Исполнить предназначение.

— Адалин… — прошептала я. — Она отравляет его своей одержимостью.

— Именно, — довольно усмехнулся бес. — Гасит сомнения, заставляет идти к цели любыми средствами.

— И что же делать?

— Разделить «сиамских близнецов» и вернуть душу Платона на место, — он сказал это так, словно дело было самым простым и самым обычным. Но я даже не знала, к чему подступиться. — Попробуй спуститься на уровень ниже и отыскать там Адалин. Нужно ослабить ее чувства, ее хватку, с которой она так вцепилась в орка.

События тем временем накалялись. Платон заметил Моню, пытающуюся освободить Златона, и тут же натравил на нее полчища своих змей и устрашающий черный дым, взмывший за птицей под потолок.

— Вот крыса… — Орк недовольно прищурился и снова подошёл к столу столу, беря в руки инструменты.

— Леший побери, он сейчас направит на Злата свое зеркало… — Я подбежала к Платону, пытаясь отрешиться от того, что это не реальность, а только ее отражение. Торопливо начала шептать сказку, пытаясь поскорее нащупать нужную нить повествования.

— Платон, мы же всегда были с тобой так близки, послушай… — слышала я голос Злата, пытавшегося вразумить брата. Так близко и так далеко. Нужно было поторопиться, чтобы помочь ему.

— Стой, подожди, не так быстро, — запротестовал Виктор. — Мы же в настоящем, а не в прошлом, нужно сначала спусти… — Он не успел договорить, как вдруг по всему телу словно прошел электрический разряд. Я перестала понимать, где реальность, а где чужие воспоминания.

— Прочь из моей головы! — громогласный голос затопил собой все пространство. Не осталось других звуков, кроме этого голоса. — Думаете, вы самые умные? Я все равно умнее!

Я пришла в себя около больничной койки, лежащей на полу. Виктор помог мне подняться, сам при этом болезненно морщась.

Приборы у кровати Платона надрывно запищали, показывая остановку сердцебиения. Я заметила у него кровь, текущую из глаз, носа, ушей…

В палату вбежало с десяток врачей и медсестер. Они тут же начали пробовать сердечно-легочную реанимацию, затем, коротко посовещавшись, стали вводить ему препарат…

Одна из медсестер подошла к нам, попросив выйти.