Уход на второй круг (СИ) - Светлая Марина

Глядя невидящим взглядом в окно маршрутки, твердила, как заклинание: она ничего не обещала Глебу, она многое обещала Ивану. Двигалась машинально, имея единственную цель — главный вход в клинику, откуда обратного пути уже не будет. Пара сотен метров, лишь перейти дорогу.

Ксения подошла к краю тротуара и подняла глаза.

* * *

— Тебя уволят за антигигиену. Я серьезно! Бузакин опять приклепается.

— Я регулярно моюсь.

— Ты бы еще регулярно стригся — цены бы тебе не было!

— Мне не мешает, под колпаком не видно.

— Бороду тоже под колпак?

— Исключительно ради тебя озадачусь поиском зажимов.

— Смешно. Вот, пока давай обойдемся этим.

— Гном, уйми свою Гномшу.

— Парамонов!

— Я не собираюсь этим пользоваться.

— Придется. Меня достало общаться с тобой через челку в операционной.

— Что за странное желание заниматься моим внешним видом? Тебе воспитывать некого?

— Есть, Парамонов, но она пересмотрела сказок про Красавицу и Чудовище. Гном на Чудовище не тянет.

— Да у тебя борода длиннее моей!

— Есть еще вариант, что она это специально меня через тебя воспитывает. Психологический прием. По ее логике мне должно сейчас быть стыдно.

— А тебе не стыдно?

— Не-а.

— Готово! Зеркало дать?

— Давай.

Непродолжительная возня в бездонной женской сумке, результатом которой было извлечение из ее недр пудреницы. Та раскрылась перед носом Парамонова. И он теперь с некоторым любопытством взирал на последствия деятельности маленького урагана по имени Леся Хохлова.

Отросшие пряди с висков и челки были собраны на макушке в дурацкий пучок темно-синей резинкой — оттуда же, из недр ее необъятной сумки. Он и впрямь прилично зарос. Но зажимы для бороды покупать определенно рано. Для стретовского отшельника вид все же был самый подходящий.

— Дарю, — хмыкнула Леся, разглядывая его.

— Спасибо, — кивнул он, отодвигая пудреницу и поворачиваясь к Гному. — Не удивляйся, если через пару месяцев она меня усыновит.

— Пей свой кофе и не хами, Парамонов!

Кофе здесь варили просто отменный. При не очень большом разнообразии меню крошечной кофе-точки возле Пироговки нельзя было не признать того, что, пожалуй, только здесь и возможно хоть немного глотнуть воздуха после больничных стен. Место неподалеку от автобусной остановки казалось на удивление немноголюдным — особенно по утрам. Особенно после ночного дежурства. Особенно когда выучился любить кофе. Ко всему можно привыкнуть со временем. Был ли он когда-нибудь счастлив в октябре? Наверное, нет. Был и был.

Они с Лесей и Гномом сидели у витрины, изображая завтрак. Гном только явился на работу, а дома — без супруги — не желал. Парамонов и интернша — за неимением ничего лучшего. Потому что — скорее бы домой.

— Тебя подвезти? — спросил Глеб, отправляя в себя следующий глоток. Сейчас он процентов на пятьдесят состоял из кофе. Мог пить только его.

— Не, я на метро. У меня муж ревнивый.

— Мои соболезнования.

— Кто б меня подвозил? — грустно вздохнул Гном.

— А ты вообще молчи! Гинеколог хренов!

— Ясно, не выспалась. Всю ночь ее гонял, да?

— Ночь прошла ко всеобщему удовольствию без неожиданностей, — хмыкнул Парамонов, поворачивая в голове верньер для добавления помехов.

Устал от болтовни. Медленно выключался. Требовалась перезагрузка. Потому что сейчас в квартиру на Телиги — а там хоть вой. Глеб устал выть. Внутри себя выть. Мечтал только о выходных, когда можно будет удрать на дачу, но до них тоже еще надо дожить.

Глоток. Горьковатый привкус воспоминаний.

«Черт! Опять дождь начинается! Куда солнце делось?»

Помехи.

«Езжай с Глебом».

Помехи.

«Я хотела еще и к маме заскочить по дороге».

— Я завезу к маме.

— Глебка!

Усмешка. Улыбаться он разучился.

Поворот головы, чтобы окликнуть бариста. И вспыхнувшее под ребрами жалящее пламя. Глеб медленно повернулся к витрине, которая только еще начала покрываться дождевыми каплями. Серо. Даже воздух серый.

А потом вскочил со стула, приникнув к стеклу и упершись в него обеими ладонями.

Она смотрела прямо на него.

Она стояла прямо перед ним, там, на другой стороне улицы.

Он не знал, сколько и зачем, но стояла.

Он не знал, что в этот момент она сжала кулаки в карманах куртки, и чему сдержанно кивнула. Он не знал, для чего ступила на зебру и сделала несколько быстрых шагов, не отводя взгляда от его лица. В эти секунды он задержал дыхание, позволяя себе внутренне произнести: «Она идет».

Это потом были крик и сильный толчок. Или наоборот… Ее подбросило в воздух, резко кинуло обратно. А она успела подумать, что у нее нет крыльев. Успела почувствовать сильный удар.

И все исчезло — звуки, свет и глаза Глеба.

* * *

Уход на второй круг — это маневр, выполняемый экипажем воздушного судна при принятии решения о невозможности захода на посадку. Читал, готовился, думал. Пытался понять.

Который круг по счету совершаем мы с тобой? Я ни черта не смыслю в пилотировании, но однажды уже переживал страх потерять тебя. Вот так в один момент. Тогда мне казалось, что страшнее быть уже ничего и не может. Ты помнишь? Упавший самолет, я тащил тебя до машины, а потом пытался накормить макаронами?

Иногда я думаю, каким сейчас застал бы нас этот день, если бы не тот самолет.

Я не жалею. Слышишь? Не жалею и никогда не пожалею. Если ты не смогла приземлиться, то я без тебя едва ли смог бы лететь. Я на земле. Здесь безопасно. Было безопасно до встречи с тобой. У каждого человека свой кокон, в котором он прячется от жизни. Мы с тобой не исключение.

А еще у тебя волосы теплого цвета, и я до сих пор помню их запах.

Черт…

Сейчас октябрь, Ксень. Октябрь. Больше года прошло с тех пор, как мы познакомились, представляешь? Я забыл точную дату. Знаю, что в сентябре. Так много забывается, важного. Но главное все-таки осталось — как же ты взбесила меня! Ты и сейчас меня бесишь. Разве вычеркивают людей? Выбрасывают, как мусор? Я — кто я для тебя? Мусор? Мне казалось, что, если я стану любить тебя сильнее и лучше, ты не захочешь уходить. Люди не бросают тех, кто их любит. Недостаточно любил? Или непростительно разворошил твой кокон?

Впрочем, признаю, неправ. Мне было непросто с этим смириться, потому что мириться с собственной неправотой сложнее, чем с чужой несправедливостью. На это у меня ушел не один месяц. Может быть, и правда, стоило любить тебя сильнее и лучше. Искать, когда ты ушла, а не предоставлять в конечном счете решать все самой. Что ты могла решить, когда у тебя и выбора не было? Должен был сам догадаться. Я много чего должен был, чтобы не потерять тебя.

И я ничего не смог.

Не цветут хризантемы весной. Я помню, что ты их любишь. Сейчас я бы заваливал тебя ими, потому что ты их любишь. Позволила бы ты это после всего? Ты ведь пришла. Я бы жизнь отдал за то, чтобы знать, зачем ты пришла. И вместе с тем, я это знаю. И тебя я знаю.

Я не знаю только правильного ответа на твои вопросы. Ни одного такого, после которого ты осталась бы со мной, когда все уже для себя решила. Но я тоже решил. Хочешь правду — будет тебе правда.

Полтора года прошло будто в вакууме, где у времени другой ход. Его почти не было. Вставать и ложиться, и куда-то ежедневно двигать собственное тело. Мне хотелось бы понять, как у тебя хватало сил делать все то же самое, но при этом жить. Я не смог.

Но этих полутора лет мне оказалось достаточно, чтобы осознать: а я понятия не имею, был ли шанс у Тарасенко. Выжил бы твой муж или нет при любых других обстоятельствах. Я не нахожу своей ошибки. Но, может быть, ошибка была в том, что я считал себя неуязвимым. Никогда не рисковал без надобности, работал стерильно, как по учебнику. И слишком уж полагался на собственные руки. Но я не знаю, жил бы он или нет, если бы попал к другому врачу. Или если бы его привезли хоть на десять минут раньше. Или если бы я был расторопнее. Я не знаю. Сегодня я уже ничего не знаю, хотя мне очень хотелось бы оправдаться перед тобой.