Пятничная я. Умереть, чтобы жить (СИ) - "Это Хорошо"

— Эйсон, — окликнула его Янис-Эль и шагнула ближе.

Но тот лишь сжался еще больше, а уголек в его руке вдруг рассыпался в крошево — так он стиснул его в пальцах.

— Что с тобой?

— Уйди, — простонал Несланд и, зажмурившись, вдруг отшвырнул от себя новый набросок вместе c доской, на которой он и рисовал, сидя прямо на полу. — Уйди, прошу.

Но Янис-Эль лишь подошла еще ближе и тоже присела рядом, расчистив себе место среди рисунков. При этом взгляд ее невольно зацепился за один из них, который, в отличие от прочих, лежал лицевой стороной вверх. На нем была… она сама. С улыбкой на пол-лица и такими же веселыми хоть и совсем нечеловеческими глазами. Янис-Эль уже и не помнила, когда была так весела и счастлива — а вот муженек где-то подсмотрел…

Придвинув к себе еще несколько листов, Янис-Эль начала переворачивать их. И на всех была только она — грустная, веселая, усталая, спящая… Черт! Ласкающая языком член! Еще… И еще раз… Твою мать! Янис-Эль встала на четвереньки и поползла, переворачивая листы. Вскоре стало ясно, что начал Эйсон совсем не с нее — на тех рисунках, которые лежали в самом низу, а следовательно, были нарисованы, а после брошены на пол первыми, обнаружилась дора Палома. Потом появились дети — их портретов было совсем мало, словно художник очень быстро разочаровался в таком способе излить свои эмоции. А потом начались просто какие-то фрагменты — руки, длинное ухо среди прядей волос, край губ и щека с ямочкой… Янис-Эль пальцами прикоснулась к своему лицу — ее щека с ее ямочкой… Что ж творится-то?

Не вставая на ноги, по-прежнему на четвереньках, Янис-Эль подползла к Эйсону, который так и сидел зажмурившись, обхватив себя руками за плечи и раскачиваясь.

— Что происходит? Что с тобой, горе ты луковое?

— Уйди, хуже будет, — почти прорычал Эйсон и еще сильнее вцепился руками себе в плечи. Так, что Янис-Эль показалось: делает он это только затем, чтобы этими же самыми руками не ухватить что-то другое. Или кого-то другого.

— Пока не скажешь, в чем причина всего этого, никуда я не уйду.

Эйсон взвыл и вдруг растянулся на полу лицом прямо в свои рисунки. Янис-Эль пододвинулась еще ближе.

— Это Корис? Он что-то сделал с тобой?

— Да, — проскулил Эйсон и скрутился в клубок — так, как будто у него остро заболел живот. — Он — страшный человек.

— Я пришла к этому выводу раньше, — сварливо сказала Янис-Эль. — Но рада, что и ты наконец-то прозрел. Хоть какая-то гарантия, что не взъешься на меня еще и за то, что я его в подвале заперла до лучших времен.

— Как… заперла? — Эйсон даже перестал трястись и приподнял голову, чтобы взглянуть на Янис-Эль, но тут же заскулил и снова уткнулся в засыпанный листами пол.

— На ключик.

— Слава владыке-дракону, — глухо пробормотал Эйсон. — А теперь уходи. Прошу, Янис-Эль, уходи.

— Да почему, черт тебя разбери? Что он с тобой сделал, горе ты мое?

— Мне стыдно.

— Стыдно, у кого видно, — проворчала Янис-Эль и, ухватив Эйсона за плечо, решительно перевернула его на спину и испытующе уставилась ему в лицо.

Горе-супруга по-прежнему трясло, щеки покраснели, губы призывно распахнулись, дыхание сбилось… Так, словно он был отчаянно, до умопомрачения возбужден… Стоп!

— Где твое кольцо, тютя с матютей?! — взвыла Янис-Эль и цапнула Эйсона за руку.

На ощупь на безымянном пальце ничего не обнаруживалось, но Янис-Эль уже знала, что это ничего не значит.

— Куда ты его дел, мудель царя небесного?

— Снял, — провыл Эйсон и вновь попытался перевернуться на живот, но Янис-Эль не дала. — Обиделся на тебя за то… За то, что было тогда утром, и снял…

— Тебе что — пять лет? — заорала Янис-Эль и затрясла Эйсона за грудки. — Обиделся он, твою мать! Обиделся на то, что его собственная жена утречком немного приласкала. И ведь правда — страшная, нестерпимая обида! Такая огромная, что, видно, вытеснила все умные мысли, которые у тебя в башке еще оставались. Кольцо-то тут при чем? Чем этот твой Корис тебя опоил? Ну? Говори, не то действительно хуже будет. Это я тебе точно обещаю.

— Не знаю, — прохныкал Эйсон и вдруг потянулся к Янис-Эль, ухватил ее за уши и притянул к своему лицу. — Но больше ни о чем, кроме секса, я думать не могу. Пытался о другом, и нет — не могу. Ты… Ты не могла бы… Драконовы боги! Отдайся мне, Янис-Эль, а? Пожалуйста! Лучше я буду с тобой, чем с ним, а он сказал… Он сказал, что я еще и просить буду, — Эйсон стиснул зубы, застонал и выгнулся, при этом по-прежнему крепко и больно удерживая Янис-Эль за уши.

Вот, значит, как…

— Не сходи с ума, Эйсон. Ты ж меня же потом за это еще и презирать будешь.

— Буду. И себя, и тебя, — согласился Эйсон и зажмурился. — Потому и прошу — уйди.

И Янис-Эль бы совершенно точно ушла, но во-первых, Эйсон по-прежнему удерживал ее за уши, а во-вторых, она кое-что знала от Марики про то, что из себя представляет магический афродизиак, которым, судя по всему, и угостили этого дурака.

Как-то, когда она сидела у госпожи Марики, в дверь постучали. Магесса вышла в соседнюю комнату, и вскоре оттуда раздались рассерженные голоса. А после ее рыжеволосая учительница вернулась расстроенная и злая. Оказалось, что к ней пришел какой-то тип, который требовал приготовить ему магический афродизиак. Платил богато, но Марика все равно отказала.

— Почему? — спросила тогда Янис-Эль.

— Потому что зло это. Если что-то пойдет не так, все может закончиться смертью.

— Как это? Ну полюбит тот, кому такое подмешают, совсем не того, кого полюбил бы без вмешательства магии. Ничего хорошего, конечно, но при чем здесь смерть?

— Дурочка ты необразованная, — зло бросила тогда Марика. — Это ж не любовное зелье, про которое ты говоришь, это заговор на секс. Любовь как вспыхнула, так и пройдет. Она и в реальной жизни сама собой рано или поздно закончиться может. А тут другое. Человек под воздействием магического афродизиака становится буквально одержим. Невинная девица с восторгом ляжет под роту солдат, убежденный гомофоб, если ему это велит тот, кто зелье дал, начнет сам подставляться мужикам и добавки просить. Но потом действие зелья закончится, и как жить дальше? Как принять то, что ты сам сотворил с собой?

— Молча, — буркнула Янис-Эль, которая, в бытность свою капитаном Иртеньевой, прошла через такое, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать.

— «Молча», — Марика покачала головой и села за стол. — Ничего-то ты в жизни не повидала, вот и судишь так легко, — Янис-Эль хмыкнула, но по понятным причинам промолчала, а Марика продолжила: — Люди разные. И по-разному к таким вещам относятся. Кто-то напьется и забудет, а кто-то руки на себя наложит.

И вот теперь Янис-Эль смотрела на своего горе-супруга и совершенно отчетливо понимала, почему пресветлая дора Фрейя советовала ей быть мудрой и деликатной… И что делать? Трахнуться с ним, как Эйсон и просит, и тем самым навсегда поломать их возможные отношения в будущем? Или уйти и позволить этому бедолаге тут с ума сходить, а то так и помчаться искать удовлетворения с первой встречной?.. Или того хуже — с первым встречным… С проклятым Корисом! И так ведь сколько этот одуван божий продержался! Не всякий сможет так долго. Марика говорила, что все действует сразу, как обухом по голове. И если приказ давшего зелье не исполнить сразу, то и действительно умереть можно. Мозги просто вскипят. Или что-то вроде инсульта долбанет.

«А он терпел и сидел рисовал… — думала Янис-Эль с неожиданным теплом. — Меня рисовал… Мои руки, мою улыбку… Минет в моем исполнении, на который так обиделся… Глупый…»

Янис-Эль сунулась ближе к лицу Эйсона и уставилась в его зажмуренные глаза, размышляя. Делать это было трудно. И в первую очередь потому, что кровь уже давно отлила от мозга существенно ниже. Возбуждение туманило голову. Нестерпимо хотелось отдаться и в то же время взять, завладеть Эйсоном, о котором Янис-Эль думала с того самого момента, как только увидела этого чудика с его невероятными по-детски доверчивыми и наивными глазами.