Пламя моей души (СИ) - Счастная Елена

— Всё верно говоришь, — Елица всё же приблизилась и опустилась на лавку рядом с ним, всё разглядывая его красивое, да похолодевшее лицо. Словно он нарочно старался не пустить на него никаких отражений мыслей своих и чувств. — Я не могу остаться в стороне, когда Гроздан и войско его мают людей в княжестве. Когда Вышемилу в полоне держит. Я должна сделать всё, что…

— Под Гроздана ляжешь, коль он прикажет тебе в обмен на спокойствие этих земель? — жестоко оборвал её Чаян.

И Елица не нашлась сразу, что на это ответить. Не могла она сказать, что не всплывало мысли такой в голове — ведь от Зуличанского княжича можно было ожидать чего угодно. Но надежда, что всё ж этого не случится, пока оказывалась сильнее.

— Не лягу. Но говорить с ним стану. А коль не договоримся — значит, и воевать придётся.

Княжич хмыкнул тихо, чуть сощурившись — и показалось, что в глазах его мелькнул прежний огонёк — да и погас тут же.

— Я мог бы дать тебе войско. Они готовы сражаться за Сердце, чтобы вернуть его. Готовы голыми руками зуличан душить. И не важно, на своей земле или на Велеборской, — он смолк на миг. — Да только какой мне в том прок, коль ты от меня сбежала, как от прокажённого?

Елица опустила взгляд на его кисть, что лежала сейчас спокойно на столе рядом с её рукой — один вершок в сторону — и дотронется. Она ощущала какими-то тёмными глубинами души ту связь, что волей-неволей, а всё ж натянулась между ними за всё то время, что бок о бок они провели. И оттого сейчас тревожно было с ним рядом сидеть — очень близко. Будто тело её ещё не до конца забыло всё, что случилось между ними когда-то.

— Прок в том, Чаян, что ты князем будешь. И Сердце вернётся на земли твои по твоей воле. Но не моей неволей. Потому как однажды уже Лада наказала отца твоего за то, что он обидел жрицу её. Сейчас она может и вовсе осерчать. Коль встанешь ты у меня на пути, Сердце никогда не вернётся.

— Угрожаешь? — княжич улыбнулся слегка удивлённо.

— Что делать мне прикажешь, коль все вы меня в угол загнать пытаетесь? — она повела плечом. — Ты мог бы сделать меня своей женой. Но сердца моего, уж прости, не получил бы. Скорее, убил бы его.

Чаян покивал задумчиво, чему-то улыбаясь — не беспечно, как бывало раньше — а так, словно нашли слова Елицы созвучие с собственными его мыслями.

— Я говорил уже, что хотел брата убить, когда из ворот Остёрска выезжал? Но в дороге у меня было времени много, чтобы обо всём подумать. И охолонуть, — он сдвинул было руку чуть. Показалось, сейчас накроет ею кисть Елицы, да он пальцы в кулак сжал и поднялся. — Не того ждали от меня бояре. Да я и не мальчик уже, чтобы мной помыкать. Хоть это им почти удалось. Я вступлюсь за тебя, Елица. Коль скоро брат мой стал твоим выбором. Твоей судьбой. И раз уж он решил разделить жизнь твою, принять и поддержать. А поддержу его. Я должен тебя уберечь — другого мне, кажется, на судьбе не написано. Потому как возьмёт Гроздан Велеборск, а после и на нас двинется. А без Сердца нам против него не выстоять. Моё войско уже идёт лодьями к по Велечихе.

— И ничего взамен не попросишь? — всё же решила спросить Елица, ещё не веря до конца в то, что слышить от него.

— Только то, что тебе Богиня сделать завещала. Больше ничего.

Она встала и подошла к нему, ступая неспешно, приглядываясь всё, будто заново узнавала. Остановилась рядом и по плечу его ладонью провела — не знала больше, как благодарить.

— Спасибо. Я и без войска твоего вернула бы Сердце. Да не всё так просто — понимаешь ведь.

— Понимаю, — княжич кивнул и повернулся к ней.

Опустил взгляд на губы её и вдруг под локоть поймал. Елица дёрнулась прочь, высвободилась, да княжич обхватил её ладонью под затылком и в поцелуе прижался крепком. Отстранился на миг:

— Последний раз... Позволь…

И поцеловал снова, вдавливаясь в её губы отчаянно, до боли. Елица попыталась руку его содрать, да только хуже сделала. Отшатнулась, упёрлась бёдрами в край стола. Но всё ж замерла на миг, разомкнув веки: остановило её мучение болезненное, что разлилось по лицу Чаяна сейчас. Словно за соломинку он пытался ухватиться, когда болотная топь уже подступала к горлу его. Он врывался в рот её языком торопливо, грубо, чувствуя сопротивление, нежелание отвечать. Но он хотел хоть одно это мгновение украсть у брата. И Елица прикрыла веки снова, расслабляясь. Как в Лельник, когда только по просьбе его позволила себя целовать. Тем всё началось — пусть тем и закончится.

Чаян отпустил её, оставив на шее ощущение своих пальцев, а на губах — огонь своей страсти невыплеснутой. Отвернулся, сжимая зубы.

— Уходи, — бросил хрипло. — Решили всё.

И Елица прочь пошла сразу, услышав только уже в сенях, как громыхнула по полу опрокинутая скамья. Она едва не вывалилась во двор, почти налетела на Ледена, который прямо у двери стоял, явственно пытаясь расслышать, о чём она с Чаяном говорила. Тот схватил её за плечи, обвёл взглядом вопросительным лицо — и сощурился, сдавливая руки сильнее. По губам одним Елицы, припухшим, горячим, всё можно было понять. Он дёрнулся было — в избу войти, да она удержала.

— Всё хорошо, — зашептала. — Ничего он дурного не сделал. Он войско к Велеборску на лодьях ведёт. Небольшое, но нашим в подмогу хорошо будет.

Леден ничего не ответил, только обнял её крепко, гладя по спине. А позади него загомонили ближники: всё ж расслышали, что она княжичу передала. Дюже острым слух становится, когда хочется узнать что-то важное.

Переночевали на погосте тихом и пустынном, прибитом невзгодами и потерями, что свалились на него. А наутро уже выступили в путь дальше.

Чаян осталася покамест в Борогосте, собираясь скоро выезжать навстречу войску своему, к веси глухой, где изгибалась Велечиха излучиной крутой — там незаметно можно было оставить корабли. А оттуда и до Велеборска идти недалёко. На том условились, что, как поговорит Елица с Грозданом, как станет что известно — Леден снова с братом увидится, а там уж решит, быть ли схватке под стенами городскими, станут ли они силы воинские бросать дальше.

Поначалу Леден молчал всё больше. Елица чувствовала взгляд его искоса и хотела спросить, что пуще всего его беспокоит, да ждала, что сам он скажет. К ночи добрались они уж и до Велеборска, но совсем близко подходить не стали. И даже в свете тусклом почти погасшего на небосклоне заката стало видно с пригорка невысокого, что стан зуличский широко раскинулся подле города, обхватывая стены его разогнутой подковой. Дымили костры, пылили по дороге всадники, возвернувшись откуда-то. Неприятель чувствовал себя здесь, видно, совсем уж твёрдо, зная, что рано или поздно окончится осада Велеборска — а там ворота откроются, и можно будет занять детинец чужой, как свой собственный.

Пока разворачивали укрытия кмети, собираясь остаться здесь теперь уж неведомо, на сколько дней, Елица всё стояла, взобравшись на холм пологий, у границы перелеска чахлого, и смотрела на стены Велеборска, вольготно раскинутые вдоль русла Велечихи. На ров его тёмный, крутые насыпи, что казались неприступными. И на ворота замкнутые накрепко — никто не войдёт туда без крови. Да и никто не выйдет, пока стоит перед ними вражеская рать.

Скоро кликнули её — чтобы к костру шла. Она помогла Брашко с вечерей на всех, слушая разговоры мужицкие. Уж много Зареслав сокрушался о недоле, что постигла Вышемилу и продолжала до сих пор маять. Тревожился он, жива ли ещё боярышня, не замучил ли кто её там. Хоть и под защитой она княжича, а всё равно вокруг мужи все жадные да недобрые. И до того на душе тяжко становилось от его слов, что и кусок в горло не полез.

Елица только чуть попробовала гороха с мясом копчёным, да и в шатёр к себе отправилась. Подумать надо было ещё о многом: ведь завтра отправятся посыльные к становищу зуличан, чтобы княжичу их передать волю княжны встретиться с ним. И понимала она, что дело затеяла опасное, да отступиться уже не могла.

— Что-то ты скрываешь от меня, Еля.

Она едва не подпрыгнула от неожиданности: за думами своими рваными, сумбурными, и не услышала, как вошёл Леден. Он приблизился неспешно, навис над ней, сидящей на лежанке своей.