Теряя себя (СИ) - "Eve Aurton"

На последнем слове она замолкает и резко выпрямляется, отпуская меня и принимая былой развязный вид. Берет еще один бокал и также быстро его выпивает, неожиданно замирая и испуганными глазами смотря куда-то мне за спину. И только когда я оборачиваюсь, понимаю, что так сильно могло ее напугать, — тот самый незнакомец, с которым мы недавно столкнулись, подает ей короткий знак, приказывая следовать за ним.

— Мне пора, — она улыбается слишком грустно, с каким-то тихим отчаянием, и, сжав мои пальцы, уходит за своим хозяином, оставляя меня в полной растерянности. Я провожаю их взглядом до последнего, вытягиваю шею, чтобы как можно дольше не потерять из виду, и вижу, как они скрываются в одной из дверей, ведущих в боковые комнаты. Наверное, там также шумно и многолюдно, поэтому, несмотря на свое любопытство, я предпочитаю остаться на месте, дабы дождаться прихода Господина.

Но он не приходит не через десять минут, ни через двадцать, и я все больше начинаю нервничать, особенно на фоне слов Катрины, которая исчезла за проклятой дверью. При воспоминании об этом я в новь перевожу взгляд в ту сторону и, вставая на носочки, замечаю, как из нее выходит Вацлав. Один. Вытирая рот белоснежным платком и поправляя рукава пиджака.

Мысленно радуюсь, что вот сейчас за ним выйдет Катрина, и я смогу поговорить с ней еще, расспросить о жизни здесь и найти в ее лице подругу. Но в томительном ожидании проходят минуты, а она до сих пор не появляется, наверняка встретив куда более интересного собеседника.

На решение найти ее уходят ровно две минуты — я отсчитываю их глядя на большие старинные часы, которые вот-вот подберутся к девяти. И по мере движения стрелки, мое сердце ускоряет ритм, ладони потеют, а дыхание сбивается. Но это не останавливает меня, я срываюсь с места и как можно быстрее дохожу до двери, которые тут же открываю, попадая в полутемную комнату.

Я так внезапно оказываюсь в тишине и спокойствии, что ошарашенно застываю и, блаженно выдыхая, на миг прикрываю глаза. Толстые двери, к которым я прижимаюсь спиной, пропускают лишь глухое гудение, и я, наконец, от них отлипаю, проходя вперед и рассматривая небольшую комнату, больше похожую на кабинет. Блестящий черный стол и диван, парочка книжных шкафов и столик поменьше, возле которого стоит кресло, повернутое ко мне спинкой. Здесь больше нет ни одной двери, и я недоуменно хмурюсь, не понимая, куда могла деться Катрина, ведь они точно заходили вдвоем.

Не утруждаю себя пройти дальше, совершенно расстроившись, и только лишь когда слышу странные булькающие звуки, доносимые из глубины комнаты, медленно подхожу к креслу.

Истошный крик вырывается из горла, когда я вижу Катрину, полулежащую в кресле. Ее голова откинута на плечо, и мне хорошо видна ее изогнутая шея с отвратительно кровавой раной, из которой еще сочится кровь. Рука, покоящаяся на подлокотнике, дергается, и Катрина делает вдох, при котором и слышится это противное бульканье.

Я хочу ей помочь, зажимая уродливую рану ладонью, но, кажется, делаю еще хуже, потому что она вдруг закашливается, и скопившаяся в ее рту кровь яркими брызгами ложится на мои оголенные плечи, грудь, лицо. Но даже не это самое страшное, а то, что она, горячая и липкая, все продолжает просачиваться сквозь мои пальцы, и я уже точно знаю, что мне не успеть, не спасти, не справиться.

— Кто-нибудь, помогите, помогите, помогите, — сначала я просто шепчу, будто читаю молитву, а потом кричу, громко, сквозь всхлипы и истерику, отчаянно мотая головой и отказываясь верить в увиденное.

Ведь этого не может быть, ведь только полчаса назад Катрина разговаривала со мной и залпом пила шампанское, собираясь на ужин.

Ведь этот день не должен был стать для нее последним, но будто назло стал им.

Продолжаю кричать “помогите” даже когда открывается двери, и в комнату входят люди, которые не торопятся подбежать ко мне. Сквозь пелену слез, до сих пор отчаянно прижимая рану, я с трудом различаю их пугающе равнодушные лица-бездушные маски. Некоторые из них даже смеются, указывая на меня пальцем и перешептываясь. И в этот момент я ненавижу их, ненавижу так сильно, что вместо просьб о помощи кричу проклятия.

Лишь когда в комнате появляется Господин, я выдыхаю “слава Богу”, надеясь, что он не такой, что он пришел сюда помочь, но вместо этого он с силой хватает меня за предплечье, вынуждая оторваться от Катрины, и тащит за собой, пока я пытаюсь объяснить ситуацию:

— Он убил ее, они ушли вместе, но она так и не вернулась, не вышла, — я говорю это сквозь всхлипы, задыхаясь от слез и не успевая переставлять ноги, отчего то и дело спотыкаюсь, но, удерживаемая сильной рукой, вновь нахожу равновесие. — Она была жива — Катрина. Зачем он сделал это?

— Замолчи, Джил.

Замолчать? Господи, Катрина мертва-мертва-мертва. Ее убили, а он просит меня замолчать? Есть ли в нем хоть капля сострадания?

Его хватка на моей руке становится жестче, и он заставляет меня зашипеть от боли, не обращая внимания на то, что я почти царапаю его в желании разжать пальцы. Бесполезно, и я, как тряпичная кукла, следую за ним, пока он не заходит в пустую комнату, толкая меня с такой силой, что я путаюсь в подоле платья и унизительно падаю, едва успевая вытянуть перед собой руки.

Хозяин проходит мимо меня, спокойно и неторопливо, и я, до сих пор не поднимая головы, слежу за его начищенными ботинками, когда он останавливается у стола и наливает себе выпить. Если честно, сейчас, я отдала бы многое всего лишь за один глоток алкоголя.

— Так что ты говорила насчет Катрины? Это та девушка, да? — его голос мягкий, успокаивающий, и я изумленно затихаю, поднимая голову и наблюдая за тем, как он устало усаживается в кресло и, закидывая ногу на ногу, начинает сверлить меня пристальным взглядом. Различаю в нем всполохи ярости, что никак не вяжется со слишком бесстрастным видом, который не предвещает ничего хорошего.

— Он убил ее. Вацлав.

— И что? — он до сих пор наигранно невозмутим, но я все равно вижу, как напряжена его рука, сжимающая стакан с напитком, как меняется его дыхание, становясь частым и поверхностным, как раздуваются его ноздри, вдыхающие металлический запах крови, пропитавшей меня насквозь. И от его невинного вопроса становится не по себе, потому что он в этой смерти не видит ничего особенного.

— Он убил человека.

— Может, потому, что имел на это право? — Рэми иронично изгибает брови, ожидая моего ответа, а я не нахожу слов, потому что не могу понять, что это за право, когда ты можешь безнаказанно убивать людей.

— Я не понимаю, — беспомощно пожимаю плечами, поджимая губы и вновь всхлипывая. Фигура сидящего передо мной Господина расплывается в сплошное бесформенно пятно, и я безрезультатно пытаюсь стереть слезы, все больше содрогаясь в рыданиях и действительно ничего не понимая. Я так хочу домой, к маме, где нет этого жестокого мира и Хозяина моего нет тоже. — Я хочу домой, хочу домой, хочу домой… Прошу вас, я так хочу домой.

— Хватит, твои желания не волнуют меня, — он говорит это тихо, наклоняя стакан туда-обратно и как бы между прочим разглядывая напиток в нем. — Помни, ты подписала договор и теперь принадлежишь мне, так же, как Катрина принадлежала Вацлаву. Теперь твой дом рядом со мной — там, где я захочу. Тебе все ясно?

— Значит, вы тоже имеет право убить меня? Просто так?

— Значит.

Я плачу навзрыд, сотрясаясь всем телом и пряча лицо в ладони. Мне так стыдно за свою слабость, но именно сейчас, когда я столкнулась со смертью, понимаю насколько серьезна затеянная мною игра.

— Тогда к чему медлить?

Ему хватает секунды, чтобы одним стремительным рывком оказаться возле меня и, схватив за волосы на затылке, с легкостью поднять меня с пола. И в этот момент мне становится воистину страшно, потому что ярость, притаившаяся в его глазах, находит выход во вкрадчивой и медленной речи:

— Маленькая наивная девочка, ты говоришь о смерти с такой легкостью, а сама дрожишь от страха как затравленный зверек. Не тебе решать, когда и где ты умрешь, это лишь мое право, — он шепчет это прямо в мои губы, лаская их дыханием и почти касаясь своими. Его глаза черные, зрачки сливаются с радужкой, и я, смотря в них, покорно замолкаю, ощущая постепенно накатывающую усталость. Я даже не чувствую боли в затылке, лишь его близость, его дыхание, его аромат.