Сколько ты стоишь? (сборник) (СИ) - Сакрытина Мария

Чем дольше я не получала то, что хочу, тем сильнее становилось желание. Через два года, сходя по Дэниелу с ума, видя его во снах, замечая его глаза в каждом мужском взгляде, я уже не знала, что буду с ним делать, когда, наконец, получу.

Я тискала его Тишу и почему-то утешалась. Мне казалось, что через неё я становлюсь ближе к нему. Я заботилась о девчонке, как о любимой подруге. И грезила Дэниелом.

Спустя три года я убедила себя, что если и найду его, то вряд ли живым. Наверняка Эрик убил его ещё тогда, до нашей свадьбы. Это было бы логично, а Эрик был логичным человеком. По крайней мере, всегда казался мне таким.

Я отчаялась и, чтобы отвлечься, интриговала — в Вейстере теперь царил мир, на границах — покой, и даже брат уяснил, что не получит от сестры ни кусочка, ни деревеньки. А также вспомнил, что со мной лучше дружить. И не он один.

Тиша росла — народу она очень нравилась. Глухонемая девчонка как-то сумела договориться со слугами — я больше не боялась оставлять её одну. И на переговоры Тройственного союза три года спустя поехала одна.

Переговоры устраивал брат — и там-то, у себя дома, я случайно наткнулась на Дэни.

Мне и в голову не могло прийти, что Эрик спрячет его не в Вейстере. Да вообще я их обоих уже похоронила… Но по привычке предлагала награду наёмникам — предложила и сейчас. Точнее, отдала приказ секретарю где-то между разбором черновиков договора.

И однажды вечером среди писем нашла у себя на столе пухлую папку на имя «Дэниела Глэстера» и записку от секретаря. За папку наёмники просили пятьсот тэленнов — цена загородного дома недалеко от столицы. Мало, но деньги я приказала пока попридержать. А по указанному на папке адресу отправилась сама на следующее же утро.

И ещё думала, что, судя по слухам про эти дома для душевнобольных, лучше бы Дэниелу быть мёртвым.

Я совершенно не верила, что действительно найду его там.

…Но это был он.

Я смотрю ему вслед, и не замечаю начавшейся грозы. Дорожку заволакивает туманом дождя, а я стою, не в силах шевельнуться, даже стереть проклятые капли со щёк. А в голове настойчиво бьётся мысль, что самым правильным сейчас будет уйти. Уйти и постараться забыть про эту тюрьму, маскирующуюся под дом для душевнобольных, куда ссылают «неудавшихся» детей богатенькие родители. Или любовников своих жён — как Эрик. Да, уйти будет правильно, потому что таким мне Дэниел не нужен. Потому что от него осталась только тень, а она не сможет приносить мне удовольствие. И потому что существование Дэниела опасно для моего положения при вейстерском дворе. Конечно, его нужно оставить здесь, в этом «госпитале» — тут его никто не найдёт. Заплатить врачам, как наверняка платил Эрик. И спать спокойно.

Всё это логично и правильно. И я, наконец, опускаю взгляд, набрасываю на голову капюшон и иду к садовой калитке.

А потом долго стою у неё, ломаю руки и думаю, что избавляться от наркотика нужно именно силой воли. Но этой самой воли у меня слишком мало, чтобы просто протянуть руку, открыть калитку и шагнуть к экипажу.

Я слабая.

Странно, но эта мысль не вызывает негодования. Наоборот, мне становится только лучше, когда я разворачиваюсь и иду к дорожке, по которой увели Дэни. Мне лучше и лучше с каждым шагом. Мне просто никогда не было так хорошо — за все эти проклятые три года. А я не умею отказываться от того, что делает меня счастливой. Даже если это логично и выгодно — отказаться.

Я поднимаю голову, стираю влагу со щёк и спокойно смотрю на заступивших мне дорогу санитаров.

— Госпожа, — начинает один, — вы не должны здесь находиться.

Нет, именно здесь я и должна находиться. Здесь и нигде больше.

Я делаю требовательный жест рукой и высокомерно приказываю провести меня к Дэниелу Глэстеру. Приказ и пара словно бы обронённых золотых решают дело.

— Я буду неподалёку, госпожа, — говорит один из санитаров, с надеждой поглядывая на кошелёк, который я всё ещё верчу в руках.

Киваю, убираю кошелёк в рукав и открываю дверь.

Дэниел не оборачивается, когда я вхожу. Он сидит на заправленной кровати и смотрит на идеально белую стену. А я замираю у порога и смотрю на него.

Наркотики, конечно. Как ещё можно сделать из человека куклу?

— Дэни, — хрипло шепчу я.

Не шевелясь, он по-прежнему смотрит на стену. А я сглатываю подступивший к горлу ком и оглядываю комнату. Где-то здесь должна быть нормальная одежда, а не больничная роба? Или хотя бы плащ?

— Дэни, мы уезжаем. Сейчас.

Он встаёт, когда я тяну его за руку.

Натужно, тоскливо скрипит, открываясь, дверь.

Я оборачиваюсь и сталкиваюсь взглядом с тем доктором, которого уже видела в саду.

— Госпожа, — вздыхает он, — ну я же говорил, что вам нельзя…

Ярость, которую так любил во мне Эрик, захлёстывает ледяной волной. Я заслоняю Дэниела, не отпуская его руки — безвольной и прохладной, точь в точь, как у фарфоровой куклы. И выплёвываю:

— Можно. Мне — можно.

Врач хмурится — и я вижу в его глазах досаду. А ещё — когда он смотрит на Дэниела — алчность. Я его понимаю, но Дэни теперь мой.

— Госпожа, поверьте, даже если вы знали его при жизни, — и это «при жизни» пронзает меня больнее кинжала, — вы очень скоро поймёте, что тот человек умер. Он уже никогда не оправится, поверьте мне как…

— Ничего, у меня есть подходящее лекарство, — говорю я, думая о Тише.

Врач вздыхает.

— Госпожа, я всё-таки вынужден проводить вас…

— «Ваше Величество», — перебиваю я, — а не госпожа. Полагаю, мой супруг платил вам достаточно, чтобы вы проявляли уважение. Что ж, в любом случае, больше корона в ваших услугах не нуждается. Мы сейчас же уезжаем.

— Ваше Величество, король Эрик оставил чёткие инструкции…

— Король мёртв, — я подталкиваю Дэниела к двери. — Освободи дорогу королеве. Если не хочешь на тот свет со своими инструкциями.

Усаживая Дэниела в карету, я мысленно напоминаю себе, что когда буду расписываться в чеке с суммой награды, нужно не забыть предложить наёмникам убить этого надоедливого врача. За двойную плату, конечно.

По дороге в Вейстер я шлю приказы: и в южном крыле, где живёт Тиша, готовят комнату для её дяди. А также ищут врача, лучшего врача. И королевского, конечно — для советников, чтобы подготовить приказ о восстановлении в правах рода Глэстеров и официально уведомить свет в недееспособности единственного лорда этой семьи.

Дэниелу не становится лучше. Он ничего не может делать самостоятельно — не сиделкой я себя видела, когда мечтала о нём. Но я ухаживаю за ним так же трепетно, как три года назад — за Тишей. На нас косятся слуги, лорды из моей свиты, гвардейцы. Мне плевать. Я сама кормлю его, мою, рассматриваю синяки — и утраиваю сумму за голову того врача. Ночью слушаю мерное дыхание и вспоминаю чьё-то мудрое изречение, выученное ещё в школе: нет ничего хуже исполнившейся мечты.

Действительно, нет.

Если бы только я была сильнее. Если бы только смогла уйти, забыть и жить свободно. Я должна была, знаю.

Наркотик хуже стен темницы. Из неё хотя бы можно выбраться.

Я наблюдаю, как врач осматривает Дэниела, слушаю, как он диктует ученику рецепт какого-то лекарства, и очень остро понимаю, что мне ни одно лекарство уже не поможет. Это как шагнуть в пропасть — зная, что шагаешь именно в пропасть и делая это с улыбкой.

Я провожу рядом с Дэниелом всё свободное время. Я не пускаю к нему Тишу, она даже не знает, что её дядя жив, что он вернулся. Пусть лучше так, чем видеть его таким.

Я всё ещё надеюсь, что ему станет лучше, но дни идут, а рука Дэни так же холодна в моей руке, и взгляд так же пуст.

Мне страшно и больно смотреть на него, чужого и холодного.

А Тиша улыбается принцу Фиделии, младшему брату того, за которого чуть не вышла замуж я. Мальчик мил, хорош собой и не кажется достаточно сильным, чтобы быть помехой. Он очень старается понравиться вейстерской королеве. Я наблюдаю с балкона, как они гуляют в саду, два голубка, юных и чистых. Глаза Тиши счастливо сияют, и я не понимаю, что удерживает меня от благословения их помолвки.