Дети Солнца (СИ) - "Гаранс"

— Покажи мне их могилы, — сказала Хельга.

Снаружи воздух показался сладким после вонючей хибары. С озера подувал холодный ветерок. Кроны курганных сосен в тени были иссиня-черными, а на свету сияли золотой, летней зеленью.

Раннвейг и старик сидели рядом на колоде и о чем-то беседовали.

— Дед! Эй, дед! Иди в дом, застудишься! И гостью веди! — крикнула хозяйка. Он только махнул рукой.

До кладбища добирались недолго. Дошли бы еще быстрее, но старуха ковыляла еле-еле, подволакивая ногу. Ветер окреп, ворошил сухую траву на могильных насыпях, трепал одежду, шатал покосившиеся деревянные столбы. Птиц сносило с их небесных путей, и они возвращались назад, часто махая крыльями.

На могильных холмиках пробивалась травка, поднимали желтые головки цветки мать-и-мачехи. Снег в узких распадках между могилами покрылся ноздреватой черной коркой, словно обуглился. Кое-где нога соскальзывала в лужу. Хельга промочила сапоги, еще когда шла вдоль озера, и теперь смело ступала куда придется — хуже не будет.

— Вот здесь, — говорила проводница, кивая на один холмик, — лежат пятеро детей Пилви. А вот и сама она, рядом. А муж ее могилы не имеет: сгинул в лесу.

— И семья его умерла с голоду? — спросила Хельга.

— Нет, что ты! У нас не позволили бы соседям умереть с голоду в урожайный год. Дети умерли один за другим еще до гибели отца. Такие уж рождались на свет — квелые. А уж от чего умерла Пилви — кто ее знает? Может, с тоски, а может, хворь какая прицепилась…

Столб над могилой Пилви был еще крепким и стоял ровно. Хельга осторожно прикоснулась к нему. Что делать, как правильно почтить память умершего по обычаю Старого народа? Не научили ее ни словам, ни жестам правильным. И у старушки подсмотреть не получалось: та просто указывала на могилы, называла имена и ковыляла дальше. Хельга положила на холмик, где покоилась Пилви, свои первоцветы.

Проводница ее остановилась у провалившейся могилы без столба:

— А вот Ийро. Он худо погиб: напился и сжег дом. Сын его через год сам себя порешил — нелады у него были в семье. А невестка с девочкой ушла к ольмийцам прислугой. А это, — она взялась за растрескавшийся от старости столб, склоненный к земле, и попыталась его приподнять, — это Нуа. Хороший был парень, но пристрастился к браге. Спился и умер в двадцать пять лет.

Хельга тоже ухватилась за столб. Вдвоем они поставили его ровно, но только отпустили — он снова нагнулся.

— Нет, здесь нужна лопата, — сказала старуха. — Потом поправим. Идем дальше, дочка.

Они петляли между могил, приближаясь к кургану. Солнце уже вцепилось в кроны деревьев, как летучая мышь в волосы. Хельге казалось, что ветер качает его в ветвях. Тени от столбов протянулись далеко, и равнина кладбища стала полосатой.

Хельга указала на курган:

— А кто похоронен здесь?

Старушка задрала голову:

— Здесь-то? А кто же это теперь знает? Давно уже нет никого, кто помнил бы их имена.

Она оглянулась, обвела кладбище рукой:

— Да вот мы с дедом помрем, и эти имена тоже забудутся. Ну, да теперь ты, дочка, знаешь своих покойников. Может, еще придешь навестить. Хочешь, я покажу тебе моих?

Ветер налетел порывом, раздул старухину юбку — так, словно распустился огромный черный цветок. Ветер рванул на Хельге меховую накидку, кинул в лицо концы завязанного под горлом платка. Хельга очнулась: как поздно-то уже! Возвращаться придется по темноте. Но уйти сейчас — как плюнуть в лицо чужой надежде. Хельга улыбнулась:

— Конечно, матушка. Покажи. Я запомню.

И они еще долго ходили между могил. Старушка дотрагивалась до столбов, называла имена, вспоминала, кто как жил, как умер. Хельга силилась запомнить, но все сливалось в длинную однообразную повесть, и герои ее казались одним человеком без лица и имени. Этого задрали волки, этот умер от болезни, тот наложил на себя руки… Хельга с тоской оглядывалась, понимая, что уже не сможет найти могилы своих родичей. Они затерялись среди тесно стоящих холмиков. Безымянный народ. Память об этих людях сохранилась только у двоих стариков. Когда уйдут они, сколько всего исчезнет из мира?

Солнце закатилось, и небо остыло, потускнело. Оно казалось теперь листом жести, протянутым над миром. А курган-то — вылитое чудовище. Шевелится в сумерках, дышит. Готовится проглотить маленький домик. Как же неуютно здесь вечером!

Старик куда-то ушел, и Раннвейг сидела на колоде одна, дожидаясь Хельгу.

— Поужинайте у нас, — предложила старушка.

Хельга представила обратный путь краем ночного озера. Представила, как станут волноваться у Ларса, если они еще задержатся. Вспомнила кстати и запахи в домике стариков. И отказалась. Раннвейг тоже хотела идти — беспокоилась о сыне.

Старушка отступилась:

— Что ж, вы девочки большие, сами знаете, как вам лучше. Пусть хранят тебя, Хельга, Хеймо и его потомки, живые и мертвые.

— И тебя пусть хранят твои предки и твои боги, матушка, — отвечала Хельга, надеясь, что говорит как положено и не обидит. — Как тебя зовут, кого мне вспоминать добрым словом?

— Иви.

Хельга поклонилась хозяйке мертвых, и они с Раннвейг побрели вдоль озера. Настоящей тьмы не было: небо сияло, и на озере сквозь мертвенную серость льда проступал слабый теплый свет, словно там, на дне, затаилась луна.

Хельга с дрожью оборачивалась на курган. Ей все казалось, что за ними сейчас погонятся. Мало ли что за силы разлиты здесь? Только когда курган растворился в сумерках, ее немного приотпустило.

Раннвейг рассказывала о своем разговоре со стариком.

— Он не такой, как кажется с первого взгляда. Он… нежный. Ему надо привыкать к чужим. Сначала он даже не смотрел на меня, потом подвинулся и пригласил сесть — просто стукнув ладонью по дереву рядом с собой. Я села, а он улыбнулся:

— Давай, говори, откуда вы такие?

Узнав, что ты рода Хеймо, он оживился, стал расспрашивать. Знаешь, он встревожился, когда я рассказала, что ты любишь лес, и лес тебе помогает.

Он говорит, что девушку из рода Хеймо вообще не надо выпускать со двора. Я не стала ему рассказывать про колдунов, но он все хотел узнать, не встречался ли тебе в лесу кто-нибудь странный. И просил сказать тебе, чтобы ты никогда не заговаривала в лесу с чужими людьми. «А тем более с теми, кто на людей не похож», — так он сказал.

— Хотела бы я поговорить с ним, — сказала Хельга. — Он, должно быть, много знает.

Прогулка пошла ей на пользу. Она успокоилась и чувствовала хорошую, здоровую усталость. Согрелась у очага, среди людей, наелась, выпила разбавленного меду.

— Ну, что, госпожа, понравились тебе люди в Синяках? — спросил Ларс.

— Я не ждала, что в деревне только один дом, — отвечала Хельга — и примолкла. Не хотелось ей сейчас говорить про госпожу мертвых. Хотелось сохранить впечатления для себя. — Хозяин советовал мне остерегаться леса, — сказала она, подумав. — Говорит, для женщин, в чьих жилах течет кровь Хеймо, это опасно. Чудной он!

Ларс улыбнулся так, что основания его усов приподнялись и даже кончики зашевелились.

— Ну не скажи. Я бы на твоем месте, госпожа, прислушался к совету мудрого человека. Девушке из рода Хеймо и правда лучше не ходить в лес. Хотя бы до тех пор, пока не найдет себе друга.

— У нас дома были люди из Старого народа. И никто никогда не говорил мне о таком. Никто не предупреждал. Я люблю лес.

— А скажите, госпожа, с вами никто не заговаривал в лесу, такой… странный?

— Какой? — спросила Хельга и рассказала про случай с колдунами. — С них и начались наши беды, — добавила она.

— О! То-то Грегер мне говорил о каких-то заморских колдунах при Сверри. Ну-ка доскаывай!

И Хельга села рядом с хозяином и рассказала что знала. Он слушал ее, сдвигая густые светлые брови так, что на лбу образовались две резкие поперечные складки. Лицо его от этого казалось и сердитым, и жалобным, и Хельге очень хотелось погладить его по руке, чтобы успокоить.

— Разбойник Сверри нашел помощь у колдунов! — сказал он, выслушав. — Что ж, этого можно было ожидать. Он наполовину из Старого народа. Если он заручится их поддержкой, беда всему Скогару.