Принцесса крови (ЛП) - Хоули Сара

— Однажды Друстан узнает, что такое настоящий страх, — произнёс Каллен так холодно и яростно, что по спине пробежал мороз.

Мне это слишком понравилось — опасно понравилось, — но куда приведёт ненависть? По кругу, к той же мясорубке.

— Он тоже сломан, — сказала я. — Он потерял любимую — как и Гектор. Разве это не меняет любого?

Когда умирают, они уносят с собой куски нас. Наши мечты, истории о будущем, лучшие части сердца. И наши иллюзии о себе: мы держали форму любовью — без неё что остаётся?

Друстан обратил горе в двигатель восстания, как и Гектор. Это — хорошее, это — цель, которая может родиться из утраты. Но, едва попробовав власть, Друстан, похоже, начал жаждать всё больше и больше — ничто не задело пустоту внутри так же.

— Я его понимаю, — выговорил Каллен сквозь зубы. — Но я не приму, чтобы с тобой обращались вот так. Что бы он ни потерял.

И вот оно — чувство в самой сердцевине всего, то, которое я всё ещё училась понимать, такое огромное и сложное. Настоящая причина, почему я позвала его сюда, если быть честной перед собой.

— Почему, Каллен? — тихо спросила я. — Скажи, почему ты этого «не примешь».

Дёрнулся желвак, но он промолчал. Отпустил мои руки и отступил.

— Нет, — сказала я, снова сокращая расстояние. — Бежать тебе больше нельзя. — Я ухватила его за тунику, зацепив пальцами за просвет между пуговицами. — Скажи, почему ты зол на Друстана.

— Ты знаешь почему, — процедил он, глаза по-прежнему чёрные, как ночь.

— Потому что ты заботишься обо мне.

— Это больше, чем забота.

Сердце лупило в ребра.

— Тогда скажи. Не трусь.

Он издал сдавленный, болезненный звук. Рука метнулась — и легла мне на затылок, под распущенные волосы.

— Ты хоть представляешь, что ты со мной делаешь? — требовательно, почти зло. — Что я ради тебя сделаю, сколько людей убью? Я просыпаюсь и думаю о тебе, засыпаю — и думаю о тебе, а в те редкие ночи, когда вселенная милует, я ещё и вижу тебя во сне. Меня тошнит от этого желания, и оно лишь крепнет. У этого нет конца.

Меня качнуло от ярости в его голосе — от глубины его нужды.

— Зачем же отрицать? Зачем отказываться от нас, если я тоже хочу тебя?

— Потому что я не знаю, как это делается! — взорвался он. — Самое доброе, что я могу для тебя сделать, — держаться подальше. И это единственное, на что у меня не хватает силы. Ты должна бежать от меня. Я не понимаю, почему ты не бежишь.

— Я не уйду, — сказала я, и пульс забарабанил ещё сильнее. — С какой стати?

Он застонал, как раненый:

— Потому что ты заслуживаешь куда большего. Чище руки — чтобы им позволено было касаться тебя. Того, кто не причинит тебе вреда.

— Тебе позволено. Я этого хочу. И ты не причинишь.

— Я целовал только одну женщину в жизни — и убил её!

Смысл дошёл до меня не сразу. Потом я ахнула:

— Что?

Лицо исказила голая мука.

— Вот кто я, Кенна. Всю жизнь меня учили ломать людей. Я сломаю и тебя — пусть и ненарочно, — и не вынесу этого.

— Нет, — твёрдо сказала я, поднимая ладони к его лицу, вплетаясь пальцами в мягкие волосы. — Не сломаешь.

— Ты не можешь этого знать, — его взгляд оставался бездонно тёмным от страдания, но он не отстранился. — Ты вообще слушала? Я убил ту, к кому был неравнодушен. Только самый настоящий монстр способен на такое.

Это не только ненависть к себе морщила ему черты — это страх. Жизнь научила его бояться любить хоть что-то: полюби — и ты будешь смотреть, как это уничтожают. Он пытался оттолкнуть меня, потому что верил именно в это.

— Я не уйду, — упрямо повторила я. — Расскажи, что произошло.

Он молчал долго, дышал приоткрытым ртом и смотрел на меня так, будто я была одновременно ядом и противоядием.

— Давным-давно, — выговорил наконец, — я встретил девушку из Дома Иллюзий.

— Как давным-давно?

— Мы оба были подростками.

— Вы ведь были ещё детьми, — сорвалось у меня.

— Я же говорил: не уверен, что когда-нибудь им был.

Потому что Осрик заставил его убивать с девяти лет. Пусть он сам и не верил, что был невинным ребёнком, достойным заботы, — я верила.

— Ты её любил? — спросила я мягко.

Он покачал головой:

— Нет. Или… может быть, по-детски — как юные понимают любовь. — Он глубоко вдохнул. — Мы целовались, держались за руки, и мы были уже достаточно взрослыми, чтобы начинать… идти дальше. Но она попросила, чтобы я сперва доверил ей свои тайны — как знак преданности. — Он запнулся. — И я рассказал.

— О боги, — прошептала я, уже чувствуя, куда ведёт эта тропа.

— Я сказал, что боюсь Осрика и боюсь, что Дом Пустоты будет уничтожен из-за моей ошибки. Что ненавижу убивать и ненавижу роль, в которой родился, и что однажды во мне не останется ничего похожего на сердце. Сказал, что мечтаю сбежать… и, может, мы сбежим вместе. — Он произнёс это ровно, словно читал перечень преступлений.

— И что она ответила? — я на миг отвела ладонь от его щеки, чтобы заправить ему прядь за ухо.

Он повернул лицо в мою руку, и губы коснулись запястья.

— Поблагодарила за честность. А потом пошла к Осрику и рассказала всё.

У меня ухнуло в животе.

— Он велел явиться, — продолжил Каллен, — и я никогда не забуду, как увидел её рядом с ним — улыбающуюся.

— Он мог заставить её, — сказала я, лихорадочно ища хоть какое-то лекарство к этой древней, не зажившей ране.

— Думаешь, я этого не понимаю? — голос его стал острым, но он закрыл глаза и глубоко вдохнул. — Но она и сама этого хотела. Всегда говорила, что мечтает стать великой леди: чтобы её боялись и уважали, чтобы власть жила в одном её движении. А Осрик был тем, кто мог ей это дать.

Ребёнок предаёт ребёнка ради власти. Я не могла представить, каково было это пережить.

— Он тебя мучил? — прошептала я.

Глаза его распахнулись, сорвался хрип:

— Разумеется. А потом он вложил мне в руку кинжал и велел убить моё сердце, потому что не желает больше слышать, что оно мне мешает.

— Каллен… — его имя вырвалось из меня, как выдох ужаса.

— Она умоляла и плакала, — взгляд его стал стеклянным, далёким. — Но Осрику не нужна была ещё одна великая леди при дворе. Ему нужно было оружие. И я исполнил приказ. А затем перестал пытаться иметь сердце.

Его заставили убить первую любовь. Ту, что была такой же юной и беззащитной, как он сам. И как бы мне ни хотелось ненавидеть её за содеянное, я отказывалась ненавидеть ребёнка за выборы, которым их принуждает мир, где они растут.

Каллен посвятил дальнейшую жизнь спасению детей. Интересно, видит ли он сам эту параллель.

— Так что видишь, — сказал он, и горе было написано у него на лице, — я всё разрушаю. Всегда. И единственное, чего хочу больше, чем тебя… — это чтобы ты была в безопасности.

Самые сладкие слова, что мне доводилось слышать. И одни из самых печальных. Я положила ладони ему на грудь, накрыв пульс его сердца, будто могла прикрыть его своим телом.

— Это была не твоя вина, — сказала я. — Тогда у тебя не было другого выхода.

Он покачал головой:

— Это отговорка, которой я пользовался снова и снова всю свою долгую жизнь. Будто всё моё зло — либо оправдано, либо сильнее меня. Но выбор есть всегда.

— И какой выбор у тебя был тогда? Или в любой другой раз, когда Осрик велел вершить мерзость?

— Умереть. — Он сказал это как неоспоримую истину: солнце встаёт на востоке и садится на западе, время идёт, как бы мы ни просили его остановиться, и ответ на любую неправду — смерть Каллена. — Если бы у меня хватило смелости закончить всё в самом начале, сколько жизней было бы спасено?

— Нисколько, — отрезала я, взбешённая самой идеей. — Или спаслись бы одни, но умерли другие — именно таков был Осрик. Он нашёл бы другое оружие. И, в отличие от тебя, оно не сомневалось бы.

В его взгляде было отчаяние тонущего, жадно ищущего берег.

— Ты не можешь этого знать, — прошептал он.

— Могу, — свирепо сказала я. — И что бы Осрик сделал с Домом Пустоты, если бы ты убил себя? Что стало бы с подменышами? Что стало бы со мной? — Принцесса Крови продержалась бы недолго без его защиты и его уроков.