Если любишь - солги (СИ) - Калинина Кира

Наш с Фалько рассказ о вампире произвёл эффект разорвавшейся бомбы. То есть сначала нам, конечно, не поверили. Но когда побывали в пещере, увидели спрятанные там машины, нашли тело, поднялся переполох, граничащий с паникой. Нас то допрашивали с утра до вечера, то на пару дней забывали о нашем существовании, а потом вдруг вызывали на беседу с очередным членом "совета пяти", который задавал странные вопросы и высказывал дикие предположения. Юстиний Акторитас сначала делал туманные намёки, потом требовал и угрожал, Октавия Карассис, напротив, была сама любезность, но от её взгляда у меня мороз бежал по спине. Дважды нас переводили из одной охраняемой квартиры в другую, словно прятали от кого-то, и дважды возили на место — в тайное убежище кровососа.

Мы с Фалько всё время были вместе. Сначала меня водили на допросы без него, но я просто закрывала глаза и молчала, ни на что не реагируя. Применить силу мажисьеры не решились. Я же единственная в своём роде, вдруг от слишком жёсткого давления во мне что-то разладится, и шанс отыскать источник правды будет упущен навсегда? Мы с Фалько отлично дополняли друг друга: я говорила правду, но кое о чём умалчивала, а он лгал — если умолчания была недостаточно.

Собственно, мы не сказали только о трёх вещах. О том, что овраг у пещеры и есть бывший источник истины. Это они скоро выяснят сами, а воды там всё равно нет. О том, что вампир нас, кажется, укусил. Следов на шее не осталось, никаких опасных изменений мы в себе не чувствовали. Не хватало ещё, чтобы нас сочли угрозой, заперли в клетки и стали изучать, как подопытных крыс. И разумеется, мы скрыли, что у Фалько открылся магнетический дар. К мажисьерам и их делам это вообще отношения не имело.

Оставаясь вдвоём, мы почти не разговаривали и не касались друг друга, отлично понимая, что за нами наблюдают круглые сутки. Только один раз в коридоре, когда наши конвоиры заспорили с личной охраной Акторитаса, дежурившей у входа на его территорию, Фалько шепнул: "Не бойся за меня. Ничего не бойся. Будь сильной". Нас держали на базе секретной службы, где у её куратора имелись собственные неприкосновенные апартаменты. Но после того, как на изумрудную печать, исключительный и безусловный символ власти, была брошена тень, между службой и куратором возникли трения.

Верхушка Магистериума прибывала в смятении. Если принять откровения вампира, переданные нашими устами, за правду, выходило, что мажисьеры, властители континента, укротители природы и магнетической энергии — всего лишь марионетки, которыми на протяжении веков управлял хитроумный кукловод. Это не укладывалось в голове даже у меня. О членах "совета пяти" и говорить нечего. Но они привыкли полагаться на факты, а факты просто кричали о том, что под носом у Магистериума действовала могущественная тайная организация.

В кутерьме, вызванной этим "великим откровением", казалось, что мажисьеры начисто забыли, для чего так долго меня разыскивали. Им надо было изучить находки, сделанные в пещере, выяснить, что в истории вампира правда, а что вымысел, и заново всё просчитать — не разрушит ли мир "Ночное зеркало", если вампир использует его в своих целях?

Но однажды открылась дверь, двое рослых мужчин взяли меня под руки и вывели в коридор. Фалько двинулся следом — его оттолкнули. Я успела бросить ему отчаянный взгляд: не вмешивайся!

Меня вывели в вечерние сумерки, посадили в затемнённый "фантом-люкс", больше и роскошней обыкновенного "фантома", и я оказалась за столом тёмного палисандра лицом к лицу с Октавией Карассис. Короткие платиновые локоны, дымчатый костюм, горжетка из голубого соболя на правом плече, на левом — аметистовая брошь в виде гиацинта. В глазах цвета весеннего льда ни тени любезности.

— И когда вы предполагали сообщить, что источник спрятан у нас под носом? — резко, без предисловий спросила она.

Ага, дознались.

В этом "фантоме" не было обычных ламп, в воздухе под шёлковой обивкой потолка стайкой парили светляки — вроде тех, что Дитмар призвал для меня в саду семейного поместья. Из плоских белых ваз на резных полочках в углах салона глядели многоглазые гиацинты, серебряные ручки на дверцах, отделанных вишней, походили на головы фламинго.

— Там был источник, теперь его нет, — ответила я. — Поэтому — никогда.

— Так, может быть, мы возродим его, удобрив землю вашей кровью?

— Попробуйте.

Октавия сузила глаза.

— Вы стали дерзкой, милочка. Ах да, вы же пили из источника смелости. Эта вода, как дешёвое вино, ударяет в голову. Кажется, вам море по колено. Но опьянение проходит, и вы остаётесь барахтаться среди бурных волн вдали от берега…

По человеческим меркам, она выглядела лет на тридцать пять. Холёная женщина — от тщательно уложенных волос до кончиков ногтей, покрытых неброским перламутрово-розовым лаком. И красива, красивее дочери. Ей, конечно, не составило труда вскружить голову племенному жеребцу, выбранному для продолжения рода.

— Не знала, что вы пьёте дешёвое вино, — сказала я.

Октавия улыбнулась — в глазах сверкнули морозные искры.

— Разумеется, я не убью вас. И даже не стану шантажировать жизнью любовника. Хотя вы очень к нему привязаны, не так ли? Я просто получу все ответы здесь и сейчас. Эта вещица развязывает самые тугие языки.

Узкая белая рука нырнула под столешницу и вынырнула с рубиновым сиянием в ладони. Из центра огненного круга раскручивались золотые спирали, между витками проплывали загадочные символы.

Нахлынуло странное ощущение: будто эти знаки мне знакомы, будто давно, тысячу лет назад, я умела их читать. Сейчас напрягусь и вспомню. Я же всё теперь знаю, я была у начала времён…

— А вы… не боитесь… пользоваться печатью… теперь, когда… Вдруг вами управляют через неё?

Голос стал медленными и тягучим, и такими же сделались мысли, не желавшие слагаться в слова. Палисандровый салон "фантома" превратился в сон, и как бывает во сне, моё "я" разделилось на наблюдателя и участника событий. Наблюдатель подумал: я под гипнозом, но не испугался и не удивился. А участнику это и вовсе было неважно.

Мы с Октавией Карассис стояли посреди светящегося лабиринта, в круговерти алых и малиновых вспышек, слоистого тумана и лёгких газовых струй всех оттенков красного, вьющихся, как папиросный дымок. Глаза Октавии пылали рубиновым огнём, во рту у неё были клыки, а я не могла сдвинуться с места.

Мажисьен припала к моему горлу и стала пить меня, будто сок через соломинку. Боли не было, но я чувствовала, как перетекаю в неё со всем, что было во мне хорошего и плохого, явного и тайного — и случайного, мелкого, забытого, ненужного, и самого дорогого, важного, заветного. Как всё это просеивается ситом ясного и дисциплинированного ума и отбрасывается в сторону, будто шлак, в поисках единственно ценного кусочка золотой руды.

Но на самом дне моего сознания блестело не золото — там мазутно отсвечивала чернота. Октавия Карассис бесстрашно вобрала в себя толику этой глубокой вязкой черноты — и замерла. В её кровавых зрачках отразилось недоумение, потом испуг. Октавию вывернуло наизнанку. Моё разом вернулось ко мне, а всё, что она успела скопить в себе за длинную насыщенную жизнь, самое её существо, разлетелось в разные стороны, как картечь при взрыве.

Потом видение схлопнулось. Пала тьма. Словно кто-то накрыл лампу и мотыльков над ней чёрным цилиндром фокусника.

В следующую секунду вернулся салон "фантома-люкс", моё раздвоившееся "я" воссоединилось, сонная одурь вылетела из головы. Сияние в ладони Октавии превратилось в блин мутного лилового стекла с невнятными узорами. Гранд-мажисьен глядела на диск остановившимися глазами, её красивое тонкое лицо лоснилось от пота.

Я чувствовала себя странно. Будто в меня вставили бронированную пластинку, и не в голову, как можно было ожидать, а под грудину. И я твёрдо знала, что никакая магнетическая сила, ни природная, ни машинная, не пробьётся сквозь эту преграду.