У Лукаса, например, есть дочь. Может, у него и жена тоже есть? Сейчас она выйдет ко мне и скажет:
— Здравствуйте, я Мария.
А я отвечу:
— Очень приятно, Ники.
Потом появится Лукас и добавит:
— О, вы уже познакомились? Зер гут! Теперь будем жить втроем: ты, Ники, будешь сосать и давать в жопу, а Мария — как обычно, по старинке.
— Здравствуйте, — резкий голос, сломавший английское приветствие в агрессивно-немецком стиле заставил поднять голову.
Это вряд ли была Мария, стоявшая передо мной женщина больше напоминала горничную, которые водятся в таких домах. В отцовском доме тоже такие водились, правда, он не требовал от них униформы. А эта была как в книжках и фильмах: строгое серое платье, фартук, манжеты на рукавах и белоснежный, впивающийся всей своей строгостью в шею воротник.
— Добрый день.
— Я провожу вас в вашу комнату, — так же по-английски произнесла девушка. К счастью, я на нем общалась бегло, так что изображать ни бэ ни мэ ни понимэ мне не грозило.
Я кивнула, поднялась и последовала за ней.
Навстречу новому эпизоду своей жизни.
Из просторного, залитого светом и украшенного к Рождеству холла мы поднялись на второй этаж. На просторной, разветвляющейся надвое площадке, повернули направо. Я обратила внимание на картины: здесь они были повсюду. Так гармонично вписывались в интерьер, как будто их создавали специально для этого особняка. Хотя в этом случае скорее старательно были подобраны дизайнером с каким-нибудь очень дорогим образованием и не менее дорогими услугами.
— Сюда, пожалуйста, — попросила горничная, и мы свернули из коридора в сторону небольшой лестницы, которая увела нас сначала на третий, а затем на четвертый этаж. Точнее, в мансардный, где девушка толкнула дверь, ведущую в небольшую уютную комнатушку размером примерно с нашу с Робом спальню на Белорусской.
— Пока располагайтесь. Туалетные и ванные комнаты дальше по коридору, справа один, слева второй. Мансардный этаж — это наш этаж, этаж прислуги. Пожалуйста, не покидайте его без разрешения герра Вайцграфа или пока он сам за вами не придет. Сейчас я схожу на кухню и принесу вам поесть. Хорошего дня.
Девушка вышла и так тихо прикрыла за собой дверь, как будто в комнате кто-то спал. Возможно, так и было: призраки прошлого. В таких особняках они вполне могли водиться. При мысли об этом я поежилась и огляделась — в целом, в комнате ничто не напоминало о призраках.
Чистая, заправленная постель, добротная полуторная кровать, тумбочка, светильник над ней. Небольшой платяной шкаф втиснулся между дверью и стеной, от которой начинался мансардный крен. Комод, зеркало, кресло и столик — в сдержанных нейтральных кремово-персиковых тонах — вот и вся нехитрая обстановка. Сквозь овальное мансардное окошечко втекал тусклый свет, потуги которого легко разрывал искусственный, исходящий от такого же овального плафона под потолком. Если представить, что я оказалась в какой-нибудь европейской гостинице, моему счастью не было бы предела.
Потому что первым делом я бы поела, потом приняла душ, а после спала бы до утра, чтобы забыть весь тот кошмар, через который прошла по милости Роба. Завтра утром я собралась бы и пошла гулять по городу, впитывая новые ощущения, как губка — средство для мытья посуды, жадно и быстро. Кутаясь в куртку, натянула бы шапку по подбородок и вглядывалась в каждую новую деталь, в каждый изгиб улицы, в мосты и достопримечательности города, в котором оказалась впервые. И каждый такой штрих стирал бы частичку моего прошлого, потому что именно так в этой жизни можно выжить и не спятить.
Когда каждое новое мгновение вытесняет, заполняет собой предыдущее, независимо от того, осталась ли там радость, которой больше не будет, или же полное дерьмо.
Вот только сейчас у меня не было ни куртки, ни шапки, ни возможности куда-либо выйти без ведома Лукаса. У него были даже мои фальшивые документы на имя Евы, как-ее-там, а Ники Савицкая (когда я приняла решение не менять фамилию после свадьбы, Роб недовольно поджал губы) исчезла. Растворилась. Ее больше нет.
Меня определяли чужое имя, чужие документы и чужая воля, от которой я теперь зависела и которой была подчинена моя жизнь.
*— Добрый день, герр Вайцграф.
— Здравствуй, Петер.
**— Папа! Папочка приехал!
Глава 8
Лукас
— Папочка, кто она? Почему она так похожа на маму?
— Не похожа, Амира, тебе показалось. Таких, как мама, больше нет.
— Но она похожа, — настаивала дочь.
— Может быть. Внешне.
Отрицать было бесполезно: внешне Ники была точной копией Марии, на этом их сходство и заканчивалось, потому что Мария была… неземной. Добротой и любовью, сосредоточенными в ней, можно было отогреть и исцелить весь этот гребаный мир. Возможно, именно поэтому силы зла сделали все, чтобы вытравить ее отсюда. Уничтожить. Потому что она представляла для них угрозу одним только своим существованием.
— Почему? Разве так бывает?
— Как именно, принцесса?
Одно из значений имени дочери — принцесса, его тоже придумала Мария. В тот момент, когда он впервые взял ее на руки, жена улыбнулась и сказала:
— Амира. Это значит «принцесса».
— Почему? — спросил он.
— Потому что ты на нее смотришь так, что она уже чувствует себя принцессой.
— Не ревнуй, — хмыкнул Лукас, а Мария, которая только что прошла через сложные роды, рассмеялась. И тут же поморщилась:
— Господи, Лукас, только ты мог придумать, что я буду ревновать к собственной дочери.
— Нет?
— Нет. Никогда. Ни за что.
— Мы обсуждали другие имена.
— Мне нравится это. Я видела его в каком-то сериале. Или вычитала в какой-то книге. Пусть будет Амира.
— Пусть.
Он согласился бы на все, что предложила она, потому что сегодня Мария подарила ему самый дорогой, самый бесценный подарок за всю его гребаную пустую холодную жизнь.
Лукас усилием воли выдернул себя из опасных воспоминаний и вернулся в реальность. Подарок сидел у него на руках, счастливый донельзя.
— Она как будто мама вернулась. С небес.
Лукас не верил во всю эту чушь с адом и раем, он точно знал, что все заканчивается здесь. На Земле. Но Мария верила, и Амира верила тоже, поэтому сейчас он сказал:
— К сожалению, это невозможно.
— Тогда кто она?
— Просто женщина. Она будет у нас работать.
— Горничной?
Амира унаследовала от матери огромные ярко-зеленые глаза. Если бы он не видел их цвет сам, не знал, что он естественный, ни за что бы не поверил, что это не линзы. Этот взгляд напоминал ему о листве, распускающейся на деревьях, и о весне, когда он впервые встретил Марию. На площади Александерплац в Берлине.
— Да. Горничной, — перебил сам себя он.
— Понятно, — Амира поболтала ногами. — Можно тебя попросить?
— М-м-м?
— Пожалуйста, не ругай Грету. Она не всегда может за мной уследить.
Он высказал няне все, что думает, сразу. Хотя вообще это было на него не похоже, но встреча Ники и Амиры не входила в его планы. Его дочь должна была быть в своей комнате, но она умудрилась сбежать и пряталась по дому, чтобы первой увидеть его, когда он приедет.
— Я просто очень соскучилась, — Амира пожевала губу, — она тут ни при чем. Правда.
Их дочь тоже была неземной. Временами у него создавалось ощущение, что ей не пять, а все двадцать. Или даже больше. Мария называла это «возраст души», но он не верил, никогда не верил. Даже в такие моменты. Нет никакой души, есть только она, это сокровище. Которое он сейчас держит на руках, и которое убережет от любого зла.
Даже если это зло — он сам.
— Хорошо, — ответил Лукас, — Грета прощена.
— Правда? Папочка, ты лучший! — Амира обвила руками его шею и прижалась всем телом. Он резко поднялся, и дочь заверещала от восторга. Еще сильнее, когда взмыла ввысь, под самые потолки детской, а потом снова оказалась в его руках.
