Но в нее не вошли ни Артем Холодов, ни Борис Харламов, ни Харитон Панков. Эти меня игнорили. Хотя я ждал, что попытаются поставить меня на место.
К нам прибился и Артур, мой одноклассник, который в первый день настойчиво выяснял, как я ухитрился попасть в их элитную школу. Он вроде и силовыми видами спорта не занимался, но любил позубоскалить. Поэтому общался со всеми легко, без напряга. Чем ему было интересно с нами, неизвестно.
– Привет! – бодро выпалил он, усаживаясь за наш столик в буфете, где я и еще несколько парней, тренирующихся у Антонова, обедали, лениво перебрасываясь ничего незначищими фразами.
К чему он это сказал, я не очень понял, ведь мы с ним полдня проторчали вместе в одних и тех же классах.
– Мы виделись уже, – сообщил я ему, отхлебывая компот.
– Так это... Я на всякий случай. К тебе же просто так не подойдешь. Учитывая, с каким ты видом по школе ходишь.
– Нормальный у меня вид.
– Ага, ага. Это ты себя со стороны не видел. Может, поэтому и не трогают тебя.
Разговор принимал любопытный оборот.
– Ты сейчас о чем?
– Ты ж с Холодовым закусился, – продолжал трепаться Артур, – А он здесь всеми заправляет. Шаг в сторону – побег, прыжок на месте – провокация. За все – расстрел. Он и дружки его. Если напрямую не закопают, то подставят так, что не отмоешься. Да и все еще из-за Алиски получилось. Ей же Харламов проходу не дает, как только она здесь появилась. Все уже гадать замучились, то ли она ему нравится и он так симпатию проявляет. Либо она ему что-то сделала, и он ее извести пытается.
Я хмыкнул.
Стас из параллельного вмешался в разговор.
– Матвей, ты бы не хмыкал. Артур прав. От них столько народу уже огребло. И ты поострожней. Тем более Алиска возле тебя теперь крутится. Чуть ли не в рот заглядывает.
Девчонка, правда, смотрела преданной собачонкой. Надо бы с ней поговорить, чтобы ерунду всякую не придумывала.
– Она не в моем вкусе. А то, что впрягся – так дело не в девочке. Дело в том, что я бы за любую заступился. У меня дед был. Так вот. Я мелкий был совсем. Может, года три. Он со мной гулять пошел. А я с девчонкой сцепился, лопатку хотел забрать, ямку вырыть. Мы с ней едва не подрались. Он мне такого леща влепил, что я его до сих пор помню. И сказал : "Девочек обижать нельзя". Я вырос и с ним согласен полностью. Настоящий мужик за счет слабого самоутверждаться не будет. Он сильного найдет, чтобы хреном помериться.
– Да ты прям романтик, – Глеб Сидоров, с которым тренер нас постоянно в пару ставил, в восторг от моей душещипательной истории не пришел, – Только здесь – как в джунглях. Смотри, чообы не сожрали.
Я хмуро на него глянул:
– Я и сам сожрать могу. И не подавлюсь.
Не знаю, почему все решили, что я какой-то правильный. Мать в свое время знала каждый отдел полиции в городе. Пока я не научился не попадаться. Виной всему были всплески агрессии. Которые и сейчас иногда накатывают невовремя. Сбрасывать ее сильно помогает спорт.
После большой перемены мне нужно было в кабинет химии. Куда я и направился в гордом одиночестве.
Дверь была открыта, но учителя не было. Я решил подождать и сел за парту. Только долго посидеть мне не удалось. Послышались странные звуки, как будто кто-то скулит. Или плачет?
Звуки раздавались из смежного с кабинетом помещения. Я встал и пошел туда.
Там было все заставлено коробками. И источник шума я нашел не сразу. За коробками в углу прямо на полу, подтянув колени к лицу, сидела Алиса. И, зажав сжатую в кулак руку зубами, плакала.
– Ты чего здесь?
Я рассчитывал, что она ответит.
Но девушка отреагировала странно. Подавив рыдания и не поворачивая головы в мою сторону, громко и четко сказала:
– Уйди!
– Алис, что ты? Я ж помочь хочу.
Так же четко она проговорила:
– Мне твоя помощь не нужна.
А голову она так и не повернула.
Я шагнул к ней и наклонился. Она сжалась сильнее и попробовала отползти.
Подцепив пальцами за подбородок, я развернул ее лицо к себе. И застыл.
На скуле в поллица налился сине-фиолетовый синяк. Она была вся зареванная, с покрасневшим носом, с затравленным выражением в больших серых глазах. А у меня сердце дрогнуло от жалости.
– Кто?
Длинные объяснения не были нужны, я знал, что она понимает, о чем я.
– Если ты сейчас что-нибудь им сделаешь, то будет только хуже.
Вот дурочка!
– Что ты заладила – хуже, хуже? А так тебе хорошо? Ты чего дожидаешься – когда они тебя втроем поимеют и убьют, бросив тело в какой-то канаве? Эти уроды наслаждаются безнаказанностью. И так и будет. Я не собираюсь разбираться тут. Я ж не дурак. Но вопрос решу. От тебя мне надо только одно – узнать, кто тебя ударил
Она помедлила. То, что она чувствует, я понимал прекрасно. Ей страшно, больно и она не верит, что можно что-то изменить.
Но хочет поверить.
Поэтому с ее губ срывается:
– Это Борис. Он словно совсем с ума сошел. Кричал, что я – шлюха, что ноги раздвигаю перед всякими. А потом ударил. Учитель какой-то шел, я вырвалась, убежала и спряталась.
Слезы снова потекли ручьями.
– Я больше не могу-у-у, – Алиса зарыдала снова.
– Не бойся, он больше тебя не тронет. Пойдем к медсестре, холод надо приложить.
– Они ничего не сделают.
Это я и сам знал. И ни на кого не рассчитывал.
– Что я теперь бабушке скажу?
– Я бы сказал правду. И перевелся в другую школу.
– Ты же не перевелся.
– Малыш, я могу себя защитить. У нас разные ситуации. Хватит плакать.
Я помог ей подняться и отвел в медицинский кабинет. Ее "упала" резало слух.
Но я не вмешивался.
Мне пришла в голову другая идея.
Глава 6
Олеся
У меня в чашке черный кофе. Время – 5 утра, а я зачем-то помешиваю кофе ложкой. Хотя кофе – без сахара. Чашка издает противный дребезжащий звук, который проходится по моим нервам, заставляя стискивать зубы. И этот звук отдается где-то в висках повторяющимся причитанием: "Ой, не надо! Ой, не надо!" В моменты, когда ложка очень сильно стукает по краю чашки причитание переходит в вой: "Не надо!"
А калькулятор, устроенный в каждой женской голове, подсчитывает сколько я заработаю за первый месяц, сколько за второй, и сколько за первый и второй – вместе. И ведь, если продержаться полгода, можно будет взять квартиру в ипотеку. Жить в своей, а не снимать. Тогда и причитания, и вой почти мной не воспринимаются. Из-за крышесносной мысли: "Моё собственное жильё".
В кухне появляется Матвей. Ну вот, разбудила.
– Ты чего не спишь? – спрашивает у меня, потягиваясь.
– Я-я-я, – "я" растягивается и хрипнет, – На работу собираюсь.
Не выдерживаю его испытуюший взгляд и отвожу глаза в сторону.
– А говорила, что тебя не взяли.
Чувствую себя малолеткой, прячущей сигарету от матери.
– Холодов вчера приходил. Предложил вернуться.
У сына не дергается ни один мускул, только глаза разгораются.
– Куда приходил? Сюда?
Ох! Такое ощущение, что на плите что-то горит.
Киваю.
– Сам?
Опять киваю.
Обстоятельства своего увольнения я рассказала. Без подробностей.
– И ты решила вернуться?
Я до сих пор это решаю. Но когда сын спрашивает, снова делаю утвердительный кивок.
Ведь... Надо?
Своя квартира...
– Мать , ты – дура?
Умеет он спустить меня с небес на грешную землю.
– Зачем так-то? – собираюсь обидеться.
– Тебе деньги нужны? У меня есть. С голоду не умрем, за жилье заплатим.
Вся неловкость от этого разговора улетучивается. Мгновенно.
– Откуда? – теперь уже мои глаза вспыхивают недобрым блеском.
Боевой пыл Матвея гаснет. И отвечать он не торопится. Да мне его ответ не особо нужен. Я его знаю. Просто хочу услышать.
Но он молчит.
– Бои? Опять?
Даже не начинаю нудеть про то, что он обещал. Он сам наверняка помнит.
