– А это чьё фото?
– Здесь мои родители.
– Они живы?
– Отец жив, а мамы давно уже нет с нами.
– А родители супруга?
– Оба живы, – учтиво отвечала хозяйка.
– А это кто?
– Это моя тётя. Она, увы, тоже почила, как три года.
– Как её звали?
– Зоя Михайловна.
– Приятная дама.
– О, она у нас была очень хорошенькая. За ней столько женихов бегало. И умница какая.
– А это кто?
– Это мой дядя, Кирилл Юрьевич.
– А он где живет?
– Да, нигде уже, – отвечала она, перекрестившись.
– Так что же, Татьяна Николаевна, здесь только ваши фото на стене?
– Больше моих… Вот только портрет моего Мишеньки. Он снимался, будучи студентом, на кафедре. Видите, какой важный.
– Экий всё же видный у вас супруг. Редкой красоты мужчина.
– Это да, – вздохнув, кивнула она. – За эту красоту я и полюбила его. Через неё и страдаю…
– Да, не страдайте вы! Даст бог, скоро поможем мы вашему горю. И всё же, какое удивительное лицо у Михаила Алексеевича. А на кого он похож?
– Вроде, на мать, – поджав губы, обронила она.
– А есть её фотокарточка?
– Есть, но она в общем альбоме.
– Покажете?
– Отчего не показать…
Хозяйка нехотя пошла в соседнюю комнату и достала из шкафа синий бархатный альбом. Пролистав несколько толстых страниц, она отыскала фото матери Гладышева.
– Вот она…
На Петровского смотрела великолепно сложенная красавица с копной тёмных волос и огромными карими глазами.
– Боже, какая фемина. Прямо хоть сейчас в кипсек [8].
В ответ Татьяна Николаевна лишь завистливо и брезгливо пожала плечами.
– И как похожа.
– На кого?
– На сестру мою чем-то похожа.
Но Татьяна Николаевна, казалось, не обратила никакого внимания на эти слова.
– А это кто?
– Это бабушка моего супруга, Пелагея Ивановна. Давно, говорят, померла. Мишенька её сильно любил в детстве.
– А это что за господин?
– Это дядя мужа, Константин… Не помню, как по батюшке, – стала вспоминать она. – А, вспомнила! Константин Фёдорович.
– Какие славные лица. Сразу видна порода и стать.
– Да, – хмуро поддакивала Гладышева.
От выпитой смородиновой её стало клонить ко сну. И хоть она не подавала виду, но теперь ей казалось, что она слишком устала от своего семейного консультанта, чернеца Петровского и от его долгих разговоров. Её изможденное лицо говорило лишь о том, что она бы с удовольствием уже закончила его сегодняшний визит. Но гость, как назло, всё медлил. Он листал страницы их семейного альбома и с неподдельным интересом рассматривал портреты живых и усопших родственников. Когда же Татьяна Николаевна начала откровенно зевать, он с хитрой усмешкой захлопнул альбом и поднялся.
– Ну, что же, Татьяна Николаевна, спасибо вам за гостеприимство. На сегодня мы с вами попрощаемся. И я обещаю поговорить с сестрой и её супругом.
– Да, сделайте милость, – вновь оживилась сонная хозяйка.
– И ещё один момент… Надеюсь, вы понимаете, что весь наш разговор должен остаться в тайне? И вообще не стоит лишний раз хоть кому-то говорить о вашем участии в спиритических сеансах. Хоть оные и не запрещены у нас законом, однако, в нашем обществе ещё довольно предрассудков и людей, осуждающих спиритуализм, как явление.
– А как же. Я понимаю…
Когда они уже были на пороге, она вдруг вспомнила о деньгах и сунула в карман Петровскому несколько ассигнаций. Тот поклонился и ушёл.
* * *
Едва живая и бледная от обилия новой информации, Татьяна Гладышева вошла в свои покои, и к ней тут же подлетела сухопарая Серафима и, взяв хозяйку за руку, увела на диван и накрыла пледом.
– Да, на тебе лица нет. Приляг, голубушка. Приляг, милая.
– Ой, Серафима, похоже, вляпалась я в какую-то авантюру.
– Отчего, голубушка, такие мысли?
– Ты всё слышала?
– Не всё. Он тихо говорил. Я итак старалась за портьерой не дышать, но потом ушла. Побоялась, что выдам себя. У этого чернеца больно уж взгляд лихой. Глаза пронзительные. Я боюсь его.
– Вот и я боюсь, – она перекрестилась. – На что только я иду из-за любви к своему ловеласу.
– Бедная моя, – Серафима положила сухую ладошку на лоб хозяйки. – Никак лихорадка у тебя?
– Да, неужто? – Татьяна потрогала собственный лоб. – Нет, вроде, нет жару.
– Это всё от нервов у тебя, милая. Ты поспи.
– Какое там спать. Скоро Миша из библиотеки должен вернуться.
– И пусть. Ты помнишь, что твой консультант тебе наказывал?
– Помню. Что надо как можно меньше на глазах у мужа мельтешить.
– Вот именно. Кухарка его сама покормит.
– Эх, – Татьяна протяжно вздохнула. – За что господь меня такой любовью наказал? Да, ещё к кому? К собственному мужу.
– Так не наказал тебя господь, а одарил.
– Да, только от подарка такого у меня всё сердце изболелось.
– Любовь она такая… Ты поспи, голубушка, поспи, милая.
Санкт-Петербург, 1907 г.
Было начало марта. На смену февральским ветрам и метелям пришла недолгая оттепель, а после неё вновь ударил лёгкий морозец.
Татьяна Николаевна дремала, кутаясь в тёплую шаль, и гоняла чаи с ванильным печеньем и яблочной пастилой. Она уже стала и вовсе забывать об обещаниях ушлого Петровского.
Однако через три дня в передней раздался звонок. Хозяйка приказала прислуге, пойти посмотреть, кто пришёл. И каково же было её удивление, когда она увидела в дверях консультанта Петровского и ещё двух господ. Прихожая тут же наполнилась ароматом дорогих заграничных духов. Сразу после Петровского тяжёлыми шагами в коридор вошёл высокий и довольно грузный мужчина лет пятидесяти, с мясистым, чуть надменным лицом и тёмными волосами с проседью. Одет мужчина был в добротное зимнее пальто на меху и бобровую шапку. Вслед за мужчиной в переднюю впорхнула высокая дама. Вернее, это была не дама. Это была молодая и очень красивая, черноволосая девушка, одетая в манто из соболя и длинную шерстяную юбку в пол. Из-под юбки виднелись узконосые, невероятно элегантные ботики на каблучке. На голове женщины красовалась маленькая бархатная шапочка, под которой едва умещалось облако густых тёмных волос.
Татьяна Николаевна, увидев на пороге собственного дома такую невероятную красавицу, даже онемела от неожиданности. А та посмотрела на неё черными, словно, смоль глазами. Это были глаза шалой цыганки или крымской татарки… Бог весть, кто по национальности была эта девица. От её магнетического взгляда Гладышева сначала обомлела, а после и сильно оробела. Ей стало немного дурно. Жар бросился в лицо. В голове, словно набат, звучали крамольные мысли: «Зачем я позвала этих людей в свой дом? А если приедет Миша и сразу же влюбится в неё? Что тогда? Она так хороша. Неужели она супруга этого немолодого господина? На сколько же лет она его моложе? Господи, что же делать? Может, прогнать их, пока не поздно? Но это будет неудобно. Может случиться скандал…»
Подавленная и растерянная, она пыталась хоть как-то сохранять приличия.
Пока тяжкие и крамольные мысли проносились в её голове, девушка легко скинула шубку. А Татьяна Николаевна уставилась на тонкую талию этой невероятной красавицы. Помимо талии у девицы имелась высокая роскошная грудь и широкие бедра. Одета девушка была в синюю креповую юбку и светлую блузку с рюшами и кружевными рукавами, сшитую по фигуре. Под шапочкой у нее оказались густые волосы, заколотые черепаховым гребнем, кои рассыпались по плечам из-за упавших на пол шпилек. Целое облако пушистых тёмных волос.
Так как Татьяна Николаевна неплохо разбиралась в моде, она знала, что её гостья была причёсана и одета на манер «Гибсоновской девушки» [9].
