Опер. Девочка на спор - Аверина Екатерина "Кара"

– Я не просто так тебя вызвал. – Он оборачивается и сканирует меня цепким взглядом.

– А я уж думал, соскучился, – криво усмехаюсь и падаю в кресло. Ничего не меняется.

– Ты понимаешь, что твои игры в бога до добра не доведут?

Это он, вероятно, про Коновалова. Подпол из нашего отдела. Таки осудили эту мразь на много лет. Я и сам по локоть в дерьме, но должны же быть какие-то границы. У него тормоза сломались, пришлось приземлять…

– Доходчиво, – тяну я и свешиваю голову со спинки кресла, глядя на отца вверх ногами. – Тебе не кажется, что ты поздно взялся меня воспитывать?

– Вас теперь проверками завалят, – рычит отец зло. – А я не позволю позорить свою фамилию!

– Смею заметить, они у нас разные, – хмыкаю и поднимаюсь на ноги. – Это все?

Сушняк просто дикий. На столе стоит кувшин с водой. То, что надо после вчерашнего. Убираю крышку и пью прямо из горла. Кайф…

– Максим, прекрати паясничать. – Отец недовольно следит за мной. А мне больше нечего ему сказать. Я никогда не просил у него помощи. Всего добился сам. Упрекнуть мне себя не в чем. Я одиночка и безотцовщина. Сам по себе.

– Ага, работать пойду, – ставлю пустой кувшин на место и рукавом вытираю губы. Знаю, как это бесит отца. – Дел, знаешь ли…

Его лицо перекашивается от злости, но вслух не комментирует.

– Кстати, что там с педофилом? – меняет тему. – Не пора передать в СК?

– Пока нет, работаем.

– Уверен?

Одно слово отца – и дело у нас заберут. Лично мне похер. Баба с возу – кобыле легче, но чем черт не шутит. Глядишь, поймаем злодея, и звездочки на погоны упадут.

– Мы справимся.

– Самонадеянно, – качает головой отец. – Но ладно. Подождем.

Выхожу выжатый как лимон. Точнее, как дерьмом облитый. Это гораздо хуже, чем тот кофе от голубоглазой незнакомки. Помыться хочется, но пора на службу.

Сажусь в свой «вольвец» и завожу двигатель. Может, ну нахер этот отдел? Домой. Отсыпаться. Успеваю уже даже размечтаться, но звонок вклинивается в мои мечты.

– Марьянин, – отзываюсь глухо.

– Где, блядь, отчет, который я просил тебя сделать как можно быстрее? – сквозь зубы цедит Стас.

Бля-я-я. Я забыл. Что ж все в одну кучу сваливается? Побиться головой о руль, что ли? Вряд ли поможет.

– Стас, не кипиши, – стараюсь говорить ровно, чтобы не сагрить еще сильнее. – Сейчас приеду и принесу.

– Пока ты приедешь, Заболотный меня уже раком выдерет. А я тебя! – рявкает так, что в ушах звенит.

– Еду я уже, – вру и не краснею. – Полчаса – и на месте.

Сбрасывает. По всей видимости, начальство сильно в ярости. Ничем хорошим такие финты обычно не заканчиваются. Хотя это обычное его состояние. Вот раньше, при Ирине Сергеевне, не было такого беспредела. С теплотой вспоминаю правление нашей императрицы. Захватил ее злой тролль в плен, и стала она троллихой.

Представляю картинки из «Шрека» и ржу, как идиот, сам над собой. Но недолго. Пробка на кольце. Погорячился я, конечно, со временем. Пиздец встрял. Может, сразу в морг?

Ива

Не успеваю соскочить с байка, как на меня налетает известная всему дому и, к моему личному несчастью, живущая со мной на одной лестничной клетке баба Зина. С поджатыми в полоску губами, острым, бегающим взглядом, укутанная в платок, чуть сутулая бабуля упирает руки в бока, выпячивает грудь и надвигается на меня, прижимая обратно к мотоциклу.

– Сколько же можно?! – трясет костлявым кулаком у меня перед лицом. Отклоняюсь, чтобы и правда не зацепила. – Твоя бестолковая псина опять скулит и воет на весь дом!

– Он просто скучает, – пытаюсь оправдать своего стаффа. – Маленький же еще.

– Видела я, какой он маленький! Чуть моего Барсика до сердечного приступа не довел. Бедный котик. Пришлось давать ему валерьянку. Приструни своего уродца, иначе…

– Что? – склонив голову к плечу, зло смотрю на соседку. – Отравите?

– Заявлю на тебя! Поняла? Куда следует заявлю, – снова трясет кулаком у меня перед лицом.

Раздраженно закатив глаза, делаю шаг вперед, вставая вплотную к бабке.

– Пропустите.

Она вновь поджимает губы, недовольно сопит, но отходит в сторону. Достала! Вот реально весь дом достала. Участковый уже не знает, куда от нее прятаться. И это баба Зина еще не знает, что я работаю в органах. Не афиширую свою деятельность от греха подальше. Как в том анекдоте – пусть лучше проституткой считают…

Поднимаюсь в квартиру. Тагги и правда жалобно поскуливает под дверью и стучит об нее лапой. Открываю, щенок в голове, но уже мощный пес внешне, радостно виляя хвостом, запрыгивает на меня.

– Тагир, фу! – смеюсь я.

Единственный мужчина, который не вызывает у меня ужаса или раздражения. Ему я могу улыбаться. Наверное, поэтому он получился такой вот добряш. А может, благодарен за то, что спасла его от усыпления еще щенком.

Знакомые из питомника позвонили. Бракованный, никто не берет. Это сразу была моя собака. Я почувствовала, как мы с ним необходимы друг другу.

– Ну все, Тагир! – включаю строгую хозяйку. – Сидеть. – Он плюхается на задницу и смотрит на меня, склонив голову набок. – Ругаются на тебя, между прочим. Нельзя скулить.

Стафф дергает ушами, реагируя на изменения тона. Все понимает эта шерстяная задница. Сами они бракованные…

– Гулять, – снимаю поводок, цепляю крепление к ошейнику и вывожу Тагги в подъезд.

Баба Зина, чтоб ее, как раз поднимается. Охает, увидев нас, и начинает демонстративно креститься, а Тагир – рычать на нее в ответ.

– Демон. Как есть демон, – стонет бабка.

– Вы просто руками не машите, баб Зин. Он перестанет думать, что вы нам угрожаете.

– Что? Я?! Да это ты и твоя собака… – верещит она на весь подъезд.

– Рядом, – говорю Тагиру. Он послушно идет у моей ноги мимо истеричной бабы Зины.

Долго гуляем с ним на специально отведенной площадке. Играем в мяч, в палочку, отрабатываем команды и уставшие, но довольные возвращаемся домой.

Вместе готовим еду, смотрим телевизор и уходим спать около полуночи. Тагир ложится у кровати, я закрываю глаза и слушаю, как он сопит.

– Пожалуйста, нет… Не надо. Не трогай!

Резко сажусь, проснувшись от собственного крика. Сердце колотится в горле, дыхание сбилось, руки дрожат, а подушка снова промокла от слез.

Стафф смотрит на меня с тревогой. Подходит, кладет морду на колени. Провожу ладонью между его ушей, показывая, что очень ценю беспокойство единственного настоящего друга.

Пересаживаюсь за столик у открытого настежь окна, раскрываю потрепанную папку с альбомными листами и, продолжая дрожать, простыми карандашами рисую резкие линии. Много-много резких линий. Получается комната или тоннель, имеющая вместо тупика черный провал, а на стене тень с неестественно длинными руками и маленькой головой.

Последняя слезинка падает на рисунок. Растираю ее, пачкая подушечки пальцев. Поворачиваю голову к окну, а там светит солнце раннего весеннего утра. На ветке тополя сидит смешной нахохлившийся воробей и смотрит на меня с претензией.

Нервно улыбнувшись ему, закрываю папку, бросаю карандаши рассыпанными и отправляюсь на кухню. Собираю хлебные крошки, подсохшую горбушку ржаного, который лежит тут уже… сколько? Не помню.

Возвращаюсь в комнату и высыпаю крошки на подоконник. Тагир с интересом наблюдает за мной.

– Нельзя, – говорю ему и ухожу в душ.

Холодные струи воды жалят кожу, скукоживая соски и сжимая легкие. Резко выдохнув, меняю температуру, и приведенные в тонус мышцы плавно расслабляются. После таких сложных ночей меня обычно спасают контрастный душ и крепкий кофе.

Закрываю воду, выбираюсь на прохладный кафель. Вокруг меня быстро образуются маленькие лужицы, стекающие в одну большую. Привычно не глядя в зеркало на голую себя, заматываюсь в большое махровое полотенце и выхожу на кухню за чашкой черного бодрящего без сахара.

Из головы никак не выходят приснившиеся картинки. Они приходят бессвязными отрывками, и я сажусь, чтобы зарисовать еще одну, пока пью кофе.