Иллюзия падения - Аструм Лия

– Разве после отбоя вы не должны находиться в своих кроватях? – лениво уточняю я.

– Мы как раз шли в свою комнату, – расправив плечи, отвечает самый высокий, вероятно, решив не пасовать и показать, кто здесь лидер. – А тут этот… помощи попросил.

– Волонтеры из вас на двоечку, – наигранно вздыхаю я и получаю три злобных взгляда, которые, наверное, должны меня убить или испепелить. Но, разумеется, ничего из их стараний не выходит. Вырубаю насмешку и сухо чеканю: – Не задерживаю.

Парни недовольно косятся на мелкого и нехотя удаляются, не забыв кинуть напоследок пафосное: “Мы еще не закончили с тобой, девчонка”.

Мальчишка, кряхтя, поднимается на ноги, сверлит спины обидчиков и яро оттирает с подбородка кровь. Видимо, язык прикусил. Подхожу ближе к пострадавшему, сажусь перед перед ним на корточки и протягиваю платок.

– Я Эван.

Мелкий неодобрительно рассматривает меня, потом – платок. Думает. Все же принимает спасительный реквизит, измазывает его соплями и протягивает обратно мне.

– Оставь себе. Больно?

– Нет. Я их убью!

– Нельзя убивать людей.

– Они называют меня девчонкой!

– Ты не похож на девчонку.

– Тогда почему они так говорят? – бесится мальчишка.

– Потому что завидуют.

– Чему? – теряется, супит брови, а светлые кудри забавно лезут ему в глаза.

– Ты не такой, как они. Выделяешься. Особенных тут не любят.

– Мама тоже говорила, что я особенный, – кудряшка горько шмыгает носом.

– Где она?

– Умерла.

– Моя тоже.

В глазах мальчишки зажигается скромный огонек надежды.

– Ты тоже здесь жил?

– Нет. Будешь жвачку? – хлопаю себя по карманам. Из сладкого у меня ничего нет, но этого ребенка я категорически не хочу оставлять без утешающего презента.

– Мама говорила, что нельзя ничего брать у незнакомцев.

– Твоя мама была умной. Но ведь у каждого правила есть исключение, – подмигиваю и даю мальчишке жевательную пластинку.

Он торопливо снимает упаковку и засовывает жвачку в рот. Смешно корчит рожицу.

– Кислая.

– Яблочная. – Выпрямляюсь и, глядя на светлую макушку, испытываю чувство жалости. Этому ребенку будет здесь весьма непросто. – Иди в кровать.

– Мама всегда читала мне сказку перед сном, – запрокинув голову, бодро заявляет блондинчик.

– Здесь таких услуг не оказывают.

– Прочти ты.

Вот это разгон. Ухмыляюсь чужой наглости и дразняще треплю пацана по голове. Он уклоняется, сверлит меня недобрым взглядом из-под сведенных в одну линию светлых бровей.

– Прости, мелкий, у меня другие планы.

– Какие?

Вспоминаю, какие именно, и широко улыбаюсь.

– До которых ты еще не дорос.

– Я не маленький!

– Сколько тебе? Три?

Специально говорю меньше. Он так очаровательно злится.

– Мне пять! – мальчишка возмущенно пыхтит и сжимает крохотные кулачки.

– Ладно, верю. А теперь спать.

– Я не хочу спать!

– Хорошо, стой здесь.

Разворачиваюсь и иду к выходу. Я и так прилично задержался в месте, посещение которого я избегаю всеми возможными способами. Холодные, пронизанные отчаянием коридоры, шумная столовая с невкусной едой и туалеты, отдающие хлоркой и мочой, вгоняют меня в депрессию. Но дело не только в удручающей атмосфере. Я не могу оставаться спокойным, когда вижу жадных до ласки и внимания детей. Меня начинает эмоционально катать от гнева до непонятной скорби. В такие моменты мне особенно хреново, и это “хреново” я привык изгонять максимально быстро, чтобы не успевало осесть.

У самых дверей слышу топот ног, а в следующую секунду проворные пальчики хватаются за край моего пиджака и тянут назад. Уступаю детской силе и оборачиваюсь. У кудряшки голубые глаза, забавные ямочки и подозрительно ангельский настрой.

– Меня зовут Эштон. Эштон Томфорд.

***

Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь. Не успеваю считать. Белые числа на панели управления, интегрированной в деревянную отделку лифта, сменяются чересчур быстро. Веду взглядом вдоль позолоченных реек, тянущихся по периметру кабины, и, в подробностях рассмотрев мигающий светильник, бесшумно выдыхаю скопившийся воздух. Нет, клаустрофобией я не страдаю. Но с этим широкоплечим надзирателем, проедающим мой профиль беспристрастным взглядом, еще после пятого этажа стало невыносимо душно.

Интересно, таким громилам, как он, кислорода требуется в два раза больше? Исходя из его словесного запаса в четыре слова: “Добрый вечер, мистер Мур”, я склонен полагать, что вдвое меньше. Мозг не получает нужный процент насыщения, а, следовательно, исключает из рабочего процесса самые важные отсеки, отвечающие за речь, эмоции, юмор. В прямые обязанности каменного изваяния входит встреча и сопровождение клиента. Собственно, так и происходит, но его молчаливо грозный вид нагоняет мысли о том, что я еду не на порно-вечеринку, а на допрос с китайскими пытками водой.

Кидаю взгляд на часы. Гипнотизируя взглядом стрелку, дожидаюсь последнего смещения в цикле и, вскинув голову, даю еще один шанс серьезному парню:

– Полночь, Джереми. Что насчет желания?

Мужчина ожидаемо молчит. Закатываю глаза и, поправив манжет рубашки, радуюсь новому числу, высветившемуся на панели. Восемьдесят пять. Осталось немного.

Желания. Я не верю в это дерьмо. Я вообще из тех людей, которые не признают падающих звезд, светлых лун, шаманство, таро и прочую ерунду. Я склонен придерживаться неоспоримого мнения: если человек совершает действия, они рано или поздно неизменно приведут его к результату. Исходя из этого охренительно умного вывода, всему, что у меня есть, я обязан исключительно себе.

А если загадать, не веря, сбудется? Мощно расхожусь в осмысливании этого вопроса и несколько секунд блуждаю в поиске желаемого. Фиаско. У меня нет желаний. Точнее, они есть, но все они материальные и доступные. Хочется получить невозможное.

На ум приходит только одно. Совсем некстати врывается в сознание болезненным воспоминанием. Захватывает пространство, вытесняя за мозговые рамки все ненужное.

Крепко стискиваю зубы. Слишком усердствую, потому что последствие моей несдержанности разносится по всей кабине скрипучим хрустом. Ловлю недоуменный взгляд моего сопровождающего и широко улыбаюсь, зная, что приветливая мимика лица всего за пару секунду растворит все вопросы в мозговом механизме охранника.

Сейчас он думает, что я либо дурачок, либо доброжелательный человек. Я – ни то, и ни другое. Все эти реакции тела их можно подстроить и сыграть во избежание ненужных косых взглядов и бестактных догадок.

Легкий щелчок оповещает о торможении платформы на сто тринадцатом этаже, и я выхожу вслед за “немым” в темный холл, где тут же оседаю взглядом на миниатюрной девушке. Она явно ждет нас, и, разглядывая ее убийственно высокие шпильки, я склонен полагать, что это ожидание выдалось мучительно томительным.

Верхняя часть женского лица закрыта черной маской, что вынуждает меня перебазировать все свое внимание на ее пухлые губы, накрашенные помадой оттенка вишни.

– Добрый вечер. Прошу вас поднять руки на уровень груди. В целях безопасности мы вынуждены изъять ваш сотовый телефон, а также другие возможные средства связи. По окончании вечера вы сможете их забрать.

Вполуха слушаю монотонный, заученный до дыр текст, концентрируясь на шарящих по моим карманам конечностях, которые отчего-то слишком рано замирают.

– Мистер Мур… хм, у вас тут жвачка, – недоумевающе бормочет охранник и демонстрирует мне бесформенное липко зеленое пятно на подоле пиджака. Губы сами собой расплываются в улыбке. Мелкий бесстрашный засранец. Надо будет сказать старухе, чтобы взяла его на баннер. У паршивца чересчур много энергии, так пусть расходует ее на благие цели.

Отдаю девушке испорченный пиджак и забираю у нее из рук прямоугольное плато, на атласной черной ткани которого лежит скульптурно вылепленная маска.

– Кем я буду сегодня? – с любопытством рассматриваю лежащие передо мной грубые черты неизвестного мужчины, посыпанные золотистой крошкой.