Гнездо дракона - Сетон Эни

На другом конце рядом с Мирандой сидела Табита. Ее руки были смиренно сложены на коленях, а на круглом, веснушчатом лице застыло полагающееся обстановке выражение благочестия.

Лишь Миранда ощущала в себе почти полную невозможность сдерживать нетерпение. Она знала, что Эфраим уже прочел удивительное письмо, но знала и то, что пока не закончатся вечерние молитвы, никакие обсуждения невозможны.

С тех пор, как Миранда начала участвовать в семейных чтениях Писания, прошло уже три года. За это время Библия полностью перечитывалась уже шесть раз, и хотя Эфраим декламировал очень выразительно, подчеркивая каждую ключевую фразу, она уже давно нашла великолепный способ, как ей избежать всего этого, погружаясь в собственные мысли и отвлекаясь от них лишь для того, чтобы сказать вместе со всеми «Аминь» в конце каждой главы.

Но сейчас против собственной воли она тонула в море великой поэзии и образности. Иногда определенные фразы смешивались в ее сознании с дневными грезами, вызывая внутри нее восхитительный взрыв чувств. И все это случилось несмотря на — а возможно как раз вследствие — ее одержимости идеей поездки в Драгонвик.

Эфраим читал двадцать шестую главу из книги пророка Иезекииля, и ее внимание было захвачено стихами, которые ничего не значили для нее сами по себе, но имели способность открывать перед ней словно сквозь волшебное зеркало блеск далекой, зачарованной страны.

— И сойдут все князья моря с престолов своих и сложат с себя мантии свои… облекутся в трепет, — размеренно читал Эфраим. Смысла в этом было немного, — думала Миранда, — но звучит все очень красиво. Потом Эфраим понизил голос и заговорил угрожающим тоном:

— … как погиб ты, населенный мореходами, город знаменитый, который был силен на море, сам и жители его, наводившие страх на всех обитателей его!

— Узорчатые полотна из Египта… голубого и пурпурного цвета ткани с островов Элисы, — читал Эфраим, перейдя к следующей главе, — за товары твои они платили карбункулами… и кораллами и рубинами.

Миранда почувствовала, как ее охватывает тоска. Она видела, как раскладываются перед ней на мраморном дворе великолепные ткани из Египта, драгоценные камни и золото. Она взглянула на родителей, на бесстрастные лица братьев и сестры. Как они могут слушать все это с таким безразличием! Ведь даже Библия признает, что мир полон тайн, красоты и великолепия. Как же они могут жить среди кухонных забот, вони хлева и птичьего двора, где весь смысл бытия заключен, в мешке «картошки и корзине мелкого лука?

Услышав шевеление, Миранда обнаружила себя вместе с семьей опустившейся на колени, а отец, закрыв Библию, уже начал читать молитву.

Он всегда говорил с богом так, словно являлся старшим членом преподавательского состава какого-нибудь, факультета, отчитывающегося в успехах перед своим директором. Он отмечал провинности всех членов семейства, не забывая иногда и себя. Временами он хвалил кого-нибудь, (как правило это была Табита), и всегда заканчивал молитву довольно самоуверенной просьбой о попечений. Но на этот раз он неожиданно добавил следующую фразу:

— Ныне, о Господи, — говорил Эфраим, — передо мной предстало озадачившее меня дело. Избавь нас, молим мы, от подводных камней безрассудства и жажды роскоши. — Здесь он быстро взглянул на Миранду. —И избавь нас от греха высокомерия и гордыни, — на этот раз суровый взгляд Эфраима впился в лицо жены.

Теперь Миранда ясно поняла положение дел. Ее отец горячо не одобрял полученное письмо. Ее охватило разочарование, и последние слова Эфраима отнюдь не утешили ее.

— Тем не менее, Господи, каково бы не было Твое решение, мы, слуги Твои, сделаем все, что в наших силах. Благослови и защити нас в течение ночи. Аминь.

Бог, похоже, всегда соглашался с отцом и при таком раскладе сил было невозможно надеяться на что-то иное.

Но я не собираюсь сдаваться, — страстно думала Миранда. С того момента как она увидела это письмо, приглашение кузена Николаса превратилось из простого желания в одержимость. Никогда в жизни она не желала ничего так сильно. Таинственное слово «Драгонвик» пленило ее. Она так часто повторяла его вновь и вновь, что ей стало казаться, будто оно манит и притягивает ее.

Эфраим встал, и она слегка воспрянула духом, так как, по всей видимости, хоть какое-то обсуждение письма все же предстояло. Обычно после окончания вечерней молитвы ее отец шел прямо к своему черному столу из вишни, где тщательно, пункт за пунктом, вписывал в кожаную амбарную книгу сколько бушелей картофеля на северном поле, сколько у них капусты или гороха, каковы сейчас плата за провоз и цены в Нью-Йорке. Он подсчитывал каждый пенни до тех пор, пока у него не начинали болеть глаза. Его дальнозоркость не выносила подобной работы.

Но сегодня он по-прежнему оставался во главе стола и говорил:

— Эбби и Ренни, останьтесь, я хочу с вами поговорить. Том, напои скот и взгляни на Белочку, она должна скоро телиться. Тибби, разве это не твой Обадия заявился сюда мечтать под нашими окнами?

Табита потупила глаза и ее круглое лицо зарделось.

— О папа! — с притворной застенчивостью сказала она. — Я ничего не подозревала о его планах и не понимаю, каким образом это может меня касаться.

Глаза Эфраима приняли суровое выражение.

— Что ж, если он все-таки обратится к тебе, вы можете сесть на ступеньки, там за тобой будет присматривать мать. Должен сказать, Об человек надежный да и ты, к счастью, не легкомысленна.

Сет и Нат не стали дожидаться, пока отец даст распоряжения и им. Бочком, бочком они добрались до двери и помчались по дороге к ферме Рейнольдсов.

Эфраим вновь сел и жестом показал, что позволяет жене и Миранде сделать то же самое, а затем вынул из кармана письмо Ван Рина.

— Мне не нравятся такие письма, — сразу же заявил он. — Я бы даже не стал обсуждать его, если бы вы, две глупые женщины, его не прочли, и Эбби не вообразила, что оно имеет к нам какое-то отношение.

Он хмуро взглянул на жену.

— Как я полагаю, ответ может быть только один? Абигайль очень редко не соглашалась со своим мужем и почти всегда ее мнение не отличалось от его, но сейчас ее рот твердо сжался:

— Это письмо очень важно, Эфраим, — сказала она. — Мистер Ван Рин мой кузен и мне кажется, он сделал нам очень любезное предложение. Что плохого будет в том, если Ренни поживет немного в большом хорошем доме и что-нибудь узнает о мире за пределами этой фермы.

Миранда с благодарностью взглянула на мать.

— Мне бы хотелось поехать, — сдержанно сказала она, зная что отец не выносит каких бы то ни было проявлений чувств.

Эфраим презрительно фыркнул:

— А ваше мнение и вовсе не имеет значения, мисс. Ты всегда жаждешь чего-то необыкновенного, что невероятно глупо с твоей стороны. В тебе нет ни на грош здравого смысла. Тебе бы следовало думать о том, как помочь матери, пока ты не поселишься где-нибудь поблизости с каким-нибудь молодым парнем. Тебе уже восемнадцать, и у тебя хватает миловидности при всей твоей чувствительности. Я просто не знаю, что это с тобой такое. Вот, например, Зак Уилсон. Он был бы тебе хорошим мужем, и, похоже, ты ему нравишься. Но как ты с ним обращаешься?!

Эфраим, внезапно побагровев, изо всей силы стукнул кулаком по столу, и сердце Миранды упало. Она знала, что сейчас за этим последует.

— Я много раз видел, — бушевал Эфраим, — как ты отворачивала от него свой носик и кричала: «Зак, не подходите так близко, от вас пахнет конюшней! О, Зак, не играйте на скрипке этот вульгарный танец, неужели вы не можете сыграть „Прекрасный цветок любви“ или какую-нибудь чудесную балладу?» Фу! Не удивительно, что ему надоело это важничание и он стал увиваться вокруг дочери Мидов.

Несчастная Миранда вздохнула. Интерес к ней Зака, а, точнее, ее равнодушие к нему уже несколько недель служило причиной отцовского недовольства.

Как это тяжело, быть не такой как все. Сколько раз она заставляла себя резвиться на шумной площадке для танцев, присоединяться к различного рода розыгрышам, которые так восхищали ее подруг, просто ради того, чтоб ее не сочли слишком чванливой или чересчур странной.