Блудная дочь - Джексон Лайза

– Знаешь, я о ней беспокоюсь, – послышался снизу голос судьи. – Шелби сейчас поглощена своей идеей и убеждена, что никому не может доверять.

– А разве она не права? – мягкий грудной голос Лидии.

– Разумеется, нет! – досадливо фыркнул судья. – Хочу тебя попросить: присматривай за ней, когда меня нет рядом.

– Она уже не девочка.

– Знаю, знаю! Но Росс Маккаллум вернулся.

– Dios! – выдохнула Лидия. – Этот человек... он... elDiablo! [12]

– Вот именно. Дьявол во плоти.

Он помолчал. Шелби напряженно прислушивалась, боясь упустить хоть слово.

– Да уж, выбрала дочка время, чтобы наведаться в родные места! – проворчал наконец судья.

– А мне думается, оно и к лучшему, – мягко возразила Лидия. – Да и вам, судья, пора бы рассказать ей правду.

– Ты так считаешь?

Шелби крепче сжала папки. Сердце ее билось отчаянно, мешая вслушиваться в разговор. Что это значит? О какой такой «правде» говорит Лидия? Выходит, экономка тоже в сговоре? Прислонившись к перилам, Шелби разглядела внизу серебристые носки ковбойских сапог отца.

– Si'. Так будет лучше. Слишком уж много тайн в доме Коулов.

«Это уж точно!» – заключила Шелби и сделала мысленную зарубку: поговорить с Лидией.

– Поверьте моему слову, судья. Лучше, чтобы девочка узнала правду.

Итак, экономка – женщина, заменившая Шелби мать, – знает о ее семье куда больше, чем сама Шелби. Острая боль пронзила сердце. Отцу Шелби не доверяла никогда; но от Лидии – женщины, которая пела ей колыбельные, утешала в детских печалях, смазывала йодом разбитые коленки и утомляла бесконечными советами и нравоучениями, – она не ждала предательства. Но, выходит, и экономке доверять нельзя. Как и судье. Кбму же тогда верить? На кого положиться?

Суровое лицо Нейва Смита встало у нее перед глазами.

«Думаешь, на него полагаться можно? Последние мозги потеряла, Шелби Коул?»

– Послушай, Лидия, – проговорил судья, – я хочу, чтобы моей дочери ничто не угрожало, и для этого делаю все, что могу. Безопасность Шелби – вот что главное.

Должно быть, Лидия скептически подняла брови или еще как-то дала понять, что сомневается в его словах, потому что судья повторил:

– Да, это главное! Черт возьми, думаешь, я сам не знаю, что настало время повести дело начистоту? Но, знаешь, не так-то легко своими руками открывать старые шкафы и вытаскивать на свет божий те скелеты, что там хранятся. Я это сделаю, даю слово. Рано или поздно сделаю. Только не торопи меня.

Лидия только недоверчиво хмыкнула в ответ. «О каких скелетах он говорит?» – в смятении подумала Шелби.

– Ладно, я уезжаю на ранчо. К обеду меня не жди.

– Значит, там и обедать будете? – уточнила Лидия, и в голосе ее Шелби расслышала непонятную интонацию – что-то вроде ласкового и чуть печального упрека.

– Перехвачу что-нибудь по дороге.

– Но доктор сказал...

«Доктор? Какой доктор? Не Причарт, это ясно. Но что это значит – неужели судья болен?» Здоровье у Джерома Коула было железное; сколько Шелби помнила отца, он никогда и ничем не болел.

– Да ладно тебе, Лидия, – с раздражением откликнулся судья. – В конце концов, что это изменит?

«Господи, а это еще что значит? Чем он болен – и насколько серьезно?»

Неровные шаги отца послышались на лестнице. Сообразив, что стоит посреди дома с уликой в руках, Шелби бесшумно взбежала на второй этаж и проскользнула к себе в спальню. Здесь она сунула папки под матрас, бросилась на кровать и закрыла глаза – на случай, если отцу вздумается заглянуть к ней перед уходом.

Он не заглянул.

С сильно бьющимся сердцем Шелби слушала, как тяжелые мужские шаги удаляются в сторону хозяйской спальни, как хлопает дверь. Наступила тишина; только мягко гудел, вращая лопастями, вентилятор, да жужжала под потолком одинокая муха. Шелби ждала: от нетерпения сводило мышцы, в голове роились тысячи вопросов, на которые только предстояло найти ответ. Наконец она услышала, как открывается и закрывается дверь, как неровные шаги отца удаляются в сторону задней лестницы и стихают.

Внизу хлопнула дверь. Подождав еще немного и убедившись, что отец не вернется, Шелби вскочила, вытащила из-под матраса свою добычу и устроилась на любимом месте – в огромном мягком кресле у окна, где когда-то Жасмин Коул, держа на руках маленькую дочь, пела ей колыбельные песни.

Нет, о матери она сейчас думать не станет. Ни о жизни ее, ни о смерти. Еще будет время оплакать женщину, которая подарила ей жизнь, но сама ушла из мира, не позволив дочери узнать ее и полюбить. Сейчас у Шелби есть более неотложные дела.

Она открыла первую папку – с надписью «Элизабет Коул». Досье на ее дочь оказалось на удивление тоненьким: свидетельство о рождении да свидетельство о смерти – вот и все.

Шелби шумно вздохнула, подавляя нахлынувшее разочарование. Слезы защипали глаза. Черт побери, копии этих двух документов она перечитывала столько раз, что и вспоминать не хочется!

«А что ты надеялась здесь найти? – язвительно отозвался внутренний голос. – Фотографии? Детские рисунки? Школьные табели? Или, может, фамилию и адрес приемных родителей?»

Шелби больно прикусила губу и приказала себе продолжать. Легко и просто ничего не бывает. Попытка – не пытка. Не удалось прорвать паутину лжи прямым ударом – значит, зайдем с другой стороны.

С этой мыслью она открыла вторую папку, озаглавленную «Невада Смит». Эта, разумеется, была куда толще. Чувствуя себя незваной гостьей на чужой территории, Шелби перелистывала документы один за другим. Свидетельство о рождении Невады Эванса Смита. Скудные сведения о родителях: горький пьяница отец, беглая мать. Медицинская карточка. Школьные отчеты об успеваемости (ниже среднего, мальчик умный и способный, но не проявляет интереса к учебе). В старших классах – несколько приводов в полицию за хулиганство. Характеристика от армейского начальства: сообразителен, инициативен, ответствен, в опасных ситуациях проявляет выдержку и хладнокровие, но отмечены проблемы с соблюдением дисциплины, имеет взыскания.

Вся история трудного взросления одинокого, озлобленного, никому не нужного мальчишки проходила у Шелби перед глазами.

Ей вдруг стало не по себе – показалось, что Нейв стоит у нее за плечом и смотрит, как она роется в его прошлом. Шелби невольно оглянулась, но тут же упрекнула себя за глупость. Разумеется, никого здесь нет – если не считать мухи на стене. Откинувшись в удобном кресле, под бесшумное вращение вентилятора Шелби вчитывалась в невеселую биографию человека, которого когда-то любила, но совсем не успела узнать. Человека, от которого, возможно, она зачала Элизабет.

«Что еще за «возможно»?» – тут же одернула себя Шелби. Разумеется, Элизабет – дочь Нейва. Иначе и быть не может. Иная возможность так ужасна, что нет сил произнести эту мысль вслух – даже наедине с собой.

Шелби вздохнула и потянулась за третьей папкой – со своим собственным именем на обложке. Этот миг она оттягивала, сколько могла; но наконец пришло время ознакомиться с досье на самое себя.

Вообще-то ей здесь находиться не полагалось.

Но Катрина с юных лет усвоила, что наглость – второе счастье, а посему стучала каблучками по гулким коридорам так бойко, словно больница Заступницы Скорбящих – ее; дом родной. Ей повезло: никто из персонала не попался навстречу, и в палату Калеба Сваггерта она проникла беспрепятственно.

«Господи, ну и вид у бедолаги!» – мысленно охнула она, остановившись на пороге. Калеб лежал, немигающим взглядом уставившись в телевизор, с экрана которого какой-то проповедник распинался на тему возмездия за грехи. Высокие боковины кровати были забраны блестящими стальными прутьями – видимо, чтобы пациент не упал и не поранился; но выглядело это так, словно умирающего держат в клетке. Старик был худ, как скелет, мертвенно-бледная плоть обвисла рыхлыми складками; волос на голове почти не осталось, глубоко запавшие карие глаза казались совсем черными.