— Нет. Не могу.
— И я не могу. Не смогу. Я так не хочу, я хочу уйти, пока еще потерять вас с Амирой будет не настолько больно, как через месяц или через год, или… — Я осеклась.
Лукас продолжал внимательно смотреть на меня, как будто искал то, чего во мне не было. Сил выдержать все это. Сил, чтобы остаться с ними, несмотря ни на что. Поразительно — еще недавно я думала о том, что хочу просто закрыть для себя отношения с ним на Мальдивах, сбежать, потому что я боюсь чего-то серьезного, и вот сейчас объясняю ему, что не могу остаться, потому что они слишком дороги мне.
Вот уж воистину, женщина-парадокс.
— Хорошо, — перебил мои мысли он. — Я вызову для тебя катер и забронирую частный рейс, куда попросишь.
— Мне достаточно самого обычного, — сказала я.
— Я забронирую частный, — отрезал он. — А пока иди отдыхай. Отсюда в Россию путь неблизкий.
Помимо всего прочего, я оказалась еще и трусихой. Потому что у меня не хватило сил попрощаться с Амирой и сказать ей, что я уезжаю. Сидя в самолете, который уносил меня обратно в точку, в которой все началось, я понимала, что поступила, как моя мама. И, наверное, я ее понимала… теперь. Чуточку больше. Потому что оторвать свое сердце от той, кто давно и прочно в нем поселился — и без того тяжело. Не говоря уже о том, чтобы сказать ей, что вы никогда больше не увидитесь.
Когда я поняла, какую совершила ошибку, я чуть не выскочила из самолета, но трап уже убрали, и мы выруливали на взлетную. Оставшуюся часть пути я уговаривала себя, что поступила правильно, что мой разговор с Амирой не закончился бы ничем хорошим, а самолет все летел, и летел, и летел…
— Ники.
От голоса Лукаса я проснулась и села на постели в холодном поту.
Оказывается, я заснула, и все это мне приснилось. Мне приснилось, что я убежала от Амиры, как моя собственная мать — от меня, и ужас сковал сердце, заставляя чувствовать себя маленькой и ничтожной.
— Через два часа придет катер, через пять у тебя вылет.
Я моргнула. Вот, получается, и все?
Я изо всех сил пыталась запихнуть себя в ту девушку, которую увезли насильно, которую посадили как Золушку в каморку дома во Франкфурте, но у меня не получалось. Я больше не была той девушкой, а Лукас больше не был тем Лукасом. Мы изменились и проросли друг в друга, хотя сами этого не хотели, в нашей истории не было глянца и турецких страстей, но мы каким-то образом нашли друг друга в этом безумном огромном мире, чтобы теперь… снова остаться одним.
— Да. Сейчас. — Я потерла глаза, пытаясь за этим жестом скрыть неуверенность и дать себе время, чтобы собраться с мыслями.
И с силами. Потому что на то, чтобы разорвать эти отношения, эту связь, мне требовалось не меньше сил, чем на то, чтобы попрощаться с Амирой.
— Амира…
— Она не спит. Ты можешь с ней поговорить.
— Правда? Спасибо.
Лукас посмотрел на меня как-то странно.
— Ты думала, что я не позволю тебе с ней поговорить перед отъездом?
— Я…
— Я чудовище, но не настолько. — Он поднялся так резко, что порыв воздуха принес мне его запах — запах опасности и дорогого парфюма.
Вышел он столь же стремительно, и я осталась одна. Как и хотела. Со своими мыслями и чувствами, которые собиралась оставить на Мальдивах, как и наш с ним короткий спонтанный роман, у которого никогда не было будущего.
С этой мыслью я умылась, привела себя в порядок, расчесалась и пошла к Амире. Сдаваться. Я все время думала, каково мне было бы, если бы мама со мной поговорила — перед тем, как исчезнуть из моей жизни навсегда. Но нет, она решила, что «долгие проводы — лишние слезы» в нашей истории как никогда актуальны, и просто слилась. Я проснулась однажды под Новый год, а ее нет, ее вещей нет, нет ни-че-го. Кроме моих воспоминаний и моего отчаяния.
Амира играла в какую-то игрушку на планшете, а, увидев меня, подскочила и радостно бросилась обниматься:
— Ни-ки-ки-ки-ки-ки! Папа запретил тебя будить, сказал, что ты отдыхаешь!
Запрокинув голову, она смотрела на меня — такая счастливая, со сверкающими глазами, и я вдруг еще лучше поняла свою мать. Лучше, чем в том сне в самолете, потому что если она хотя бы на десятую часть чувствовала ко мне то, что я чувствую к Амире, ее сердце в ту минуту истекало бы кровью.
— Да. Я действительно отдыхала, — я положила руки на маленькие хрупкие плечики.
— Ты испугалась? — Амира меня так и не отпустила. — Сегодня ночью?
Я замешкалась, и она продолжила:
— Я испугалась! Но ты была рядом, и теперь я знаю, что когда ты рядом, бояться не стоит. Так же, как рядом с папой.
Если бы я не знала Лукаса, решила бы, что он написал ей речь или хотя бы заранее сообщил о том, что я уезжаю, чтобы Амира говорила мне это все. Но нет. Лукас никогда бы так не поступил. Ни-ког-да.
Я вздохнула и все-таки отцепила ее от себя.
— Пойдем, присядем. Нам нужно поговорить.
Амира кивнула и радостно бросилась к дивану, а я про себя подумала, что детская психика гораздо более гибкая. К счастью. Потому что пережить то, что мы пережили сегодня — на такое не всякий взрослый способен. Не говоря уже о ребенке. Но она выглядела так, как будто мы не стали участниками перестрелки, а ведь даже я задумалась о психологе. Перед тем как заснуть. Надо будет сказать Лукасу…
На этом я себя одернула.
Потому что я больше не имела права говорить с Лукасом об Амире.
Потому что я их бросаю.
— Мне придется уехать.
Я так и не решилась сказать: «Я уезжаю». Хотя это было правдой. Именно это было правдой.
«Придется» — слишком громкое слово. Для моей трусости.
— Ты поедешь навестить друзей?
— Навсегда.
Амира перестала улыбаться. Я видела, как тает ее улыбка, и внутри меня самой что-то гасло. То самое маленькое солнышко, которое зажгла эта удивительная девочка.
Я сама его погасила.
— Понимаешь… мне…
Не по пути с твоим папой? У нас ничего не получится?
Я эгоистичная сволочь, и не хочу снова оказаться в перестрелке?
Да, во сне я была права, просто сбежать было легче.
— Мне сложно…
Амира вскочила и убежала раньше, чем я закончила бы свое жалкое оправдание. Тем более что я так и не придумала, чем оно должно закончиться. Я еще какое-то время посидела, закусив губу и глядя в одну точку, а потом поднялась и пошла к себе. Собираться.
Глава 24
Ники
Москва встречала меня снегом и серым, пасмурным небом, затянутым плотными тяжелыми тучами. Казалось, что за этими тучами нет голубого высокого неба, и, хотя я прекрасно знала, что оно есть, сейчас мне так не казалось. В моей жизни словно выключили все краски, оставив только эту тяжелую давящую серость. Все мои краски остались на Мальдивах с Лукасом и Амирой, а я… я чувствовала себя законсервированной в этом пространстве-времени. Без них.
Со стороны могло показаться, что я зажралась: если бы не Лукас, мой перелет был бы гораздо менее комфортным. Я с детства сталкивалась с тем, что за моей спиной говорили такое. Отец был богат, у меня было все, и многие фырчали — мол, что этой девице вообще надо, когда она родилась с золотой ложкой во рту.
В каком-то смысле я их понимала. В каком-то.
Но увы, лакшери атрибутика не отменяет простых человеческих чувств, и всего такого прочего. Я как будто сломалась и пыталась собрать себя заново, но у меня не получалось. Впервые за долгое время — не получалось, хотя получилось даже с Робом, с которым я была не месяц, а больше пяти лет. Около пяти лет. Плевать.
Образ Роба потускнел и расплывался, как дешевая детская переводная картинка из тех, что тоже остались в далеком прошлом. Я знала, что в Москве меня никто не ждет, но я ошибалась. Потому что, стоило мне спуститься по трапу в сопровождении стюарда, который нес мою сумку (весь мой нехитрый багаж, я не стала брать ничего лишнего), как у подъехавшего авто распахнулась дверь, и оттуда вылетела Диана. Диана Астахова.
